Газета Завтра 857 (16 2010) - Газета Завтра Газета

      ВЕЛИКИЙ ПРАГМАТИК

     Первое, что бросается в глаза в фигуре Ленина, — тактическая гениальность.

     Способность быстро, почти мгновенно оценить ситуацию, расставить приоритеты, с железной волей следовать им, продавливая через все и всяческие препятствия, — а потом, увидев, что ситуация поменялась, резко и беспощадно к мешкающим и не понимающим развернуться хоть на 180 градусов и решительно двинуться в новом направлении.

     "Решительно" в ленинском стиле означает с железной последовательностью, стремительностью и изобретательностью, позволяющей за счет тактической гибкости опережать более мощных противников и обтекать казавшиеся вроде бы непреодолимыми препятствия. Именно за эту беспощадную и всепоглощающую последовательность, не останавливающуюся ни перед какими внутренними или внешними препятствиями, его назвали "мыслящей гильотиной".

     Как писал Р.Рождественский: "Повороты бывали всякие, пробирающие, как озноб. Даже самых сильных пошатывало, слабых — вовсе валило с ног".

     Однако даже слабые, за редким исключением, не бросали его и не отбрасывались им, получали возможность оправиться и вернуться в строй — и в результате качественно усиливали ленинскую организацию. Причина этого — в ленинском характере, в хрестоматийном "он к товарищу милел людскою лаской", во внимании и заботе к своим соратникам.

     Ленин далеко не всегда поддерживался ими, часто был в меньшинстве, а часто вызывал насмешки — достаточно вспомнить реакцию руководства партии на кажущиеся сегодня хрестоматийными "Апрельские тезисы". Однако не свойственная времени и среде человечность, проявляемая им, качественно усиливала его политический ресурс, создавала дополнительный, невидимый ни друзьям, ни врагам "запас прочности".

     А "не отступать, не сдаваться", через любые препятствия и любыми маршрутами идти к сияющей путеводной звезде, не теряя ее из виду, помогала колоссальная личная энергетика.

     Один из очевидцев событий 1917 года вспоминал, как пришел на митинг с участием Ленина, который проходил в цирке. Автор мемуаров сидел на верхних рядах, а внизу, на арене, что-то кричал, почти бегая по ней кругами, маленький рыжеватый и лысоватый мужчина. Микрофонов не было, акустика была плохой, и не только слов Ленина, но и общего смысла произносимого им невозможно было разобрать. Но человек запомнил это выступление на всю жизнь не потому, что выступал Ленин, — в то время отношение к нему было значительно проще, чем в фильме "Ленин в Октябре", и обычные люди часто не выделяли его особо из общего ряда большевистских вождей. Он запомнил Ленина потому, что был потрясен колоссальной позитивной энергией, буквально распиравшей этого маленького человека, — энергией, которая заполнила и воодушевила всех — даже тех, кто просто не слышал ленинских слов.

     Жестокие и часто внезапные тактические повороты Ленина никогда не были, как это кажется иногда при чтении по диагонали учебников враждебно настроенных к нему авторов, беспорядочными, суетливыми метаниями. Они были всецело подчинены, как движение парусного судна галсами в условиях встречного ветра, достижению стратегической цели, которую он понимал на всем протяжении своей сознательной жизни четко и однозначно.

     Уникальность Ленина — именно в сочетании тактика и стратега. В этом отношении он был универсалистом, обычным в эпоху Возрождения и столь редким для специализированного ХХ века.

     Не потерять из виду стратегическую цель на протяжении всей жизни он смог только потому, что, помимо политика, был еще и разносторонним учёным-политэкономом, круг интересов которого простирался от экономической статистики до философии.

     Наука имела в ленинской системе ценностей, безусловно, второстепенное значение и была, как и всё остальное в жизни, подчинена цели построения нового, более справедливого общества. Именно это обусловило пламенную односторонность ряда его исследований — но никакой практический интерес не убивал в нём учёного, не отвлекал от поиска и нахождения истины. Ветер века дул в его паруса: научная истина открывала перед ним дорогу в будущее.

     Мышление Ленина, в отличие от мышления многих тогдашних и сегодняшних профессиональных кликуш от политики, было осознанно-диалектичным; рассматривая значимые явления (речь, конечно, не идет о публицистике "на злобу дня"), он последовательно проводил свою мысль через отрицание отрицания, не останавливаясь вплоть до фиксации перехода количества в качество и не стесняясь (когда это, естественно, не противоречило текущим политическим нуждам) признавать единство борющихся противоположностей.

     Именно сознательное следование "по диалектическому маршруту" вкупе со стремлением максимально полно и всесторонне рассмотреть изучаемое явление обусловило знаменитое спиральное движение ленинской мысли, вбивающее студентов, конспектирующих его работы, в глухое отчаяние.

     Именно потрясающая дисциплина мысли наделила Ленина и его последователей "пугающим интеллектуальным превосходством" над своими противниками, которое вынуждены были признавать даже последние.

     И отнюдь не личная трагедия, но научное изучение своего общества показало Ленину, что царизм нереформируем, что его невозможно улучшить "изнутри", — и, следовательно, ему невозможно помочь: его можно только победить.

     Он укреплялся в понимании этого, видя, с какой неизбежностью, а порой и жестокостью избавлялся царизм от всех профессионалов, способных повысить его эффективность, — включая самых верных и близких вроде Плеве и Столыпина.

     И это — в сочетании с колоссальной энергетикой буквально клокочущих масс — вселяло в него веру в неизбежность революции.

     Конечно, руки опускались, и отчаяние брало за горло, и вырывалось, что революция в России будет не при его жизни.

     Что с того? — как и все великие люди, он работал на будущее, а не на поздний вечер текущего дня.

     Он видел цель не для себя — для всей страны, а в конечном счете и для всего мира — и только это позволило ему дойти до нее.

     Согласитесь: в настоящее время здоровые силы России находятся в пугающе похожем положении.

      УПРЯЖКА ИЗ ДВУХ ЗАЙЦЕВ

     Россию называют страной с самой непредсказуемой историей. Она фантастически открыта для общемировых тенденций. Никакой "железный занавес", никакая гордость, никакие победы над Западом не могут помешать тенденциям общеевропейского (а теперь уже и глобального развития) проявляться в нашей общественной жизни — часто раньше и более ярко, чем в остальном мире.

     В результате этой открытости развитие России определяется двумя в долгосрочной перспективе равнозначными факторами: внешним влиянием и внутренними процессами собственного развития.

     В результате идеологизация — профессиональное заболевание большинства историков — позволяет им видеть лишь половину общественного развития. "Почвенникам" унизительно признаваться, что проклятый загнивающий Запад влияет на Россию столь же глубоко и серьезно, что и сама она, а "западники" точно так же не способны признать, что "холопы" и "быдло" способны определять свою судьбу ничуть не в меньшей степени, чем блистательные ясновельможные паны и просвещенные масоны.

     Ленин виртуозно использовал оба фактора развития России, за что его порицают усиленно и, с моральной точки зрения, вполне справедливо.

     Не будем лишь забывать реалий того времени. Так, во время русско-японской войны японская армия, по некоторым сообщениям, покупала лучшие в то время винтовки — трехлинейки Мосина — производимые даже не на казенных заводах, а на заводах, находившихся в собственности царской семьи. Да, покупки осуществлялись, разумеется, через третьи руки, но для заинтересованных лиц были секретом Полишинеля; и чудовищность этого была такова, что даже большевики после прихода к власти просто застеснялись (при всей своей легендарной беспардонности) предавать огласке соответствующие факты. Таким образом, получая деньги от японцев, революционеры, вероятно, просто следовали примеру царской семьи.

     С другой стороны, рассуждения о том, что партия большевиков пользовалась-де неким покровительством царской охранки, как правило, не сопровождаются объяснением поведения последней. А ее мотивы были просты: большевики (в том числе просто из-за своей слабости) не вели, в отличие от эсеров, масштабного террора против государства, — и уже поэтому воспринимались как относительно конструктивная группа, являющаяся вполне приемлемой альтернативой оголтелым террористам.