Школа капитанов - Андрей Иванов

Физруков было двое. Галина Николаевна — женщина крупных габаритов, толстая, с необъятной грудью. При взгляде на нее было вообще непонятно, как она умудряется заниматься спортом. А она утверждала, что занимается. На уроках выстраивала нас в ряд и показывала упражнения, а мы вместе с ней их делали. Приседания, отжимания, махи ногами, махи руками, повороты корпуса, растяжка… В ее исполнении даже самые простые физкультурные действия выглядели устрашающе. Когда она садилась на корточки, казалось, что она никогда больше не встанет. А когда делала повороты и наклоны, ее бюст заносило в стороны и ей явно приходилось бороться с его инерцией.

Она была удивительно доброй женщиной. Ей всегда отдавали под классное руководство самый трудный класс. Все знали, что она простит любого хулигана и поможет ему закончить школу. Когда с ее подопечными случалась беда: кто-нибудь приходил в школу избитым или попадался милиции, она искренне плакала где-нибудь в уголке учительской. У нее был сын Коля со странной кличкой Прокоп — самый крупный парень в нашей школе. Очень сильный и добродушный.

И был другой физрук — Геннадий Викторович. Ему никогда не поручали руководство классом. Это был высокий жилистый мужик пятидесяти пяти лет. Он бегал по утрам. Боксировал. Занимался на тренажерах. Выглядел лет на сорок. Он любил издеваться над физически слабыми мальчиками и лапать девочек. Он подсаживал девочек на турник, дрожащими от вожделения пальцами ощупывая их попки. Мог приобнять, погладить по груди. Говорил всякую пошлятину, рассказывал грязные анекдоты.

Три месяца в году физкультура у нас проходила в бассейне. Это был праздник каждый день Геннадия Викторовича. Можно было вместе с нами залезать в воду и учить девочек плавать. Иногда у них от этого даже купальники развязывались, и они начинали не просто отбрыкиваться от него, а откровенно бить по морде. Некоторым, впрочем, нравилось.

У Гены — как мы называли его за глаза — была жена и дети. И отношения с ними у него были плохие. Он часто неделями жил у друзей или ему давали на месяцок комнату в общаге. После чего он все-таки возвращался в семью.

Меня Гена презирал за то, что я не мог отжаться сорок раз подряд. Соответственно, он считал меня слабым. По имени он меня не называл. Говорил: «Профессор». То есть очки его тоже раздражали. Отказывался ставить оценки, требовал постоянно каких-то справок. Предлагал одевать лифчик, заплетать косички и заниматься вместе с девочками. Он меня тоже раздражал. Особенно невыносимо становилось, когда он выделял из группы девочку посмирнее, с большой попой, и принимался ее лапать, под видом обучения лазанию по канату. Девчонка цепенела от его прикосновений и становилась послушной, как овечка. Когда у нее начинали дрожать губы и на ресницах повисали слезинки, он отпускал ее. И делал такое лицо, будто чем-то гордится. А весь класс тем временем весело играл в баскетбол. Им было все равно, что там происходит в углу, где канат. Он замечал мой взгляд. И отыгрывался на мне во время зачетов. А я не мог простить себе, что просто смотрю.

Поэтому я почти не ходил на физкультуру.

Кстати, Левченко была заядлой физкультурницей. Она постоянно принимала участие в эстафетах на девятое мая и всяких школьных спартакиадах. Ее Гена не трогал. Надя, судя по всему, казалась ему девочкой слишком жесткой. Во всех смыслах. Он любил, чтобы женщина была мягкой и послушной. А Надька была не только остра на язык, но и фигуру имела без лишних жировых отложений.

Колка, то есть Николай Яковлевич Похил, наш классный руководитель, жил прямо надо мной. Я на первом этаже, а он на втором. У него было два сына. Старший — гордость семьи, занимал призовые места на международных олимпиадах по химии. Когда пришла пора поступать в университет, он мучился выбором. Ему прислали два десятка приглашений от химфаков лучших вузов страны, и он не знал, куда деваться. В конце концов, уехал в Москву, чтобы стать врачом.

Младший сын Николая Яковлевича семью не то чтобы позорил… Просто, он был обычным, ничем не выдающимся мальчиком с тяжелым характером. Такая тихая маленькая сволочь. И я его вполне понимал. Мало того, что ему при каждом удобном случае принимались рассказывать о старшем брате, но и вообще атмосфера в семье была нездоровая. Весь день в их квартире царила тишина. Похил старший что-то тихонько попиливал и постругивал — он любил работать руками. Младший пропадал на улице или молча делал уроки. Но в шесть вечера приходила мама. Которая с порога принималась орать. Я не помню ни дня, чтобы в квартире наверху не орали. И слышен был только ее голос. Она обзывала мужа и сына свиньями, козлами, дебилами, уродами, вопрошала неизвестно кого, как она с ними живет и сама себе отвечала, что живет совсем не так, как ей мечталось. Вот так ходила туда-сюда, делала домашние дела, готовила ужин и безостановочно орала. Не пускаясь в ухищрения, она повторяла одни и те же ругательства — козлы, дебилы, уроды… А Похил старший все что-то пилил, строгал, шлифовал и высверливал, молча, упорно и неторопливо, с любовью благоустраивая жилище. А младший старался поскорее закончить с уроками и уйти гулять. Мать он не любил, а отца презирал. И всячески пытался сломать устоявшийся семейный уклад. То перемешивал кучу грязного белья с кучей чистого, то обменивал свежекупленные дорогие фломастеры на кассету с порнухой, то срывал с петель дверь в подъезде, или, поднявшись на верхний этаж, писал в лестничный пролет. В общем, хотел, чтобы его заметили. Но Похил старший пилил, а мать орала. Нервозность обстановки передавалась даже моей собаке. Она садилась посреди зала, задирала морду к потолку и чуть слышно поскуливала. Похил старший боялся собак и утверждал, что они не умеют думать, поэтому опасны. Мне всегда казалась спорной такая позиция. Но когда мы принимались спорить, он говорил: «Я биолог!». А мне сказать было нечего.

Однажды на уроке физкультуры Геннадий Викторович выдал нам две пары боксерских перчаток и сказал, что будет турнир. И победителя ожидает приз. Расписал нас по парам, составил турнирную таблицу, и даже повесил ее на стенку. Все подошли посмотреть. Послышались возгласы:

— Ну, Егор, вот я тебе морду и набью!

— Эй, да он тяжелее меня килограмм на двадцать!

— А капу не дадут?

— Может, тебе еще и врача пригласить?

Гена сам был единственный судья. Он же следил за временем и объявлял победителя. Первой парой оказались Макс Лысенко и Егор, по кличке Грузчик. Макс — рыжий, толстый, плечистый. Егор — ростом с Макса, но заметно тоньше, короткорукий, коротконогий, суетливый, с черными жесткими волосами и узкими глазами.

Ринга как такового не было. Гена вывел их на середину зала, и махнул рукой — бокс. Макс тяжеловесной кошкой скользнул вперед и длинным ударом в зубы сбил Егора с ног. Тот упал, судорожно дернулся на полу, и осторожно, будто не доверяя ногам, встал. Взгляд Макса светился зеленым ярким торжеством. Егор смотрел внимательно и чуть искоса, как птица. Макс метнулся в атаку, промахнулся, принял смазанный удар в корпус и огрел Егора открытой перчаткой по уху.

— Так бить нельзя, — констатировал Гена.

— Я больше не буду, — ответил Макс, радостно улыбаясь.

Егор вставал долго. Сначала сел, потом подобрал под себя ноги, уперся рукой в пол, встал, выпрямился, потряс головой. Лицо его приняло выражение упрямства и сдерживаемой злобы.

— Егор, сдавайся, — сказал Макс, — я победил.

— Вот, еще два раза упаду, — прогундосил Егор. У него был хронический гайморит.

— Кончай трепаться! — недовольно крикнул Гена.

Макс внимательно посмотрел на Егора, сделал неспешный шаг вперед и быстрый второй, закончившийся ударом в нос. Егор, как стоял, ссутулившись, с кулаками у лица — так и упал, вперед, под ноги Максу.

Макс поставил ногу на спину поверженного противника и поднял руки к потолку:

— Я, Тарзан — король джунглей! — провозгласил он с наигранным пафосом.

Егор под ногой зашевелился:

— Убери ногу, козел, — невнятно произнес он.

Макс великодушно рассмеялся.

Егор кое-как встал, стянул перчатки, бросил их на пол и поплелся на выход. На пороге зала он шмыгнул носом и выплюнул кровавые сопли.

— Ивлев, Андреев, на ринг! — торопился Гена.

Кеша Андреев весил сорок семь килограмм, я — восемьдесят. Он был ростом мне по плечо. Но Гену это не волновало. Он лишь не упустил случая поиздеваться:

— Ивлев, очки снять не забудь.

Кеша был настроен решительно. Он смотрел на меня агрессивно и глубоко дышал. Кеша, видимо, собирался ни в коем случае не проиграть. Мне было смешно и немного страшно. Я не знал, как себя вести. Бить в полную силу — я могу его покалечить. Поддаться — он будет бить всерьез. Проиграть — назовут трусом.

— Бокс! Ивлев, не трусь! — оскалил лошадиные желтые зубы Гена.