Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

- Я хочу, чтобы вы доставили ее к моим сестрам в Риверборо, -  сказала  она. - Вы знаете Миранду и Джейн Сойер? Они живут в кирпичном доме.

Бог ты мой, да он знал их так хорошо, как если б сам был одной из них!

- Так вот, она едет к ним. Они ее ждут. Будьте  добры,  приглядите  за  ней в дороге. А то она может заболтаться с кем-нибудь на остановке и отстать  или прихватить кого-нибудь с собой для  компании...  До  свидания,  Ребекка,  постарайся ничего не натворить и сиди смирно, чтобы,  когда  приедешь,  была  чистой и опрятной. И не доставляй лишних хлопот мистеру Коббу... Боюсь,  она  порядком возбуждена. Вчера мы приехали на поезде из Темперанса, ночевали  на  ферме у моей двоюродной сестры, а сегодня от нее добирались сюда в бричке  -  восемь миль пути.

- До свидания, мама, не беспокойся. Ты же  знаешь,  я  не  первый  раз  путешествую.

Женщина засмеялась и, снова обращаясь к мистеру Коббу, пояснила:

- Она была один раз в Уэйрхеме и ночевала там; не такая  это  поездка,  чтобы называть ее путешествием!

- Это было путешествие, мама, - горячо возразила девочка.  -  Ведь  мы  ушли с фермы, завтрак у нас был с собой в корзинке, и мы ехали  немножко  на  лошади, а немножко на поезде и брали с собой ночные рубашки.

- Если и брали, то ни к чему сообщать об этом целой деревне, - сказала  мать, прерывая воспоминания опытной путешественницы. - Разве я  не  говорила  тебе, - шепнула она в последней попытке навести  дисциплину,  -  что  нельзя  громко говорить о  ночных  рубашках,  чулках...  и  прочих  подобных  вещах,  особенно когда кругом мужчины?

- Я знаю, мама, знаю, и не буду. Я только хотела  сказать...  -  здесь  мистер Кобб щелкнул языком, хлестнул вожжами, и лошади степенно тронулись  в  свой ежедневный путь, -  я  только  хотела  сказать,  что  это  путешествие,  когда... - дилижанс уже ехал по дороге, и Ребекке пришлось высунуть голову в  дверцу, чтобы закончить свою фразу, - это путешествие, когда берешь с  собой  ночную рубашку!

И  запретные  слова,  выкрикнутые  тоненьким  звонким  голоском,  вновь  оскорбили слух миссис Рэндл. Она проводила взглядом дилижанс,  села  в  свою  бричку  и,  уже  развернув  лошадь  в  обратном  направлении,  на  мгновение  привстала на ноги, прикрыла глаза рукой от солнца и взглянула на клубившееся  вдали облачко пыли.

"Хлопот у Миранды будет полон рот, - подумала она, -  но  я  ничуть  не  удивлюсь, если ей все-таки удастся сделать из Ребекки человека".

Все это было полчаса назад, и солнце, жара, пыль, а  также  раздумья  о  различных поручениях, которые нужно было исполнить в  таком  крупном  центре  местной  деловой  жизни,  как  Милтаун,  совсем  усыпили  и  без   того   не  отличавшегося живостью ума мистера Кобба, так что он полностью забыл о своем  обещании приглядывать за Ребеккой.

Неожиданно среди грохота  и  дребезжания  колес  и  скрипа  упряжи  ему  почудился тоненький голосок. Сначала он подумал, что это сверчок,  древесная  лягушка или птичка, но затем, определив, откуда  идет  звук,  бросил  взгляд  через плечо и увидел маленькую  фигурку,  высунувшуюся  в  окошко  дилижанса  настолько, насколько  это  можно  было  сделать,  не  подвергая  себя  риску  вывалиться из экипажа. Длинная черная коса  раскачивалась  в  такт  движению  дилижанса, в одной руке девочка держала шляпу, а  в  другой  свой  маленький  зонтик, делая безуспешные попытки дотянуться им до возницы.

- Мистер Кобб, я хочу вам что-то сказать! - кричала она.

Мистер Кобб послушно натянул поводья.

- Скажите, а ехать наверху с вами намного дороже? -  спросила  она.  -  Здесь, внутри, такие скользкие сиденья и так жарко. И карета слишком большая  для меня! Меня так в ней швыряет, что скоро я вся буду  в  синяках.  А  окна  такие маленькие, что ничего не видно целиком, а когда я хочу  поглядеть,  не  свалился ли с задка сундучок, мне приходится почти вывихивать шею. Это мамин  сундучок, и она очень им дорожит.

Мистер Кобб подождал, пока этот поток слов или, выражаясь  точнее,  эта  лавина критических замечаний иссякла, а затем сказал шутливо:

- Дополнительная плата за право сидеть рядом  со  мной  не  взимается.  Влезай наверх, если хочешь, - после чего помог ей выбраться из дилижанса  и,  "вознеся" ее на переднее сиденье, снова занял свое место.

Ребекка села осторожно,  предварительно  с  чрезвычайной  заботливостью  расправив под собой платье. На сиденье между собой и возницей  она  положила  розовый зонтик, аккуратно закрыв его складками платья. Сделав все  это,  она  сдвинула шляпу на затылок, подтянула заштопанные нитяные перчатки и радостно  сказала:

- Вот  так-то  лучше!  Похоже  на  путешествие!  Теперь  я   настоящая  пассажирка, а там, внутри, я чувствовала себя как  наша  наседка,  когда  мы  запираем ее в курятнике. Я надеюсь, нам предстоит долгий путь.

- О, он еще только начался, - отвечал  мистер  Кобб  добродушно,  -  а  ехать нам целых два часа.

- Всего только два  часа!  -  Она  вздохнула.  -  Это  будет  половина  второго. Мама к тому времени вернется к кузине Энн, а дома уже пообедают,  и  Ханна уберет со стола. Я позавтракала, потому  что  мама  сказала,  что  это  будет плохое начало - явиться к тетям голодной и заставлять их первым  делом  накрывать для меня на стол... Отличный, похоже, будет день, правда?

- Это точно; пожалуй, слишком жарко, слишком. Почему ты  не  раскроешь  свой зонтик?

Она еще глубже задвинула упомянутый предмет под складки своего платья и  сказала:

- Ах, что вы!  Я  никогда  не  раскрываю  его,  когда  солнце  светит.  Понимаете, розовое ужасно  выгорает,  поэтому  я  хожу  под  ним  только  на  молитвенные собрания и  только  по  пасмурным  воскресеньям.  Иногда  солнце  неожиданно прорывается из-за туч, и тогда мне приходится  как  можно  скорее  его сворачивать. Это для меня самая дорогая в жизни вещь, но требует ужасных  забот.

В этот момент в  неповоротливом  уме  мистера  Джеримайи  Кобба  начала  зарождаться мысль о том, что птичка, сидящая на жердочке рядом с ним, совсем  не того полета, каких он привык встречать во время своих ежедневных поездок.  Он положил свой кнут в предназначенное для него углубление рядом с сиденьем,  снял ногу со щитка, сдвинул шляпу на затылок, выплюнул  на  дорогу  табачную  жвачку  и,  устранив  таким   образом   все   препятствия   для   умственной  деятельности, в первый раз внимательно посмотрел на свою  пассажирку  -  она  встретила  его  взгляд  серьезно,  с  детской  доверчивостью  и  дружелюбным  интересом.

Желтовато-коричневое  ситцевое  платье  было  заметно  полинявшим,   но  безупречно чистым и накрахмаленным до невозможности. Из маленького  стоячего  воротничка торчала смуглая и худая шея, а голова казалась слишком  маленькой  для тяжелой и толстой косы, свисавшей до  самой  талии.  Странная  маленькая  шляпка из белой итальянской соломки с козырьком могла  быть  либо  последней  новинкой детской моды, либо каким-то старинным головным убором, подновленным  по необходимости. Шляпку украшала коричневая  лента  и  нечто,  напоминавшее  пучок черных и оранжевых иголок дикобраза,  висевший,  или,  лучше  сказать,  щетинившийся,  над  одним  ухом,  придавая   обладательнице   шляпки   самый  диковинный и необычный вид. Лицо у девочки было бледное, с четко  очерченным  овалом. Что же касается отдельных черт, то  их  у  нее  было,  вероятно,  не  меньше, чем у других, но взгляд мистера Кобба не смог проследовать до  носа,  лба или подбородка, ибо на этом пути его перехватили и накрепко приковали  к  себе ее глаза. Глаза у Ребекки были словно вера, которая есть "осуществление  ожидаемого и уверенность в невидимом"[1]. Словно две  звезды,  сияли  они  под  тонко очерченными бровями -  танцующие  огоньки,  вспыхивающие  в  блестящей  мгле. Когда она бросала быстрый взгляд, он  был  живым  и  полным  интереса,  неизменно, впрочем, остававшегося неудовлетворенным; когда же  она  смотрела  пристально,  глаза  казались  сверкающими  и  таинственными  и   создавалось  впечатление, что смотрит она прямо сквозь внешнее  и  очевидное  на  что-то,  лежащее за ним, - внутрь предмета, пейзажа, внутрь вас.  Им  никогда  нельзя  было найти объяснения, этим глазам Ребекки. Школьный учитель и  священник  в  Темперансе пытались сделать это, но потерпели  неудачу;  молодая  художница,  приехавшая на  лето  с  целью  сделать  эскизы  старинной  красной  конюшни,  полуразрушенной мельницы и моста, кончила тем, что, забыв обо  всех  местных  красотах,  целиком  предалась  изображению  лица   девочки   -   маленького,  некрасивого, но озаренного сиянием  глаз,  полных  таких  откровений,  глаз,  наводящих на такие размышления и говорящих о такой дремлющей внутренней силе  и проницательности, что никто никогда не уставал  глядеть  в  их  сверкающие  глубины и  воображать,  что  то,  что  он  видит  там,  есть  отражение  его  собственных мыслей.