Газета Завтра 857 (16 2010) - Газета Завтра Газета

     Примерно в эти же часы получает распространение новая, конспирологическая версия происшедшего. Оказывается, вулканический пепел на самом деле — это полная чепуха: никаким полетам он не мешает, что с блеском продемонстрировали тестовые полеты немцев. Однако СМИ намеренно нагнетают ситуацию. Зачем? Чтобы мировые лидеры не ехали в Краков. Дело в том, что за столь короткие сроки невозможно обеспечить безопасность лидерам ведущих стран. Да и не того градуса политик почил. Но напрямую отказываться не комильфо, оттого и придумали вулкан. "А что же Медведев?" — вновь спрашивает околотелевизионный народ. А он, отвечают конспирологи, пусть отдувается за всех и кается, в сотый раз проклиная Сталина, в окружении восточноевропейцев.

     И тут в бой вступила тяжелая артиллерия экспертов и аналитиков, она расставила все по местам. Пепел в самом деле опасен, авторитетно заявили они, форсунки забивает, двигатели портит: полеты отменены правомерно. Однако мировые лидеры с легкостью могли бы в Краков прибыть, добавили они весомо, особенно Саркози и Меркель. Но — не едут, делая из Медведева главного гостя. "Чтобы тот отдувался?" — в третий раз спросит очарованный телестранник. Ерунда: этим он мог бы заняться и в присутствии принца Чарльза. Просто России дают до конца доиграть тему "братания с поляками", представляющими в данном случае Европу и НАТО в одном флаконе. С ясно просматриваемой перспективой: ПРО, Афганистан, "разрядка", "конвергенция элит", далее везде.

     Пепел падал, мягко укрывая Землю. Самолеты взлетали и не падали. Вулкан был почти нереален, торчал на горизонте, нелепый и дымный. Дмитрий Медведев, одетый в черное, ругал Генералиссимуса, строго хмуря брови.

Гейдар Джемаль ПРОИЗВЕДЕНИЕ В КРАСНОМ

Гейдар Джемаль

ПРОИЗВЕДЕНИЕ В КРАСНОМ

      "Разница между духом и материей только в степени, и наша задача состоит в том, чтобы материю сделать духовной, а дух материальным".

     Меркурий ван Гельмонт, алхимик.

     Среди всех революционеров мировой истории Ленин представляет совершенно особую фигуру. Само явление ленинизма уникально. Ленинская революция — "Великий Октябрь" — удалась, в то время как все другие имевшие место социальные революции остались на стадии неудавшихся попыток, незавершенных проектов, несбывшихся надежд. Любой революции приходится действовать против колоссальной инерции мировой системы. Для свершения революции нужно, чтобы воедино сошлось столь много факторов, что проще представить себе саморождение жизни на Земле. Удавшаяся революция — чудо. Октябрьская — чудо вдвойне: во-первых, она состоялась, и, во-вторых, практически все, что Ленин делал в течение всей своей предреволюционной жизни для ее свершения, либо не пригодилось, либо в некоторых случаях оказалось помехой.

     Из всех предшествующих революционеров больше всего Ленина напоминает Огюст Бланки. У француза также жизнь, отданная бесконечным неудачным попыткам; выношенное в конце жизни как следствие этих неудач прозрение в новую стратегию; наконец, совершившаяся без него революция (Парижская коммуна), которая освобождает Бланки из заточения и ставит его на краткий миг во главе. Ленин — это развитие трагической фигуры Бланки, это невероятное масштабирование и одновременно углубление пародоксальности бланкизма.

     Бланки к моменту Парижской коммуны был измученный тюрьмами старик (с которого Дюма, кстати, писал своего аббата Фариа в "Графе Монте-Кристо"), он просто объективно, уже не мог возглавлять революцию. К тому же она была, как и множество других политических взрывов, раздавлена катком всемирной социальной инерции.

     Между прочим, для Маркса гибель Парижской коммуны стала личным поражением такого масштаба, что после расстрела коммунаров до конца жизни он уже не возвращался в политику, превратившись, по сути, в кабинетного экономиста.

     У Ленина же, на момент свержения Временного правительства, находившегося в расцвете сил, революция была похищена... прежде всего его соратниками! Но, раз свершившись, она стала жить дальше и превратилась в грандиозный фактор сначала российской, а затем и всеобщей социальной мобилизации. Тем болезненнее стало для Ленина то, что почти сразу после закрепления успеха его "вынесли за скобки" непосредственного руководства.

     Ленин вошел в революционную ситуацию после того, как узнал из газет об отречении царя, к этому моменту уже утратив веру в то, что увидит революционное действо своими глазами. Он был выведен из революции фактически под домашний арест в Горках на последнем этапе Гражданской войны. Сама революция при этом не соответствовала ленинскому проекту и не являлась осуществлением того, что он писал о ней прежде. Почему же, несмотря на это, именно Ленин (а не практически сделавший революцию Троцкий и не исторически воспользовавшийся революцией Сталин) остался в истории как символ и человеческий образ Октября?

     Тайна Ленина в том, что среди всей социал-демократической братии, пришедшей на смену народникам и эсерам (последние к 1917 году представляли собой уже сходящую с исторической сцены силу), он был единственный радикал. Все остальные социал-демократы, не исключая Троцкого и Сталина, представляли собой нормальных левых — пусть даже крайне левых — либералов. Чем самый крайне левый (или крайне правый) либерал отличается от настоящего радикала? Либерал не мыслит метафизически. Это не его стезя, он из другого теста. Либералы мыслят, чувствуют и формулируют цели в рамках обыденного существования. Они хотят хорошей жизни, улучшения жизни — для класса в "левом" случае, для расы или нации в "правом", для всех — если они космополитичные гуманисты… А Ленину было наплевать на "хорошую жизнь" для пролетариев, для русского народа, для всего человечества в целом! Он хотел революции для того, чтобы через нее решить метафизическую проблему. Именно это давало ему силы безоглядно рвать с общечеловеческим, общекультурным, историческим и прочими "консенсусами".

     Главным "ленинским" лозунгом большевиков стали четыре тезиса, сведенные вместе в страшный молот, обрушивающийся на вековой сговор элит.

     Первый тезис — "Мир народам" — носит совершенно эсхатологический характер. В ракурсе гимназического видения всемирной истории, история — это войны. Собственно говоря, для классического миропонимания образованного человека История есть прежде всего история войн. Прерогатива их объявлять и подписывать перемирия принадлежит "миропомазанным особам" — в широком, а не узкосакральном смысле: вселенским хозяевам жизни. Отнять эту прерогативу, объявить о том, что мир есть достояние народов ("языков"), означает символически претензию на прекращение истории.

     Следующие тезисы — "Фабрики рабочим", "Земля крестьянам" — рационально понятнее, хотя и несравненно меньшего калибра по своему теургическому весу. Но замыкающий четвертый представляет собой опять-таки разрыв с концепцией легитимности и суверенитета, принятой в тогдашнем мире на уровне фундаментальной "нутряной" очевидности. Этот тезис — обращение к народам Востока с призывом упразднить мировую колониальную систему. В последнем лозунге, как и в тезисе о мире, большевистская мысль настаивает на конце истории и эсхатологическом преображении того, что называется мировой политикой.

     В развитие этого Ленин объявляет об упразднении тайной дипломатии, о ликвидации "сговора элит" (и, тем самым, об упразднении самой возможности быть причастным к этому сговору!), об открытой публикации секретных договоров между правительствами, что со всей очевидностью могло обнаружить не просто экономическую подоплеку, но самые тайные глубокие предпосылки мировой империалистической войны. (Отметим, что полностью вся тайная дипломатия царизма так и не стала явной, а наиболее глубинные предпосылки так и не были до конца вскрыты, ибо заточение Ленина в Горках во многом изменило само содержание Советской власти.)

     Ленинские идеи о принципах Октября были не демагогией, призванной подкупить массы, как об этом уже 90 лет бормочут пошляки-либералы. Они явились выражением именно того, что отличает от либерального болота истинного радикала. А отличает его ненависть к существующей реальности, причем не в ее частных "плохих" проявлениях, мешающих конкретным потребителям жизни вольготно эту жизнь потреблять. Радикал ненавидит реальность в целом как гностическое зло, которое должно быть побеждено. Ленин и был таким гностиком-радикалом, но гностиком особым. Для того чтобы оценить парадокс ленинской мысли, надо расшифровать тайну его воинствующего и доведенного до крайности материализма.