Дневник царевны Несмеяны - Аделаида Фортель

Палач оставил меня поплакать в одиночестве и ушел в сторону руин. Не поворачивая в его сторону головы, я слышала, как он что-то яростно рубит, раскатывает камни и раскидывает бревна. Я смотрела на облака, а мои слезы собирались в ручейки и убегали с замкового холма вниз, к разрушенному городу. Текли и текли. И было их так много, как никогда.

К вечеру палач вернулся, принес мой дневник и огрызок карандаша. Он подточил карандаш о топор и всунул мне в руку. Потом рывком усадил меня на плоский камень и деликатно ушел, сделав вид, что ему необходимо раскопать еще кое-то. Я пролистнула дневник, цепляя глазами за первые строчки, и удивилась — неужели это все писала я? Неужели я когда-то могла рыдать над капустным кочном только потому, что он похож на срубленную голову? И что самое удивительное — неужели все это было меньше недели назад?..

* * *

Сегодня нашла свой старый дневник, и обрадовалась ему, как родному. Я не писала в нем больше полугода — совсем не было времени. За прошедшее время я здорово преуспела в создании нового государственного строя. Первым делом провела перепись населения. Оказалось, что после папиной последней реформы в царстве остались одни женщины и дети. Аптекарь был не просто одним из женатых мужчин, они все пошли попытать счастья. Поэтому мне пришлось лично копаться на развалинах замка до тех пор, пока не нашелся папин контракт по приему на работу палача. Я показала палачу пункт, которого он раньше не заметил — о восстановлении последствий стихийных бедствий. Палач печально посмотрел на меня и сказал, что существуют и иные приемы государственной политики. Он взвалил на плечо топор и пошел разгребать городские завалы. А я побежала за ним следом.

За эти полгода много чего случилось. Жаль, что было совсем некогда вести дневниковые записи. Время разбрасывать камни прошло, и настало время восстанавливать разрушения. Мы с бабами успешно с этой задачей справляемся. Город понемногу растет и хорошеет, приобретая новое лицо. На месте городской ратуши сейчас парк с молодыми пихтами. Там, где была глашатайная площадь — фонтан в виде меня. Мой бронзовый двойник сидит на камне и льет бесконечные слезы. А всю бывшую окраину заполняет море. Настоящее море из слез, в котором уже водятся рыбы и целыми днями плещутся дети.

Палач так и прижился в нашем бабьем царстве. Неделю назад, когда мы с ним устанавливали на городской площади рождественскую елку, я все-таки сказала ему спасибо. Он в ответ пожал плечами и ответил в духе его жизненной философии, что глупо благодарить нож за то, что он отрезает кусок хлеба.

А еще я все-таки забыла написать, что плачу я теперь исключительно по государственной необходимости. Когда надо поднять уровень моря или бабы просят поплакать за детей. Некогда. Да и над всякой ерундой, вроде капустных кочанов уже давно не плачется. Теперь, чтобы порыдать, приходится усаживаться возле протянутых до моря водостоков и вспоминать день сватовства. С моей памятью приключилась странная вещь — в какой-то момент я вспомнила все лица своих незадачливых женихов, все их судорожные ужимки и неуклюжие шутки. Они всякий раз всплывают в памяти отчетливой бесконечной вереницей. И я реву. Реву и всякий раз умоляю баб меня простить, хотя бабы давно уже меня простили. Сказали, что они к реформам давно привычные и новых мужиков нарожают. Так мы и ревем. Всем царством. Я талдычу свои «простите», а они, хоть и растирают по щекам слезы, гладят меня по волосам и говорят: «Бедная наша царица!». Нечасто это правда случается. Некогда нам.