Укридж. Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

станет еще уютнее, если он иногда будет проделывать какие-нибудь кунштюки. Ну а ты занятой человек, у тебя нет времени его обучать. И потому ты просто вешаешь бирку ему на ошейник, отправляешь псину на месяц в Укриджский Собачий Колледж, и он возвращается к тебе, получив исчерпывающее образование. Ни забот, ни хлопот, цены умеренные. Провалиться мне, любительство даже доходнее профессионализма. Не вижу причин, почему бы собаковладельцам не начать посылать своих псов ко мне на, так сказать, традиционной основе, как они посылают своих сыновей в Итон и Винчестер. Ого-го-го! Эта мысль обрастает мясом. И вот что: почему бы не создать особый ошейник для всех собак, заканчивающих мой колледж? Что-нибудь оригинальное, которое все будут сразу узнавать. Усекаешь? Своего рода почетная эмблема. Типус с собачеей, имеющей привилегию носить укриджский ошейник, будет вправе смотреть сверху вниз на типчика с псиной без такового. И вскоре ни один человек, дорожащий своей репутацией, не решится показаться на людях с неукриджской собакой. И начнется обвал. Псины будут рушиться на меня из всех уголков страны. Работы столько, что одному мне не справиться. Придется открыть филиалы. Колоссальные возможности. Миллионы, мой мальчик, миллионы! – Он помолчал, держась за ручку входной двери. – Конечно, – продолжал он, – в данную минуту не следует закрывать глаза на тот факт, что я стеснен и связан по рукам и ногам отсутствием капитала и вынужден приступать к делу в самом малом масштабе. Из чего следует, малышок, что так или иначе мне необходимо раздобыть капитал.

Самый подходящий момент, чтобы сообщить благую весть.

– Я обещал ему, что промолчу, – сказал я, – чтобы не обмануть счастливых надежд, но, откровенно говоря, Джордж Таппер как раз сейчас прилагает все силы, чтобы найти для тебя исходный капитал. Вчера вечером, когда я расстался с ним, он как раз к этому приступил.

– Джордж Таппер! – Глаза Укриджа увлажнились скупою мужскою слезою. – Джордж Таппер! Соль земли! Добрый верный товарищ! Истинный друг! Человек, на которого можно положиться. Провалиться мне, будь на свете больше типчиков вроде старины Таппера, никто бы слыхом не слыхал про нынешний пессимизм и томление духа. А он представлял себе, где именно сумеет раздобыть для меня искомый капиталец?

– Да. Он отправился сообщить твоей тетушке о том, как ты занялся здесь обучением этих пекинесов и… В чем дело?

Ликующий облик Укриджа претерпел жутчайшие изменения. Глаза выпучились, нижняя челюсть отвисла. Добавьте несколько квадратных футов седой бороды, и он был бы точной копией светлой памяти мистера Никерсона.

– Моей тетушке? – промямлил он, повисая на дверной ручке.

– Да. Но что с тобой? Он полагал, что она, если он ей подробно все изложит, непременно растает и примчится на выручку.

Вздох стойкого бойца, лишившегося последних сил, исторгся из облеченной макинтошем груди Укриджа.

– Среди всех чертовых инфернальных липучих, лезущих не в свое дело, наипартачнейших тупоголовых ослов, – произнес он страдальчески, – Джордж Таппер самый отпетый.

– О чем ты?

– Этому типчику нужна смирительная рубашка, он угроза общественной безопасности.

– Но…

– Это псины моей тетки. Я их слямзил, когда она вышвырнула меня вон!

Пекинесы внутри коттеджа все еще трудолюбиво тявкали.

– Провалиться мне, – сказал Укридж. – Это немножко множко.

Полагаю, он сказал бы еще многое, но в этот миг из недр коттеджа с жуткой внезапностью донесся голос. Это был женский голос, ровный, металлический голос, который, подумалось мне, откровенно намекал на ледяные глаза, орлиный нос и волосы цвета орудийной стали.

– Стэнли!

Вот все, что произнес голос, но этого было достаточно. Мой взгляд скрестился с дико мечущимся взглядом Укриджа. Он, казалось, съежился в своем макинтоше наподобие улитки, застуканной врасплох за вкушением салата.

– Стэнли!

– Что, тетя Джулия? – осведомился Укридж дрожащим голосом.

– Иди сюда. Мне надо с тобой поговорить.

– Сейчас, тетя Джулия.

Я бочком ускользнул на шоссе. Тявканье пекинесов внутри коттеджа перешло в настоящую истерику. Я обнаружил, что двигаюсь быстрой рысцой, и тут же – хотя день был жарким – помчался во всю мочь. Конечно, я мог бы и остаться, если бы захотел, но почему-то я не захотел. Что-то, казалось, шепнуло мне, что я буду лишним при этой священной семейной встрече.

Не знаю, что именно создало у меня подобное впечатление, – но не исключаю, что прозорливость или же широкий, глубокий и гибкий взгляд на вещи.

Укриджский Синдикат Несчастных Случаев

– Минуточку, малышок, – сказал Укридж. И, стиснув мой локоть, он остановил меня возле небольшой толпы, которая собралась у церковных дверей.

Такие толпы на протяжении лондонского брачного сезона можно наблюдать в любое утро перед любой из церквей, уютно гнездящихся на тихих площадях между Гайд-парком и Кингз-роуд в Челси.

Она состояла из пяти женщин кухарочьего облика, четырех нянек, полудюжины мужчин непроизводительного класса, которые отвлеклись от своего обычного занятия – подпирания стены «Виноградной грозди», питейного заведения на углу, уличного торговца с тачкой овощей, разнообразных мальчишек, одиннадцати собак и двух-трех молодых людей целеустремленного вида с фотоаппаратами через плечо. С первого взгляда становилось ясно, что в церкви совершается бракосочетание, а судя по присутствию молодых людей с фотоаппаратами и вереницы дорогих авто, припаркованных у тротуара, так и великосветское бракосочетание. Одно было неясно (для меня), почему Укридж, неколебимейший холостяк, возжелал присоединиться к зрителям.

– В чем, – осведомился я, – заключается идея? Почему мы прервали нашу прогулку, чтобы поприсутствовать при погребении человека абсолютно нам незнакомого?

Укридж ответил не сразу. Он словно погрузился в размышления. Затем он испустил глухой скорбный смешок – жуткий звук, что-то вроде последнего хрипа издыхающего лося.

– Абсолютно незнакомого, расскажи своей прапрабабке! – отозвался он со свойственной ему безапелляционностью. – А ты знаешь, кого там сейчас запрягают?

– Так кого?

– Тедди Уикса.

– Тедди Уикса? Господи Боже! – вскричал я. – Да неужели?

И пяти лет как не бывало.

Свой великий план Укридж развил в итальянском ресторане Баролини на Бик-стрит. Баролини был любимым оазисом нашей небольшой компании убежденных борцов за место под солнцем в те дни, когда человеколюбивые содержатели ресторанов в Сохо имели обыкновение подавать обед из четырех блюд и кофе за полтора шиллинга. В тот вечер там, кроме Укриджа и меня, присутствовали Тедди Уикс, актер, как раз вернувшийся после шестинедельных гастролей с труппой третьего разряда, игравшей «Всего лишь продавщицу»; Виктор Бимиш, художник, создатель «Пианиста без забот», талантливого рисунка, который украшал рекламные страницы «Пиккадилли мэгэзин»; Бертрам Фокс, автор «Пепла покаяния» и других пропадающих втуне киносценариев, а еще Роберт Данхилл, который, будучи служащим Новоазиатского банка с окладом в восемьдесят фунтов годовых, вносил в нашу компанию практичный здравомыслящий коммерческий элемент. Как обычно, Тедди Уикс