Письма из апокалипсиса - Татьяна Белова

входящих, мы как вошли, так и сидим в обнимку, Ира спряталась у меня на груди, и неровно всхлипывает. Не могу думать, боюсь дышать, всё меркнет перед этим ослепительным жёлтым цветом. Закрываю глаза. Мы выходим, не доехав одной остановки. Иру укачивает, не хватает воздуха. Идём по проспекту, низкий город, низкое небо, машин много, но сегодня необыкновенно тихо, мне кажется, я слышу, как тикают часы на Ирином запястье.

Мы останавливаемся на светофоре, и тут что-то меня дёргает, на углу, в нескольких шагах, бабушка с цветами, в руках у неё, как чудо, красные с жёлтым тюльпаны.

– Подожди минутку, – говорю и разжимаю руку. Ира тут же прячет ладонь в карман.

Подбегаю к бабушке.

– Доброе утро!

Старушка в немом крике вскидывает руки, закрывает лицо, тюльпаны падают на асфальт, за спиной визжат тормоза. Я оглядываюсь. Там, на той стороне улицы, вдребезги разлетается фонарь, белая трещина молнией пронзает столб до самого основания, разделив его точно на две половины. Стоящая под ним женщина вмиг белеет и падает, рядом с ней стоит и кричит ребёнок.

– Мама!

Асфальт под ногами мальчика цветёт белыми лилиями.

И тут я вижу, как Ира бросается через дорогу, мимо машин, те застыли, словно врезавшись в стену, металл, мятый как бумага. Ира хватает мальчика на руку и вырывает из цветущих лап аномалии. Ребенок плачет, Ира берёт его на руки и переносит на другую сторону улицы. Его мама так и лежит белой куклой на болотистом тротуаре. Асфальт превратился в сплошной зелёный ковер, машины утопают в трясине, из недр раздробленного фонаря прорезается бутон ярко-оранжевого цветка, огромные лопоухие листья свисают до земли. Люди с криками разбегаются в разные стороны. Где–то совсем рядом уже орёт сирена, гудят лопасти вертолётов. Припорошенная белым инеем по ту сторону улицы стоит Ира, с ребёнком на руках, дорога между нами превратилась в зелёный ковер. Гул нарастает, с неба падают столбы яркого света, прожектора скользят по занавешенным окнам, красный кирпич буйно цветёт лилиями.

Больница, потёртые ромбики линолеума, окна круглые, как шлюзы на кораблях, моя боль поднимает голову. Белые двери хлопают, яркий, как вспышка, щелчок и ты в ловушке, в ловушке белого света, от которого никуда не деться. Ты отрезан от жизни, отрезан от будущего, словно островок посреди большого тихого ничего. Остается иллюзия, поверни ручку и выйди, дойди до конца коридора и беги вниз по лестнице, за тяжелой металлической дверью живёт небо. Небо, сквозь которое мы уже не полетим.

Небо есть, а нас нет.

И её нет.

Из кабинета выходит врач. Никаких халатов – защитный костюм, он весь стерильный до отвращения, лицо гладко выбрито, волосы под шапочкой, перчатки. Он дышит со мной одним воздухом, значит, буду жить. Стопка бумаги в его руках – мой билет под серое, низкое небо. Из окна видно стеклянную крышу остановки, которая мокнет под дождём.

По дороге домой покупаю яблоки, зелёные, как любит Ира, хлеба и молока. Пока автобус трясётся на выбоинах дороги, все представляю, как она обрадуется. Она так искренне всему радуется – вот дверь поставили, праздник, повод испечь торт; зеркало поменяли, купим новую шторку в ванную? Стены теперь красивые, серый бетон спрятался под кафельную плитку. Один из самых тяжелых дней мы провели на окраине города, в огромном супермаркете, среди красивых интерьеров, шторы цвета синего, летнего неба и яркий, как трава, зеленый ковер. Приду домой, сниму кроссовки и буду долго ходить босиком.

Автобус стоит на кольце, я сижу. Водитель поглядывает на меня через окошко, но не гонит. Курит. Жестом предлагает сигарету. Мысленно я соглашаюсь, встаю, беру пакет, выхожу к нему, но когда он протягивает мне пачку, прячу руки в карманы и качаю головой: не курю. Надо держать обещания, так ведь? Он пожимает плечами, бросает окурок и достаёт новую сигарету. У него нет ко мне вопросов. Ему лет сорок на вид, на пальцах татуировки, и как полоска света – тонкое золотое кольцо, рукав куртки рваный, штаны блестят на заднице, топорщатся три волосины на затылке и огромное родимое пятно на шее растекается как Байкал.

– В аварию попал, – говорит и голову чуть вправо поворачивает. —Никогда не поверишь, чем меня так! Крапивой! Машину в заросли унесло, а она, зараза, как начнёт расти! Врачи сказали, кровь зеленая была, но сам не видел.

Я молчу, а он головой качает и продолжает:

– Ты долго тут, ну, кататься-то со мной собираешься? А то если тебе податься некуда, могу к нам с Нинкой на щи зазвать, она тётка понимающая, мы с ней хорошо живём, она первого мужа похоронила, я – жену, мы были соседи по площадке, подумали и стали жить. Хорошо живем. Квартира моя пустая стоит, как я к Нинке перебрался, у неё по-женски, по-уютному, так вот…это… спать есть где. Меня, кстати Миша зовут, Евсеев Михаил Юрьевич. Слесарь я, ну был, когда-то. Точно курить не хочешь? Последняя осталась.

– Спасибо тебе, Миша, – беру сигарету и кладу в карман. – Пойду я, пора мне. Ждут.

Делаю два шага, возвращаюсь и ставлю рядом с ним пакет.

–Там яблоки. Жене твоей. Зелёные.

А темнота уже стекает по стеклу автобуса, горящее здание и яркие, огромные неоновые буквы вдалеке, от окна к окну плавают киты. Там, на последнем этаже смотровая площадка и ресторан, там, где горит свет, комендантский час недействителен.

Голос в голове настойчиво повторяет:

–Представь, что ты спишь, а вокруг – сон. А то, что вода голубая, так это скорее для красоты. Лампочку мигающую видишь? Смотри на неё, она на луну похожа, скажи?

Раз, два, три…

–И снова здравствуйте! Мы здесь, вместе с вами на 00 ФМ и это «Письма из Апокалипсиса». У нас для вас новый гость и его история. Представьтесь, пожалуйста!

–Здравствуйте, меня зовут…