Сийм-Силач - Эмэ Бээкман

Красные сапоги мерили асфальт, топали по проселкам, прыгали через — канавы, пока не вывели Сийма-Силача на раскисшую тропку. Свист оборвался, и до Сийма донесся многоголосый птичий щебет. Птицы словно сговорились: все та же мелодия о славном местечке неслась над лугами.

Ни минуты не колеблясь, любопытные сапоги свернули на топкую тропинку, не тревожась о том, что выпачкались в грязи снизу доверху.

Подойдя к покосившимся воротам, Сийм растерянно остановился. Он не понимал — то ли сапоги его сюда привели, то ли сам он решил в кои веки заглянуть в дом своих прадедов.

С трудом раскрыл он ворота, так что натужно заскрипели ржавые петли. Слева росли каштан и ель, справа — береза и рябина. Деревья эти посадил еще его покойный отец — Мате. Вдруг Сийм почувствовал, что зеленая шляпа сама собой слетела с его головы. Оказалось, она зацепилась за липкие каштановые почки и повисла на ветке. Но парень смутился, даже одна щека у него покраснела. Как же он забыл, что на пороге отчего дома положено снимать шляпу!

Треуголка так и осталась висеть на ветке, а верзила Сийм, почесывая затылок, зашагал к дому.

Но вот беда: пока он странствовал по белу свету, ключи от дома где-то затерялись. На дверях висел большой ржавый замок. А Сийм, как назло, за всю жизнь не встретил человека, который научил бы его взламывать замки. Ну, да ладно, не зря же люди зовут его силачом — он поднатужился и снял дверь с петель.

Покуда Сийм путешествовал, в родительском доме неустанно трудились пауки и оплели все комнаты вдоль и поперек цепкой паутиной. Чихая и размахивая руками, прокладывал великан себе дорогу. На кухонном столе, словно ил на дне моря, лежал толстый слой пыли. Старый медный колокол, еще прадедами подвешенный на перекладине, был опутан паутиной, как густой сетью. Сийм трахнул кулаком по колоколу — и словно мучной ларь провалился. Пыль облаком взвилась под потолок. Сийм еще раз ударил в колокол, на этот раз он отозвался. Сначала звук был слабый, немощный, будто колокол хрипло откашливался, но скоро старая медь запела в полный голос.

В былые времена, когда Сийм жил в этом доме вместе с родителями, мать звонила в колокол, сзывая семью к трапезе. И вот колокол гудит как раньше, да только пусто на столе, холоден очаг, а в закоптелых котлах давным-давно не осталось ни крошки. Только старые мыши, помнившие этот звон, высунули на всякий случай носы из щелей и вопросительно уставились глазками-пуговками на Сийма. Известное дело, надоело мышам всухомятку грызть бревна да жевать сухой мох в пазах, захотелось полакомиться хлебными крошками.

Тяжело опустился Сийм на скамью и стал вытряхивать пыль из-за ворота. И хоть был он здоровенный мужчина, стало ему жалко себя до слез. Сапоги тоже не знали, куда вести его дальше. Они устали, были покрыты грязью и пылью, и только местами еще проглядывал веселый красный цвет.

Закручинился Сийм, что нет рядом с ним родной матушки, которая, бывало, весь день усердно скребла котлы, сметала сор, поддерживала огонь в очаге, и там всегда уютно шумел чайник.

Мыши глядели-глядели на приунывшего великана и, потеряв надежду на угощение, снова попрятались в норки. Разве дождешься чего от такого неумехи?

Сийм шумно вздохнул, так что поднялся столб пыли, а паутина заколыхалась, как водоросли на дне морском. У парня даже в груди защемило, когда он вспомнил отца. Каждый день старик мел метлой порог, ему ничего не стоило выточить вместо потерянного ключа новый.

Сийму в голову не приходило, что дело мастера боится. Он знать не знал, что, не учась, и лаптя не сплетешь. Думал, просто инструменты не пришлись ему по руке.

Ну, да ладно. Живот у Сийма совсем подвело, и он вконец расстроился. Пока его не было дома, мыши опустошили все закрома и кадки, выгрызли самые сочные местечки в бревнах. Да и что толку с этих бревен! Великан, хоть зубы у него и крепкие, в самые голодные дни не жаловал дерева — от опилок чихать начинал. Сийм снова шумно вздохнул, и клуб пыли выкатился через порог во двор.

Так сидел он на кухне, охал да вздыхал, пока облако пыли не докатилось до ближнего двора. И соседка — звали ее Смышленая Трийну, — заслышав звон колокола, догадалась, что в покинутом доме кто-то поселился.

Трийну не любила отказывать себе в удовольствии поразузнать новости и, путаясь в широком подоле юбки, вихрем влетела в дом. Ну и удивилась же Трийну, когда увидела за столом самого Сийма-Силача. Давно с нетерпением ждала она, когда вернется он в родительский дом.

Надо сказать, что Трийну любила поиграть на органе, но удавалось ей это редко. Где в деревне найдешь человека, у которого есть время раздувать мехи органа. А Трийну знала, что другого такого ветрогона, как Сийм, во всей округе не сыщешь. Поэтому, увидев Сийма, Смышленая Трийну даже подпрыгнула от радости. Маленькой цепкой рукой схватила она его огромную лапищу и потащила в кирку.

Сийм понимал, что по работе и плата. А за Трийну дело не станет — на плите у нее всегда чугун наваристого супа стоит. Потому-то силач стал так усердно раздувать мехи, что трубы органа затрещали от мощного напора воздуха.

Трийну включила регистры и стала играть одну мелодию за другой. Кирка гудела, а со шпиля музыка взмывала под самые небеса.

А Сийм-Силач знай себе орудовал мехами, и на душе у него становилось все светлей и светлей. Он решил, что если человек умеет хоть ветер гонять по трубам, значит, он уже чего-нибудь да стоит.

СИЙМ ИЩЕТ В ЛЕСУ СВОЮ СУЖЕНУЮ

Пять дней подряд играла Трийну на органе, и все пять дней Сийм усердно орудовал мехами. Поутру, наевшись до отвала каши, он до самого обеда гонял ветер по трубам органа, а потом за обе щеки уписывал наваристую похлебку.

Торжественные звуки органа неслись над полями и лугами, вливались в многоголосный весенний шум. С треском лопались почки на деревьях. Трийну не сомневалась, что ее музыка помогает весне побыстрей набрать силу.

На пятый день к вечеру Трийну пожаловалась, что она мозоли на пальцах набила. Придется на некоторое время отказаться от игры. Да и об огороде пора подумать — ветер и солнце подсушили землю, чего доброго, время сева проворонишь. Сийм сообразил, что иссякли для него молочные реки и растаяли кисельные берега. Кончилась работа ветрогона, а вместе с ней и вся эта распрекрасная жизнь.

Красным сапогам тоже понравилось нажимать на педали. Одно удовольствие стоять на сухих чистых досках — каждый сапог как новенький, будто в магазине за стеклянной витриной. Оставшись без работы, сапоги недоуменно косились друг на друга. Они были растерянны не меньше, чем их хозяин, с тревогой думавший о завтрашнем дне.

Трийну пожалела соседа. Не зря, видно, называли ее Смышленой — тут же дала Сийму добрый совет.

— Хватит, — сказала она, — бродить бобылем по свету, пора жениться.

Выслушал Сийм Трийну и понял, что старуха дело говорит. Разве плохо, коли дома у тебя прибрано, сюртук с золотыми пуговицами выстиран, а в духовке жаркое томится? Да и мышам, изголодавшимся на опилках и сухом мху, станет вольготнее — нет, нет да и перепадут крошки с хозяйского стола.

Ну, да ладно, устами Трийну мед бы пить. Неизвестно только, где жену взять. Присвистнула Трийну уголком рта — она всегда так делала, когда хорошая мысль приходила ей в голову, — и выложила свой план. Старуха наказала Сийму пойти погулять в березовую рощу. Там иногда можно встретить Киллу и Эллу — дочек грибного царя Сморчка. Трийну прищурила один глаз, а другим хитро глянула на Сийма и больше ничего ему не сказала.

Великан решил, что нечего понапрасну терять время, и в тот же вечер отправился в березняк поджидать царевен. Ждал-ждал, караулил-караулил, пока сон его не сморил. Подложил Сийм руку под голову, думал подремать немного, а сам захрапел во всю богатырскую мочь. Так, чего доброго, спал бы Сийм на пригорке до полудня, да набрела на него Киллу.

Долго расталкивала она парня. Наконец Сийм проснулся, увидел Киллу, и лицо его расплылось в улыбке: словно крохотные грибы боровички, смотрели на него карие девичьи глаза. Когда увалень Сийм сообразил, что перед ним и вправду одна из сморчковых дочек, кровь отхлынула у него с лица. Как завороженный смотрел он на девушку и не мог оторвать от нее глаз.

Киллу и впрямь была хороша. Карие глазки, как буравчики, острые. Пышные каштановые волосы зачесаны на одно ухо, коса до колен достает. К кончику косы привязано лукошко, полное строчков и весенних опят. На ногах полосатые чулки и белые парусиновые тапочки, несмотря на весеннюю слякоть — вот чудо! — совсем чистые. И вовсе уже необычным было платье Киллу, переливавшееся всеми оттенками зеленого цвета. Сбоку платье напоминало елочку, с плеча — молоденькую кудрявую березку, а рукава были изумрудно-зеленые, как трава-мурава после дождя.