Солнцебыкъ. Иллюстрированная книга - Виктор Телегин

— Пора, Александр Сергеевич, — Кирюха заглянул в комнату. Щами запахло да портками немытыми.

Сашенька взбрыкнул, отбросил одеяло, вскочил. Кирюха помог барчуку надеть панталоны да рубаху. За яйца шутливо пощупал.

— Есть уже кой-чаво, — осклабился.

— Иди на хуй, дурак, — засмеялся Сашенька, ударил сапогом Кирюху по склоненному рылу. Кровь из ноздрей пошла у Кирюхи, засмеялся Кирюха, порываясь руку барчуку поцеловать.

— Пошел, пошел, — Сашенька размахнулся было вдругоряд сапогом, да передумал. Споро надел сапоги. Притопнул каблуками. Лицей!

Дядя Baziley завтракал. Увидел Сашеньку, рыгнул, ковырнул пальцем в зубах, достал кусочек мяса, опять в рот сунул.

— Садись, Alexzander, гуся потчевать, — сказал приветливо.

Сашенька уселся к столу, Кирюха положил ему на тарелку большую гусиную ляжку, да мозгового горошка зачерпнул горсть, насыпал.

Жесткое мясо гусятина, зубы в нем застревают. Чьи это зубы? Сашенька вынул из ляжки три зуба, бросил на тарелку, зазвенели они.

Дядя Baziley за щеку ухватился.

— Вот же ж блядь переебская, — покачал головой. — Пытался куснуть, да зубы потерял. А ты ешь, ешь, Alexzander.

Сашенька погрыз ляжку, горошку поклевал — сытый.

— Ну-с, с Богом.

Дядя Baziley поднялся из-за стола, бзднул продолжительно.

— Пошли.

Коляска уже ждала.

Василий Львович дал по шее дрыхнущему ваньке. Ванька встрепенулся, наддал лошадям. И замелькали дома, заборы, деревья, мосты, разноцветные барышни, напомаженные господа, люди, и прочая и прочая. Чуден ты, Пемтембург, ранним утречком. Прохладен, как светский хлыщ, соблазняющий юную дуреху. Слова лишнего не скажешь, движения лишнего не сделаешь, а вот смотри ж ты, уже соблазнил дуреху, обрюхатил, да и укатил на Кавказ в картишки дуться да ебать мохнатопиздых черкешенок. Дуреху родители — на ярманку невест, где ее прихватит в дополнение к чистопородной каурке старый полковник с провалившимся носом, будет ее поколачивать да попрекать сынком — таким же, как ты, задумчивым малахольным байроном. Ах, Пемтембург!

Остановилась коляска у кирпичного трехэтажного дома, с балкончиками, которые поддерживали голые атланты. Красиво как!

Вошли. Батюшки-светы. Ковры да золото, золото да ковры. Картины, гардины, кадушки с растениями, статуи. Присутственное место. Главное Управление Его Императорского Величества Лицеями. Жмутся к стеночкам, ослепленные роскошеством, просители, серенькие, несчастные.

Дядя Baziley и тот струхнул — в Москве такого шику не видывал. Жмется к стеночке Василий Львович, брюшко втянул, подбородок слюной умаслил, и, кажись, сам не рад уже, что вызвался проводить Alexzandera. Сашенька вслед за дядей вдохнул робости, витающей в воздухе. К стеночке, к стеночке.

— К стеночке, не толпитесь, — прикрикнул пробегающий по коридору чиновник зазевавшемуся дворянчику, ведущему за руку тощего прыщавого юношу. Дворянчик отпрянул и — к стеночке. Тощий юноша очутился неподалеку от Сашеньки. Нос длинный, прямой, уши торчком, грудь узкая, бледный, как смерть.

«На Кольку-вороненка похож»- подумал Сашенька.

— Прошение подавать? — между тем, поинтересовался прыщавый, брызнув на Сашеньку слюной.

— Угу.

— Я тоже, — прыщавый шмыгнул носом, перенеся в рот комок соплей, огляделся, собираясь харкнуть, да опомнился. Пожевал добро, проглотил.

— Кюхельбекер, Вильгельм Карлович, — представился.

Сашенька пожал протянутую руку.

— Пушкин, Александр Сергеевич.

— Пойдемте, Alexzander, — нетерпеливо бросил Василий Львович и засеменил по коридору. Сашенька — следом.

Василий Львович заглянул в один из кабинетов:

— Здравия-с желаем-с, привел недоросля-с по вопросу прошений-с.

— Ждать, — был ответ.

Ждали у дверей долго — дядя Bazileу уселся на стул, а вот Сашеньке пришлось стоять — ноги заболели, спина, пить захотелось.

Вошли, наконец. Сашенька увидал похожего на птицу господина при золотых эполетах. Господи Боже, это же Царь!

— Мы к Ефрему Ефремовичу-с, — доложил Василий Львович.

— Ефрема Ефремовича нет, — коротко и с некоторой злобой отозвался господин в эполетах. — Я за него. Карл Аристархович.

Дядя Baziley замялся.

— Вот, Карл Аристархович, изволите видеть, племянника привел-с, так сказать. На обучение-с для службы Отечеству.

— Кто таков?

— Пушкин-с.

— Дальше.

— Александр Сергеевич.

— Экой черномазый.

— Да-с, — Василий Львович захихикал. — Правы, Карл Аристархович. Мальчишка — потомок Ганнибала, Абрама Петровича, Арапа Петра Великого.

Карл Аристархович кивнул клювом.

— Знаю, знаю.

Помолчал, ковыряя длинным ногтем плешь. Василий Львович грузно дышал.

— Фамилия-то известная, — наконец, подал голос птицеобразный.

— Известная, известная, — радостно подхватил дядя Baziley.

— Известная, — выдохнул, сам с собой соглашаясь, Карл Аристархович и понизил голос. — Вот только не видать вам Лицея.

— Как так? — вознегодовал Василий Львович.

— А вот так. Места-то раскуплены. Кое-кто деревеньку целую заложил, лишь бы сына на государево обучение устроить.

Сашенька заплакал.

— Блядь, — вырвалось у Василия Львовича, и в испуге он прикрыл рот ладонью.

— Вот именно, — согласился Карл Аристархович. — Место в Лицее тепленькое, как блядь, каждый норовит пристроиться.

Карл Аристархович с жалостью взглянул на плачущего Сашеньку.

— Разве что…

— Да? — подался вперед Василий Львович. — Говорите, не томите.

— Разве что я вам уступлю место, предназначенное для моего сынка.

— Как благородно, как возвышенно! — воскликнул дядя Baziley, вздымая руки небу.

— Но за это…

Василий Львович и Сашенька замерли.

— За это я хочу, чтобы вы выпороли меня, — покраснев, как вареный рак, признался Карл Аристархович и достал из-под стола плеть, усиленную свинцовыми вставками.

Гл. 9 Молочко

Василий Львович размахнулся и опустил плеть на бледную жопу Карла Аристарховича.

— Ааааа! А! А! А! Триста целковых положите под сукно. Для дому призрения ея светлости, графини Орловой. А! Ы!ЫЫЫ!

Красная полоса пролегла по жопе чиновника Главного Управления Его Императорского Величества Лицеями. Сашенька отчего-то вспомнил, как резали в деревне свинью. Конюх Пантелей, сунув свинокол Хрюшке в груди, в сердце-то и не попал, и свинья побежала по заснеженному двору, оставляя за собой красную полосу.

— Четыреста целковых с рыла надоть брать по этому дельцу! — визжал, лежа на столе, Карл Аристархович. Чернильница опрокинулась и залила его лицо, ставшее черным.

— Бесовское отродье, — вскричал Василий Львович. Плеть снова взметнулась. Сашенька увидел, как треснула кожица на сраке Карла Аристарховича, как брызнула кровица. Иисуса солдаты чуть не до смерти запороли…

«А ну, как Иисус тоже просил Пилата выпороть его?» — подумалось Сашеньке.

— А! А! Бельгийскими сорочками брать что ли? АААААААААААААААА!

Рука Василия Львовича поднималась, опускалась.

— Ты ему так и скажи: зарежу на корню, до строительства не дойдет! — стонал Карл Аристархович. Его жопа и часть спины превратились в нечто красное, бесформенное. Кузнец Пантелей свежевал свинью, а сам на Сашенькину маменьку-то поглядывал…

— Довольно.

Плеть опустилась, вырвала кусочек багрового, взметнула в воздух.

— Довоольно.

Сашенька вцепился в руку Василия Львовича.

— Опомнитесь, дядя!

Дядя Baziley оттолкнул племянника, скрежеща зубами. Букли колыхались, в расширенных глазах сидел диавол.

— АААААААААААААААААА!

— Запорю!

— Дядя, опомнитесь!

— ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!

— Бесовское отродье!

В дверь постучали.

Дядя Baziley отбросил плеть, оправил сюртук, и — к стеночке. Карл Аристархович натянул панталоны.

— Да?

В дверь заглянул старший Кюхельбекер.

— Можно-с?

— Ждать, — бросил Карл Аристархович, утирая ладонью расползающихся по лицу чернильных змеек.

Кюхельбекер исчез.

— Ну-с, — подал голос Василий Львович. — Мы можем рассчитывать?

— Всенепременно, — заверил Карл Аристархович. — Мальчик, подайте плеточку.

Сашенька не без отвращения поднял с пола окровавленную плетку, вернул Карлу Аристарховичу. Карл Аристархович спрятал ее под стол, хотел было присесть, да, ойкнув, вскочил.

— Всего хорошего, — Карл Аристархович осклабился. — Учись старательно, ибо Отечеству нашему мужи ученые нужны, как воздух.

— Пойдем, Alexzander, — дядя Baziley нетерпеливо потянул Сашу за руку.

Обедали гречневой кашей с телячьими потрохами в трактире купца Славушкина. Дядя Baziley был оживлен и разговорчив, все норовил пощупать сиськи дородной кабацкой девки, разносившей квас да медовуху.