Клянусь! - Александр Круглов

И тут, откуда ни возьмись, в вагон ввалились уже известный нам по КПП милицейский майор и с ним ещё двое, чинами пониже.

— Владимир Вольфович, пока не покинете поезд, он никуда не пойдёт, — спокойно предупредил бдительный страж.

Сурово набычась, Вольфович уставился в мента.

— Так что, пожалуйста, — и тот указующе сделал ему ручкой на дверь,

— Ты же знаешь, я на митинг спешу. Люди, тысячи ждут!

— Ничем, — посочувствовал мент, — помочь не могу.

— Всё, хватит, ты мне надоел! — взорвался госдумовец. — Чего ожидать от бандеровца? Может, водитель, кондуктор здесь русские? — И, резко, решительно встав, направился к внутренней двери водительской секции электропоезда. Но сколько и как яростно в неё ни стучал, она перед ним так и не раскрылась. — Оставайтесь! — на весь вагон, громко приказал он своим. — И никуда без меня! А я… Может, снаружи доберусь до него, до водителя этого.

На путях, между рельсами, едва не упираясь грудью в передний вагон, точнее, в тягловую секцию электровоза, стоял ещё один мент, да так, будто собой прежде всего и рассчитывал удержать на месте электропоезд. Жириновский сразу к нему. Развернулся навстречу и блюститель порядка.

— Это ты мне здесь поперёк дороги стоишь? — взревел депутат.

— Не я, а приказ. Только нарушьте, попробуйте — и я улягусь на пути поперек.

— Приказы здесь я отдаю — самый главный здесь я! Вон с дороги, пока не разжаловал, пока ещё капитан. Оккупант ты затраханный!

Капитан растерялся, но не сдавался, не отступал.

— Брысь, говорят! — И Жириновский, вскинув вдруг руки, схватил его за грудки. — Запомни, как только президентом воссяду, тебе первому висеть на рее в петле. При свидетелях, вот при них говорю, — повёл он рукой вокруг.

Я, все наши, пассажиры, проходившие мимо, были в восторге: вот так, по-жириновски только и надо говорить с оккупантами. Севастополь давно был бы наш.

Подоспевшие майор, другие милиционеры не позволили Жириновскому дальше обижать их собрата. Усадили разбушевавшегося москаля, всех остальных москалей во встречную электричку и отправили в Симферополь. Митинг — запоздавший и поредевший — пришлось проводить без них.

Помнится, уже на следующий день Киев объявил Владимира Вольфовича Жириновского «персоной нон грата».

КАРФАГЕН ДОЛЖЕН БЫТЬ РАЗРУШЕН!

Не успели остынуть на крымской земле следы Владимира Вольфовича, как вослед пожаловал к нам и Эдуард Вениаминович Лимонов.

Помимо русских и вообще патриотов России, на центральной Нахимовской площади Севастополя собрались и просто поклонники его особенного литературного дара. Здесь-то впервые и прозвучало очень важное, неожиданное для многих признание одного из самых оригинальных, плодовитых, нашумевших писателей нашего времени.

— Отныне я не столько писатель, сколько политический деятель, политик. И не просто там утверждающий некие истины теоретик, идеолог, трибун, а прежде всего практический участник так называемого прямого действия организатор, вождь, национальный герой разворачивающейся ныне повсюду смертельной схватки за интересы, за само существование славян, русских, всех оторванных от Родины россиян. Именно это сейчас для России, для русских важнее всего, важнее всех вместе взятых самых потрясающих гениальнейших книг. Потому-то я в последнее время не столько писательским пером, сколько с оружием в руках сражался и сражаюсь с нашим общим врагом и в Югославии, и в Приднестровье, и на Кавказе… А теперь вот заявился прямёхонько к вам, в Севастополь. И честно скажу, мне теперь не до книг. Я их пока не пишу. Почти не пишу. Времени нет. Целиком занят созданием партии, партийной газеты, национал-большевистской идеи и практики. А также подготовкой конкретных политико-пропагандистских акций по всему СНГ — в Казахстане, Прибалтике, на Украине. Но одной из главных, если не самой главной, будет демонстрация наших целей и методов здесь, у вас — в нашем русском, российском Севастополе, на Черноморском флоте.

И это самое главное, важное, что было сказано Эдуардом Лимоновым на митинге в тот его севастопольский отважный приезд.

Настала очередь выступить мне. И мог ли я не подхватить того, о чём с трибуны к нам, севастопольцам, обратился вождь современного, в основном молодёжного, русского национал-большевизма.

Перед выходом на трибуну я всегда, а уж в тот вечер в одной связке с Лимоновым, да ещё на виду всего Севастополя, конечно же, испытывал особое чувство ответственности и даже, не скрою, некое тщеславное желание выступить вровень с ним, не слабее — и содержательно, и выразительно, и вдохновенно. И стоя на гранитном подножии памятника Hахимову, взволнованно, чуть даже встревоженно пытался извлечь из богатого опыта всемирной истории, из жизни многих известных людей, наконец, из глубин своих собственных души и ума такие чувства и мысли, такие образы и слова и так донести их до сплотившихся в те минуты вокруг нас тысяч соратников, чтобы всем было ясно: да, Лимонов и Круглов, всероссийская «энбэпе» и российское народное вече Севастополя, их злободневность, самоотверженность, непримиримость и есть то самое важное, главное, в чём сегодня прежде всего нуждаются Севастополь, Крым, вся Россия.

И как всегда, так и на этот раз, что касается содержания, сути, пафоса того, что вслед за Лимоновым должен был сказать я, то хоть ночью меня разбуди, вскочивши со сна, я всё равно все наши чаяния, требования, наши права выложу решительно, полно и точно. А уж на митинге и подавно — как штык был готов. Вот только начать хотелось повыразительней, ярче, особенно. Но лишь подойдя к микрофону, застыв ищущим взглядом на многоликой толпе, вдруг понял, какими словами надо начать. Вскинул вызывающе голову, поднял над нею налившийся гневом и силой кулак и, рубанув им с плеча, прокричал в микрофон:

— Карфаген должен быть разрушен!

Услышав в римском склепе из чужого далёкого Севастополя такие самые важные и дорогие в его жизни слова, Марк Порций Катон, наиблагороднейший и упорнейший римский сенатор, спустя двадцать веков, наверное, перевернулся в гробу. А я выждал секунду-другую и, вобрав всей грудью в легкие воздух, гневно бросил в толпу:

— А что нам ещё остаётся? Что? Коли бандиты — западенцы, бандеры, оуновцы не хотят возвращать нам всё то, что нагло захапали. Только и остаётся, что в пыль и прах разнести этот вставший нам на пути Карфаген! — и снова наотмашь рубанул кулаком. — Карфаген должен быть разрушен!

Больше школьных и вузовских учебных программ, газет и кино, всяких прочих источников знаний и информации, именно «телеящики» прежде всего превращают нас во всезнаек. И только донеслось с трибуны до них «Карфаген», втолковывать им что-то ещё было не нужно. Свист лихой, улюлюканье, «Смерть Карфагену!» понеслось над площадью с разных сторон. Коли двадцать веков назад своими требованиями, упорством, заклятьем, постоянно обращённым к сенаторам Рима, один из них, Марк Порций Катон, в конце концов довёл-таки Карфаген до разрухи, почему же Лимонову, Круглову и нам всем не довести до того же и сегодняшний, ненавистный нам Карфаген? И площадь, то негодуя, то с ликованием дружно подхватывала лужёными глотками то, что до неё долетало с трибуны. Всем своим бунтарским нутром слился с толпой и Лимонов. Он тоже уже не мог удержаться на месте у микрофона и, довольный, поблескивая сквозь очки весёлыми молодыми глазами, вместе с другими вскидывал руки, потрясал кулаками, будто всех нас куда-то зовя. Куда же ещё? Ну, конечно же, сокрушать очередной, враждебный нам Карфаген. А я с трибуны продолжал убеждать:

— Есть… Да, есть самый короткий, бескровный, самый надёжный путь вернуть Севастополь России. Словом, надо, чтобы высшее руководство России, её президент решительно, принципиально, на основе фактов истории, внутригосударственного и международного права, а также естественного права русского большинства оккупированных ныне исконно российских земель, открыто, более того, демонстративно потребовали немедленного и безоговорочного возвращения всех этих земель с компактно проживающими на них русскими, россиянами. Уже одно это — решительное открытое требование немедленного воссоединения… Не говоря уже о возможных дополнительных политических, экономических и всяких иных особенных мерах… Одно это уже моментально расколет Украину, украинцев надвое, на неравные две половины: меньшую — западенскую, антироссийскую, и большую — восточную, южную, частично центральную — насквозь русскую, пророссийскую. Никакого прямого, открытого, тем более вооружённого противостояния между Россией и Украиной за этим не последует. Схватка будет внутри Украины — политическая в основном, острая и быстротечная. К руководству Украиной придет новая, более народная, насквозь пророссийская власть. Вместе украинцы и русские и будут дружно решать, как объединиться им и стать единым государством. Так же дружно придётся им изживать оппозицию западенцев, постоянно подстрекаемую из-за бугра.