Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

Ханна была любимицей  матери  в  той  степени,  в  какой  Орилия  могла  позволить себе такую роскошь,  как  пристрастия.  Родитель,  который  должен  кормить и одевать семерых детей при доходе в пятнадцать  долларов  в  месяц,  редко располагает временем на то,  чтобы  проводить  тонкое  различие  между  отдельными птенцами своего выводка; однако в  свои  четырнадцать  лет  Ханна  была и другом, и помощницей матери. Именно она вела домашнее хозяйство, пока  Орилия была занята на скотном дворе и в поле. Ребекка  годилась  для  вполне  определенного круга заданий, таких, как проследить, чтобы никто  из  младших  детей не убил себя или другого, накормить домашнюю птицу, собрать щепки  для  растопки, обобрать  землянику,  вытереть  посуду,  но  в  целом  ее  считали  ненадежной, и Орилия, нуждавшаяся в какой-то опоре (и никогда не  испытавшая  удовольствия иметь ее за то время, пока жила со своим талантливым супругом),  нашла ее в Ханне. Последствия такого подхода уже обнаружились в Ханне  -  на  лице ее чуть заметно  обозначилась  печать  забот,  а  в  манерах  появилась  некоторая резкость.  Но  она  была  сдержанной,  воспитанной,  заслуживающей  доверия девочкой, и именно по этой причине тетки пригласили ее в  Риверборо,  чтобы, став членом их семьи, она могла разделить с ними все преимущества  их  более высокого положения в обществе. Прошло уже несколько лет с тех пор, как  Миранда и Джейн видели детей Орилии, но  до  сих  пор  они  с  удовольствием  вспоминали, что Ханна не проронила ни слова за время их  визита,  и  поэтому  пожелали видеть ее у себя в гостях. Что же  касается  поведения  Ребекки  во  время той памятной встречи, то она прежде всего  нарядила  собаку  в  одежду  Джона, а когда ее попросили причесать и вывести к обеду троих младших детей,  она сначала поставила их под насос, а затем  "прилепила"  волосы  каждого  к  голове неистовыми движениями щетки и доставила их к столу в  таком  сыром  и  отвратительно блестящем виде, что матери было стыдно за их внешность. Черные  кудри самой Ребекки были обычно гладко зачесаны  и  убраны  со  лба,  но  по  случаю приезда гостей ею было сделано дополнение к прическе - завиток волос,  смоченный и прилепленный ко  лбу  -  прямо  посредине  ее  чела;  украшение,  которое ей было  позволено  носить  недолго,  -  как  только  Ханне  удалось  привлечь внимание матери к этому локону, Ребекка была отправлена в  соседнюю  комнату "убрать  это  безобразие  и  привести  себя  в  божеский  вид".  Это  приказание она истолковала, пожалуй,  слишком  буквально  и  за  две  минуты  изобрела крайне "набожный" стиль прически,  ничуть  не  менее  впечатляющий,  хотя и не такой  пугающий,  как  первый.  Эти  "номера"  были  исключительно  результатом  нервного  возбуждения,  вызванного  церемонным  и   по-военному  суровым обращением мисс Миранды Сойер. Но воспоминания о Ребекке были  столь  живы в памяти пожилых обитательниц кирпичного дома,  что  письмо  Орилии,  в  котором она отвечала на присланное  Ханне  приглашение,  стало  для  них  до  некоторой степени ударом. Орилия писала, что ей, вероятно, еще несколько лет  будет не обойтись без Ханны, но что Ребекка приедет, как только  ее  удастся  собрать,  что   приглашение   принято   с   признательностью   и   сердечной  благодарностью  и  что  регулярное  посещение  школы  и  церкви   наряду   с  благотворным влиянием всей обстановки дома Сойеров, без  сомнения,  "сделают  из Ребекки человека". 

Глава 3 Разные сердца 

- Кажется, я не предлагала ей сделать человеком любого из ее детей,  -  сказала Миранда, сложив письмо Орилии и убирая его в ящик ночного столика. -  Я надеялась, что она пришлет нам того, кого мы просили. Но это  так  на  нее  похоже: спихнуть на кого-нибудь ту девчонку, с которой сладу нет.

- Но ты же помнишь, мы  сами  написали,  что,  если  Ханна  не  сможет  приехать, мы согласны принять Ребекку или  даже  Дженни,  -  робко  вставила  Джейн.

- Я знаю, что мы это написали, но при этом и  понятия  не  имели,  что  дело обернется именно так, - проворчала Миранда.

- Три года назад, когда мы ее  видели,  она  была  совсем  крошкой,  -  отважилась заметить Джейн, - за это время она могла стать лучше.

- Или хуже!

- Не будет ли это чем-то вроде почетной обязанности  направить  ее  на  путь истинный? - спросила Джейн нерешительно.

- Насчет "почетной" не знаю, но что будет эта  обязанность  тяжелой  и  неприятной, догадываюсь. Если мать до сих пор не направила девочку  на  путь  истинный, вряд ли она сама сразу же проникнется к нему любовью.

Эти унылые и наводящие еще большее уныние беседы продолжались вплоть до  чреватого важными последствиями дня, когда ожидалось прибытие Ребекки.

- Если и после ее приезда с  ней  будет  столько  же  хлопот,  сколько  накануне, мы можем навсегда проститься с надеждой на какой  бы  то  ни  было  отдых,  -  вздохнула  Миранда,  развешивая  кухонные  полотенца  на   кустах  барбариса в палисаднике у боковых дверей дома.

- Но нам все равно пришлось бы делать уборку  в  доме,  независимо  от  того, будет в нем Ребекка или нет, - убеждала Джейн. - И не понимаю,  почему  ты убирала, стирала и пекла так, как будто тебе приходится делать это только  из-за ребенка, и зачем тебе потребовалось покупать чуть ли не всю  одежду  и  галантерею, какая была в магазине Уотсона.

- Если ты не знаешь Орилию, то я знаю, - ответила Миранда. - Я  видела  и ее дом, и эту кучу детишек, которые напяливают на себя одежду друг друга и  которым все равно, надели они ее на правую сторону или на левую; и  я  знаю,  точно так же как и ты, на какие гроши им приходится жить и  одеваться.  Этот  ребенок, вполне вероятно, явится сюда  с  узелком  вещей,  взятых  у  прочих  членов семьи. Скорее всего, на ней будут туфли Ханны, рубашка Джона и  носки  Марка. Я уверена, что у нее в жизни не  было  наперстка  на  пальце,  но  ей  довольно скоро придется познакомиться с этим ощущением.  Я  купила  для  нее  небеленого миткаля и коричневого полотна, чтобы  она  была  при  деле.  Она,  разумеется, ничего не убирает за собой и, вероятно, никогда не  видела,  как  вытирают  пыль,  и  приучить  ее  к  нашим  порядкам  будет  не  легче,  чем  какую-нибудь язычницу.

- Конечно, у нее другие привычки, -  согласилась  Джейн,  -  но  может  оказаться, что она более послушная и исполнительная, чем мы думаем.

- Ей придется считаться с тем, что ей говорят, исполнительная она  или  неисполнительная, - заметила Миранда, встряхивая последнее полотенце.

У  Миранды  Сойер,  разумеется,  было  сердце,  но   она   никогда   не  использовала его ни для каких иных целей,  кроме  кровообращения.  Она  была  честной,  добросовестной,  экономной,   трудолюбивой,   регулярно   посещала  церковь, состояла членом миссионерского и библейского обществ штата Мэн,  но  перед лицом всех этих холодных  добродетелей  вам  хотелось  одного  теплого  маленького недостатка или, за отсутствием такового,  одной  милой  слабости,  чего-то такого, что могло бы уверить вас, что эта женщина вполне живая.  Она  закончила местную окружную школу, но не получила никакого иного образования,  так как все ее мечты и стремления были связаны с хозяйством - домом, фермой,  молочней. В отличие от нее Джейн посещала частную  школу,  а  также  провела  некоторое время в пансионе для молодых девиц; там же училась  и  Орилия;  и,  несмотря на то что прошло  немало  лет,  по-прежнему  сохранялась  некоторая  разница в языке и манерах между старшей и двумя младшими сестрами.

Другим неоценимым преимуществом Джейн была скорбь; не  та  естественная  печаль по поводу  кончины  ее  пожилых  родителей,  ибо  она  примирилась  с  неизбежностью этой утраты, но нечто гораздо более  глубокое.  В  юности  она  была помолвлена и собиралась замуж за молодого  Тома  Картера,  у  которого,  правда, не было ни дома, ни денег, но была уверенность, что и то,  и  другое  рано или поздно появится. Потом разразилась война. Том добровольно вступил в  армию, как только был объявлен призыв.  К  тому  времени  Джейн  любила  его  тихой, похожей на дружбу любовью и питала нежные  чувства  того  же  рода  к  своей стране. Но борьба, опасности, тревоги того времени привели в  движение  иные, могучие потоки чувств. Жизнь стала чем-то еще, кроме завтрака,  обеда,  ужина, однообразной круговерти ежедневного приготовления еды, стирки,  шитья  да посещения церкви  по  воскресеньям.  Из  деревенских  разговоров  исчезли  привычные сплетни. Важное и значительное  заняло  в  них  место  пустяков  -  святое горе жен и  матерей,  страдания  отцов  и  мужей,  самопожертвование,  сочувствие и новое желание помочь друг другу  нести  тяжкую  ношу.  Духовный  рост мужчин и женщин был  стремительным  в  те  дни  опасности  и  всеобщего  напряжения, и Джейн пробудилась от смутного тусклого сна, как  называла  она  прежнюю жизнь, к новым  надеждам,  новым  страхам,  новым  замыслам.  Затем,  спустя год мучительной тревоги, год, когда никто не заглядывал в газеты  без  содрогания и страха, пришла телеграмма, извещавшая, что Том ранен,  и,  даже  не спросив согласия Миранды, Джейн упаковала чемодан и отправилась  в  путь.  Она прибыла вовремя, чтобы успеть подержать руку Тома  в  часы  боли,  чтобы  суметь показать ему на этот раз, какое оно - сердце внешне чопорной  девушки  из Новой Англии, когда охвачено любовью и горем; чтобы обнять его и чтобы  в  этих объятиях он нашел родной дом и мог спокойно умереть - и это  было  все.  Все, но этого было достаточно.