Голое небо - Николай Максимов

СТИХИ ОБ ИСКУССТВЕ

История и современность

Мы темные и буйные сыныТой матери, чье имя современность,А для нее — сомнительная ценностьИ ваши выдумки, и ваши сны,

И это кружево певучих строф —Ненужные развеянные крохиНам чуждых песнотворческих пиров,Наследие забытых мастеров,Последний луч отверженной эпохи.

Новые поэты

Мы упорные рабочие и поэты,Из тяжелых камней строим поэмы,Облекаем звезды и планетыВ эмпирические брони — системы.

Наши формулы о материи измереннойЗаплетаем мы утонченным неводом,Погружаем все уверенней и увереннейВ океане отдаленном и неведомом.

1918

«Все говорят: искусство не игра…»

Все говорят: искусство не игра,Нам праздное волненье надоело,И что теперь поэты? МастераУпрямые, с душой оледенелой.

Да, я люблю творенья мастеров,Но думаю, что радости и мукиСоткут узоры самых лучших строфИ самые изысканные звуки.

И если только блеск и красотаСтихи мои, и нет в них искр горячих,Я буду ждать, сурово сжав уста,Биеньем сердца созданной удачи.

«Коснися легкой кистью полотна…»

Коснися легкой кистью полотна,Коснись резцом прекрасного металла,И будет то, что пламенем металось,Вдруг заморожено на времена.

Да, я люблю тот вестовой флажокНа улице, где бешеная скорость,Взовьется он, — и не летят моторыИ буйства мерного не бьется ток.

И я познал: искусство — не любовь,И не призыв, не жадное движенье,И флаг его — лишь флаг успокоенья,Что тормозит в кипучем сердце кровь.

Зима истории

Зима истории сурова,Еще весны не пробил час,И тучность снежного покроваЕще отягощает глаз.

О, как противны мне сугробыХолодной косности и злобы!Ведь я веселый, я сквозной,Совсем как раннею веснойЗеленоватый пух лесной.

1922

Пес

Тупыми жалкими глазамиСмотрю я нежно на тебя,Твое могущество любя,Мой страшный, мой большой хозяин.

Служу тебе, я — верный пес,И пусть меня ты плетью трогал,Но и до смертного порогаЯ преданность мою донес.

1925

«Мне хочется опять…»

Мне хочется опять,Как в летний день веселыйМед собирают пчелы,Созвучья собирать.

Как улья — строфы, длинныйОднообразный ряд,И губы жадные лишь говорятНеугомонной музыкой пчелиной.

1925

«Я поэт, я дыма бесполезней…»

Я поэт, я дыма бесполезней,Я нежней фиалок и мимоз,Но неизлечимые болезниБеспощадно мучают мой мозг.

А с какою тайною любовьюЯ встречаю каждую весну,И к чужому счастью и здоровьюПеснями ненужными тянусь.

1926

Зеленый луг

Жизнь прошла, и радостным я не был,Но так ясно вспомнилось мне вдруг,Простодушно-голубое небоДа зеленый и широкий луг.

Помню шорох и травы и крови,Я стоял у низкого плетняИ смотрел на мир, который вновеОткрывался для меня.

Я еще ребенок, я счастливый,Оттого ль, что был пригожий день,Оттого ль, что развевались гривыУ веселых рыжих лошадей.

Что трава шумела, оттого ли,Но тогда почувствовал я вдруг:Мир земной спокоен и приволен,Как зеленый и широкий луг.

Жизнь прошла, и вот знакомый образВновь растет в назойливом бреду,Он зовет меня к тоске недоброй,Он ведет меня на поводу.

Он противен мне. Не оттого ли,Что ведь не пришлось резвиться мнеНа лугу широкого приволья,В человеческом веселом табуне.

Январь 1927

Герои О. Генри (Милый жулик)

О, милые бродяга и торговцы,Их выдумок неистощим родник,А вы, степенные степные овцы,Вы, несомненно, созданы для них.

Они не убивают и не грабят,На слабых струнках простодушных фермОни неподражаемо играют,И лучше арфы музыка афер.

Но разве есть снадо бья или мази,Чтоб стала милой муть таких проказ,И чтобы в легкомысленных рассказахБлеснула муза — подлинный алмаз.

1925

«В дали уходят за кругозор…»

В дали уходят за кругозорЗданья из красного кирпича,Медное небо, и тяжелоНа сердце давит мертвенный взорДогорающего луча.

Черные сараи, трубный рой,Ветра бурного трепет,И тяжело, тяжело Даже воздух егоТонкие прутья треплет.

Колокол где-то бьет.О, не легко этим звукам замереть!О, тяжело, тяжело,И в сердце моем поетСамая звонкая, самая суровая медь.

1922

«На стекле декабрьские розы…»

На стекле декабрьские розы,За окошком вьюга ворожит,Ледяная воля виртуоза —Что ж перо в руке моей дрожит?

Да, печаль моя неизлечима,Говорю я с ночью и судьбой,Самою нарядною личинойНе прикрою больше стыд и боль.

Даже улыбаться стало нечем,Растерял я молодость мою,Ночь темна, и голос человечийВ голом плаче ветра узнаю.

Но стихи по-прежнему мне милы,Я люблю их звуковой наряд,Черным шелком ворожат чернила,И снега бумажные хрустят.

Я холодной волей виртуозаЧерной муки одолеть не мог,И бегут рифмованные слезыНа ресницы шелковые строк.

1926

Стальное солнце

Твои слова медлительно-важны:«Пусть уверяют, — нам-то что за дело!А солнце все-таки еще не потускнело,О, солнце дивной, стройной старины!

И творчества оно еще достойно».Но возразить тебе, мой друг, позволь.И сквозь неумолкаемую больНаш век поет о солнечном и стройном,

И новая сурова красота,Сияющая сталью темно-серой,И вновь классической, неповторимой эрыНам открываются огромные врата.

1925

«О нет, не буря вдохновенья…»

О нет, не буря вдохновенья,А легковейный ветерокМне задает для повтореньяДавно заученный урок.

И каждый день, как бы впервые,Я моря слышу голосаИ удивляюсь, голубыеУвидев снова небеса.

И грустью сладостно-бесцельнойУж не волную никогдаМоей души, простой и цельной,Как солнце, воздух и вода.

1924–1925

Спартанец

Так беспомощно и неумелоДля чего-то строфы создавать,У которых неживое телоИ которых лучше забывать.

Только воля, жалость обнаружив,Убеждает: «Этих не жалей.Помнишь, были доблестные мужи,Убивавшие своих детей».

И уже черты моих созданьицПостепенно забываю я,Для тебя, мой будущий спартанец,Стройный стих, достойный бытия.

1925

Финляндский лес