Безумно счастливые. Часть 2. Продолжение невероятно смешных рассказов о нашей обычной жизни - Дженни Лоусон

Слишком поздно.

Зашел Виктор… Ох этот взгляд у него у на лице. Я никогда не могла его расшифровать.

Отстраненный. Обозлившийся. Напуганный?

Наверное, точно такой же взгляд был бы и у меня, если бы я позволяла себе чувствовать все эти вещи. Но я не позволяла себе этого делать. Вместо этого я резала себя. Нет, не ножом. Я выбрала для этих целей более индивидуальное, способное причинить больше боли оружие. Я выбрала саму себя.

На самом деле, это уже давно не было секретом. Виктор уже много лет знал, что я делаю себе больно. Но мое такое поведение никогда не заходило настолько далеко. Я выдергивала себе кутикулу, пока не начинала хлестать кровь, ну и что такого? Так делают многие. Я срывала коросты, когда нервничала. Это мерзко, но, опять же, ничего необычного. Я дергала себя за волосы. Точнее, выдергивала их. С корнями. И я не могла остановиться, пока у меня на коленях не окажется щедрая горсть вырванных с мясом волос. Я царапала свой лоб и затылок. Глубоко царапала. Своими острыми ногтями. Виктор хватал меня за руки, когда мы лежали вместе в постели, чтобы я этого не делала, но я не могла остановиться. И объяснить этого тоже не могла.

Расстройство контроля над побуждениями. Трихотилломания. Дерматилломания.

Так это называет психотерапевт. Она говорит, что это обычное дело для таких, как я, – людей с нервными расстройствами и тревожным расстройством личности. Я решила, что она не права. Я ничего не имела против клейма «тревожное расстройство». Я же в полном порядке. Это моя тревога в смятении. Но «расстройство личности»?

Это означало, что я… сломана.

– Но я не сломана, – объяснила я психотерапевту. – Мне просто… мне просто больно внутри. И когда я мучаю себя снаружи, мне уже не так тревожно и страшно внутри.

Она кивнула, ожидая, что я скажу еще.

– Я не хочу умирать.

Врач все еще ждала.

– Правда, не хочу. Я не вру. У меня нет суицидальных наклонностей. Просто иногда я не могу удержаться от того, чтобы не делать себе больно. Словно внутри меня кто-то сидит и ему нужно, чтобы я физически выдрала у себя из головы все эти ужасные мысли, и нет никакого другого способа до них добраться. Физическая боль отвлекает меня от душевной боли.

Она ждала.

– Звучит безумно, когда говоришь это вслух, – прошептала я. – Иногда мне кажется, что я действительно сумасшедшая.

– Если бы вы были сумасшедшей, то не понимали, насколько безумно это звучит, – сказала она мягко, но уверенно. – Вы осознаете проблему и пытаетесь ее решить, точно так же, как это делают люди с любыми другими болезнями.

У меня зачесались руки дернуть себя за волосы, но волевым усилием я заставила их оставаться лежать на коленях. У меня под ногтями была запекшаяся кровь. «Вот почему они надевают смирительные рубашки, – подумала я про себя, – чтобы люди перестали заниматься членовредительством».

…потом мы начали очень длительный процесс лечения, состоявший из поведенческой психотерапии, приема лекарств и посещения различных врачей. Я стала читать книги, в которых были описаны 12-шаговые программы, предназначенные для противостояния нездоровым потребностям.

Иногда побуждение приводило к приступу резкой боли… просто мысли о том, что мне нужно расцарапать или порезать себя, но я научилась останавливать себя, перенаправляя собственные мысли в другое русло. Иногда это давалось намного сложнее, и я надевала резинки на запястья, чтобы оттягивать их и имитировать боль от порезов, не рискуя при этом получить инфекцию или что похуже. Иногда посреди ночи я склоняюсь над раковиной и жалобно плачу, потому что заставила себя сдавливать в руках лед до тех пор, пока не начинало жечь так, будто мои руки были в огне. Бывает, у меня случается… рецидив. Эти ночи покрыты мраком. Они блестят, словно битое стекло, в моей памяти, эти воспоминания о том, как я флиртую с опасностью, позволяя себе резать себя, истекать кровью, отрывать от себя кусочки этого тела, которое так меня предало.

Иногда Виктор обнаруживает меня с утра с окровавленными руками или тонкой проплешиной на голове, которую мне потом приходится прикрывать волосами, и он спрашивает меня: «Почему ты не можешь просто взять и остановиться?» Он спрашивает меня, зачем я осознанно мучаю себя, и смотрит на меня так, будто думает, что я действительно могу это объяснить.

Я не могу.

Я даже себе не могу объяснить, почему я такая. Я просто знаю, что я была такой создана… и, может, быть, в один прекрасный день кто-нибудь вскроет мою голову и наконец узнает, что там не так… а также то, что так.

Потому что, конечно, существует и то, и другое.

Потому что нет света без тьмы.

Без боли нет облегчения.

И я постоянно напоминаю себе, как же мне повезло, что я могу испытывать такую глубокую печаль и такое бездонное счастье.

Я могу ухватиться за каждый радостный момент и снова переживать их, потому что мне довелось видеть яркий контраст при переходе от тьмы к свету и обратно.

Мне посчастливилось чувствовать в звуке смеха благословение и волшебную музыку, а также понимать, что светлые часы, проведенные вместе с моими друзьями и близкими, – это невероятные сокровища, которые обязательно нужно сохранять, потому что именно эти самые моменты являются моим лекарством, бальзамом на мою больную душу. Они помогают мне помнить, что жизнь стоит того, чтобы за нее бороться, и именно они заставляют меня двигаться дальше, когда депрессия рвет на куски мою реальность, пытаясь убедить меня в чем-то совершенно другом.

Возможно, те весы, что взвешивают эмоции других людей, мне не подходят. Наверное, мне нужны весы побольше. Или поменьше. Возможно, вместо чаши весов я забрела в одно из тех мест, где ты просто ждешь. И, может быть, в один прекрасный день меня найдут и кто-нибудь объяснит мне, почему я такая, какая есть.

Быть может, этого и не случится.

В конце концов, некоторые истории должны оставаться нерассказанными.

Я превращаюсь в зомби по одному органу за раз.

В прошлом году моя подруга Лаура как-то проснулась в два часа ночи оттого, что ее муж стучал ей по голове, но когда она попыталась от него отмахнуться, то до нее дошло, что он спит крепким сном с другой стороны кровати. Тогда она подняла руку к голове и почувствовала, как там шевелится что-то теплое. Она подумала, что это морская свинка ее сынишки, и включила свет, обнаружив на своей подушке опоссума, который отгрыз ей часть волос, чтобы сделать себе из них гнездо.

Она закричала, и опоссум злобно зашипел в ответ, убежав в гостиную, и она заставила мужа пойти следом за ним, хотя он был уверен, что ей все это приснилось. На что Лаура возмущенно заявила: «ПРАВДА? А ЖЕВАНЫЕ ВОЛОСЫ У МЕНЯ НА ПОДУШКЕ МНЕ ТОЖЕ ПРИСНИЛИСЬ?» Потом опоссум начал на них бросаться, и в гостиной разразилась настоящая битва, которая плохо кончилась для животного.

Но не нужно слишком расстраиваться из-за этого, потому что из всего царства дикой природы техасские опоссумы – самые неприятные животные на свете. Мой папа заставил меня вскармливать осиротевшего опоссума, когда мне было десять, и каждый раз, когда я его кормила, он шипел и смотрел на меня так презрительно, словно хотел, чтобы я сгорела в аду. Это был очень изобретательный, кусачий опоссум, а еще он был полным мудаком. Наконец, он стал достаточно взрослым, чтобы его можно было отпустить на свободу, но несколько месяцев спустя он вернулся к нашему дому и умер прямо у нас на пороге. Скорее всего, из вредности. С этими опоссумами сплошные неприятности.

Мне всегда казалось, что история Лауры с опоссумом – один из худших способов проснуться в два часа ночи, пока однажды я не проснулась именно в это время, обнаружив, что у меня оторвали правую руку и заменили ее… на пчел. Во всяком случае, так мне казалось по ощущениям. И я лежала так какое-то время, уверенная, что умираю, и думая, что если бы мне отгрыз руку опоссум, то, наверное, я бы за считаные минуты истекла кровью, а приблизительно такой я и представляла себе свою смерть. Я хотела слегка толкнуть Виктора, чтобы его последние минуты со мной были наполнены романтикой и нежностью, но тут у меня в груди случился спазм, и я непреднамеренно стукнула его со всей силы по шее. К счастью для него, силы у меня было немного (я была слабой и умирала), и он тихо спросил: Господи. Ты только что ударила меня по шее?

И я закричала: Мою руку съел опоссум!

И вот это уже, пожалуй, худший из возможных способов на свете проснуться.

Я была уверена, что нахожусь при смерти, но Виктор включил свет и показал мне, что никакой крови нет, заметив, что скорее всего у меня просто случился болезненный спазм в груди. Судорожно глотнув ртом воздух, я сказала Виктору, что у меня сердечный приступ. Тогда он заметил, что я схватилась за грудь не с той стороны, где находится сердце, в этот момент я поняла, что у меня настолько серьезный гипертонический криз, что мое сердце пытается убежать, либо это мою правую грудь разрывало на части. Я попыталась объяснить это Виктору, но он был слишком занят, пытаясь меня успокоить, тогда я постаралась ему объяснить, что мне нужно в больницу, правда, наружу вырвались слова: «Я ПРОГЛОТИЛА ЛЕПРЕКОНА[6], и ОН ПРОГРЫЗАЕТ СЕБЕ ПУТЬ НАРУЖУ ИЗ МОЕЙ ГРУДИ». После этого заявления Виктор решил, что меня действительно хватил какой-то удар, и он как можно скорее усадил меня с Хейли (нашей дочерью) в машину.