Когда смерть – копейка… - Александр ВИН

Место было на солнечной стороне взгорка, в затишке. С первых же весенних дней они здесь без особого стеснения загорали, потом, когда начали своих детей вывозить на природу, не нужно было особенно приглядывать за ними, до глубокой воды было далеко, вообще здесь всегда было потише, без воскресного шума и гама, который обычно доносился снизу, от реки. Гораздо позже, когда в их компании стали появляться личные машины, они распробовали, как удобно почти вплотную подъезжать к старому, «обжитому веками», месту для пикников. Тропинка как-то сама собой за годы проложилась такая хитрая, незаметная, от дороги прямо к этому месту между кустов… Они отдыхали, а машины рядом были, под присмотром. Обычно на обратном пути с реки шоферили женщины.

…Сушняк вокруг их кострища был весь обломан, но свежие деревья совсем не тронуты. Костер они всегда разводили на одном и том же месте, кострище заботливо обкладывали речными камнями, щербатыми кирпичами, пару-тройку которых Марек обычно прихватывал со своей вечной стройки, да и брёвна для сиденья сохранились ещё с тех пор, только чуть позеленели, покрошились в торцах, некоторые были уже заметно тронуты снизу гнилью, яма для мусора тоже как-то непривычно обмельчала и заросла травой… Они всегда любили посидеть «аккуратно».

У других обжитых мест, внизу у реки и справа, ближе к дороге, мимо которых к своему месту поднимался по береговому склону капитан Глеб, было грязно, неприбранно. Прямо в черноту бывших костров недавние отдыхающие набросали множество белых пластиковых стаканчиков и тарелок, там же блестели смятые пивные банки, томились в старых холодных угольках не сгоревшие до конца, промокшие, смятые пачки от сигарет… Некоторое тонкие деревья у реки стояли посечённые, без верхушек, некоторые были с бессмысленной жестокостью обрублены на высоте человеческих рук.

«На таганы. Так ведь их легче рубить, даже женщинам…».

Также в мокрых кострищах светились свежие очистки от варёных яиц, кожура апельсинов, валялись огромные раздавленные бутылки из-под газировки и пива, у одного выжженного места были разбросаны останки вяленой рыбы, окунёвые хребты, рёбра, целая куча чешуи, всё это сырое, мятое, гниющее… У крайнего костра, под большой уже неживой ольхой, валялся целый моток проволок от шампанского, ворох крупных и уже подвядших зелёных веток.

«Рубили ведь не сушняк, а живые деревья, бестолочи!».

На их место, видно, с того времени никто так больше и не приходил – битые кирпичи разбросаны, а в костре нет свежего пепла и мелких угольков. Вокруг других-то кострищ была настругана свежая зелёная кора, валялись мелкие светлые щепки. А здесь… Только белеют кучкой в стороне речные ракушки. Наверно, Маришка успела тогда их принести с реки, «игралась»…

Глеб начал методично ходить по поляне правильными кругами, понемногу удаляясь от разбитого, унылого костра. Внезапно он оглянулся, присел у своего же следа и отодвинул ногой мокрый слой на взгорке. Когда освободившийся из-под дождевого наста сухой песок сам стал осыпаться вниз по склону, в нём мелькнули и скатились в глубокий отпечаток две крохотные белые монетки….

Капитан Глеб прислонился к дереву и перевёл дыхание.

«Хорошо вчера посидели с Панасом, голова что-то неправильно кружится…».

Он ещё раз осмотрелся, прошёл от старого кострища к бугру, потом через редкий подлесок и кусты спустился на другую его сторону, у толстой, давно обломанной по верхушкам корявой ивы остановился – посмотрел на дерево внимательней.…

Через взгорок от ивы, метрах в пятнадцати, хорошо просматривалось знакомое кострище. Почувствовав, что потихоньку волнуется, Глеб начал неторопливо отламывать чешуйки старой коры и тщательно ощупывать дерево на уровне своего пояса, потом попытался ковырнуть крупный завиток коры уже авторучкой, чертыхнулся, спешно достал из кармана домашний ключ и ещё раз поддел им, металлическим, трескучую кору. На песок под иву выпала согнутая медная денежка.

«Десять копеек, а там, в песке, были две по пять. Ставки растут…».

Он ещё раз пристально посмотрел по прямой линии в направлении кострища и направился к другим деревьям.

…Мокрый песок противно налипал на кроссовки. Было по-прежнему прохладно, но ветер с реки поднимался уже тёплый, начали падать капли со стволов старых тополей, влажных с береговой стороны. Изобильная влага скопилась на всё ещё голых ветках ивняка, больше всего зелёных листьев было на шиповнике и на маленьких рябинках.… На откосе сквозь старую серую траву пробивалась крупные, ярко-зелёные побеги, пока ещё без соцветий – чистотел. Торчали жёсткие крупные розетки молочая.

«Кротов ещё нет – рано, холодно в этом году…».

А ведь когда-то, пацанами, на майские праздники они уже купались здесь в реке, не по-настоящему, конечно, а так, окунались с головкой для выпендрежа, важно было первым решиться, влететь с разбегу в ледяную воду, заорать безоглядно благим и другим матом, и прибежать в мокрых трусах к костру, к своей компании, быстрей греться.… Но в школе они обязательно хвастались на следующий день: «Купались, ты чего, не веришь!».

На откосе, в сыпучем песке рядом с монетами блеснула изогнутая стекляшка… Боковинка банки, с частью донышка, кривая, «в талию». Очень знакомая банка из-под кофе.

«Кто и по какому поводу баловался на здешней природе таким благородным напитком?».

Вопросов было много, а правильных ответов ни на один из них пока ещё не нашлось. Каждую секунду приходилось останавливать себя и не радоваться недавним находкам и догадкам. Ужас предстоящих событий заставлял его низко наклонять голову и никуда в эти минуты не спешить.

…Глеб уже спускался с травяного бугра к асфальтированной дороге, когда заметил в овраге, в затишке, стаю дремлющих бродячих собак. Солнце к этому времени уже немного выглянуло из-за прозрачных негустых облаков, пригрело, – только один крупный серый зверь лениво приподнял голову, отмечая его шаги.

Мимо лица Глеба почти одновременно неровно пролетели пчела и бабочка-капустница. Песок на поляне и на тропе уже почти весь высох и легко осыпался с кроссовок. Глеб несколько раз топнул, отряхивая обувь.

«Понятно. Но пока не всё… Ещё одна неприятная загадка пинком открывает дверь в мою безмятежную личную жизнь. Печально, но говорить об этом в ближайшие дни мне придётся много, а слушать – ещё больше».

Подъезжая на такси к городу, капитан Глеб Никитин отметил про себя, что, оказывается, очень обидно, если первого скворца замечаешь не в романтической берёзовой роще, свистающего трель-гимн новой жизни, а когда он, этот долгожданный весенний гонец, суетливо и жалко роется в недостойной его придорожной помойке.

Пятница 12.15.

Церковь

Через прутья массивного забора Глеб наблюдал за Виталиком, провожавшим к воротам церкви жену и двух бабулек, дальних даниловских родственниц, опоздавших приехать со всеми.

Антонина ещё в машине с заботливой настойчивостью предупредила его, что Жанки не будет ни здесь, ни на кладбище.

– Она и так каждый день на могилку-то дочкину ходит. А в церковь она потом, одна как-нибудь придёт, да и дома ей сегодня нужно за всеми присмотреть, приготовить всё как надо…

Как ни уговаривали его чета Панасенко, Глеб с ними не пошел.

– Муторно мне и так, без этих завываний…

Почти сразу же из-за тяжелых дверей выскочил и Виталик.

– Ну его, тёмно там. Говорят, что минут на сорок вся эта процедура растянется, может и на час.

На пронзительно голубом небе стремительно летели куда-то белые облака. Ветром пригибало вершины высоких берез, безо всякого особенного порядка и принуждения расположившихся давным-давно вокруг церквушки. Впрочем, внизу, ближе к траве, было безветренно и тихо.

Стены старого здания, единственного, которое помнил здесь Глеб, совсем недавно аккуратно выкрасили розовым цветом, резные коло́нки по углам и оконные наличники – выбелили. Именно в этом здании, судя по потертому асфальту и расхоженным к нему тропинкам, всегда и проходили многочисленные церковные службы. Рядом возвышалось новая, белая с золотом, колокольня, нижние окна которой были заколочены рваными кусками фанеры. Около боковой двери новостройки всё ещё стояли большие баки с краской и остатки строительных лесов.

Какой-то мужичок неспешно и не очень аккуратно косил между памятниками и осевшими могилами неудобную, неровную траву.

– Пятница, пятница, пятница-зарплатница… Покурить бы тут как поприличней, – Виталик тоскливо огляделся.

– Пошли, побродим.

Они неторопливо зашагали вокруг церкви по чистым, очень ухоженным дорожкам старого кладбища.