Автобус в лето - Вадим Юрьевич Мещеряков

училище.

Я стараюсь шутить.

Она молчит.

Правда, она часто молчит. Болтаю я.

Она смотрит.

Иногда мне кажется, что Вика меня не слушает.

Точнее, мои слова. Она понимает меня до того, как я скажу.

Сегодня она смотрит совсем в глубину. В самые отдаленные мои уголки.

Она меня любит. Очень любит.

Почти так же, как люблю ее я.

Сегодня вообще никто не ходит по лестнице.

Мы одни.

А может быть, я не слышу и не вижу никого.

Я никогда не целовал ее. Боялся. Да и не умею.

А сегодня понял, что умру, если не поцелую.

Сначала я почувствовал ее ресницы.

Они щекотали мои губы. Так здорово, так нежно ресницы щекочут губы.

Подрагивают. Как мое сердце. А может быть, в такт.

Никогда не думал, что кожа на щеках может быть такой мягкой. И пахнуть чистотой.

Что такое запах чистоты, я не смогу объяснить. Но вы наверняка знаете.

И губы.

Шершавые. Потрескавшиеся. Они не отвечали.

Они просто принимали мои.

В свои объятия. В свой медленный танец.

И вкус соли. Который я помню всю жизнь.

«Не знаю, как написать…»

Не знаю, как написать.

Чаще всего это бывает со мной в машине.

В пробках.

Я думаю, что это связано с тем, что в голове много мыслей на отвлеченные темы.

И когда приходит тяжелая мысль. Или страшная мысль.

Я пытаюсь посмотреть на мир открытыми глазами.

На мир в прямом смысле слова.

Я просто смотрю вперед.

Иногда это получается с десятого раза.

Но я всегда чувствую, когда получилось.

Я чувствую обратный взгляд мира.

Он проникает в самую мою суть.

И мне становится легче.

Я верю в такой момент, что добро победит зло.

И это не патетика. Нет. Это совсем осязаемое чувство.

Два дня в кафе

Столики все заняты.

Да и мало их, столиков. Всего пять или шесть.

Лето.

На улице жара.

Ты меня любишь.

Я влюблен.

Кондиционер не работает.

Жарко. Мы пьем кофе.

Ты смеешься. Я слушаю.

Едим булочки с маком.

Ты в светлой юбке. Волосы коротко стрижены.

Ты совсем не в моем вкусе.

Так мне кажется.

Мы допиваем кофе.

Выходим на улицу.

Ты идешь первой.

Лестница крутая.

Я вижу твои ноги.

Большие икры. Широкие лодыжки.

Я стесняюсь признаться самому себе, что они совсем мне не нравятся.

Мы на последней ступени. Я обнимаю тебя. Целую в шею. Под волосами.

Яркое осеннее солнце.

Такое бывает в сентябре.

Оно угнетает.

Чем оно отличается от майского?

Мы стоим перед входом в кафе.

Ты уезжала на месяц.

Я знаю, что не одна.

Кто он, я не знаю.

Но ты его любишь.

Хотя, скорее, ты уже не любишь меня.

Тебе тяжело сейчас.

Ты пришла мне сказать об этом.

Я это знаю.

Мне не надо ничего говорить.

Я не грущу.

Я просто слушаю тебя и думаю о солнечном свете.

В сентябре.

«Вовка стоял на лужайке…»

Вовка стоял на лужайке.

Посредине лужи.

Лужайка и лужа расположились за домом, где Вовка жил с отцом и бабушкой.

Вокруг Вовки кружились пчелы.

Вся лужайка была усыпана желтыми цветами.

Пчелы садились на цветы и иногда на Вовкину голову.

Они жужжали.

Но не кусались.

Лужа была во всю лужайку.

Дождь шел целый день.

А к вечеру появилось солнце.

Вовка, не замеченный бабушкой, вышел из дома.

Протопал на середину лужи.

А потом встал.

И не мог оторвать взгляда от травы, пчел и цветов.

Трава была зеленая.

Пчелы – желто-черные.

Цветы были желтыми.

От волнения у Вовки замирало сердце.

Потом он посмотрел на солнце.

«Мама», – прошептал Вовка.

«– Давай пойдем в кино?..»

– Давай пойдем в кино? – Нет. Лучше просто погуляем! – Хорошо! – Ты мне покажешь город? – Конечно. А ты в гостиницу устроилась? – Нет. Может быть, вечером, – Можно я с тобой останусь? – А тебя разве с ночевкой отпустили? – Да. Вернуться нужно к семи утра, – Не знаю. Это будет хорошо? – Мне кажется, что да, – Тогда оставайся. Я никогда не ночевала с мужчинами, – А я никогда не ночевал с девушками, – Я не знаю, как сказать. – Я тоже, – Я очень этого боюсь. Ты понимаешь? – И я боюсь, – Тогда, может быть, не надо? – Мы можем попробовать без этого… – А тебе будет интересно без этого? – Я не знаю. У меня никогда не было, – И у меня.

Письмо пришло через неделю. Она писала, как ехала обратно в поезде. Домой. В другой город. А соседи ее угощали огромной вареной картошкой. Она ее нарисовала.

«Зачем я еду?»…

«Зачем я еду?»

Мысль не оставляла меня с самого утра.

Когда пил кофе по дороге к врачу.

На приеме у самого врача.

И сейчас, когда я уже в пяти минутах езды от госпиталя.

Вопрос стоял именно так – зачем?

Почему я еду, было понятно.

Отца положили на обследование.

Предварительный диагноз был не очень хорошим.

Но он был предварительным, это немного успокаивало.

Необходимо поддержать отца.

Поговорить с врачами.

В таком возрасте ты уже привыкаешь к мысли, что поменялся ролями с родителями.

Сейчас я старше.

И это уже не удивляет.

Наверное, последние лет десять.

Отношения с отцом всегда были непростыми.

Точнее сказать, не очень откровенными.

Прежде всего с моей стороны.

Ссылки на усталость и работу были прикрытием.

А вот прикрытием чего, предстояло выяснить.

Не сегодня. Нет.

Сегодня я ехал навестить отца и задавал себе вопрос: «Зачем я еду?»

Может быть, в этом вопросе лежало начало ответа.

Впервые я сказал твердое «нет» матери, когда она предложила поехать со мной.

Я был один.

Я должен был быть один.

Я и отец.

Перед глазами стояла картина его спины.

Несколько лет назад он упал.

На их с матерью дачном участке.

Летом, он был без рубашки.

Подвернул ногу и не мог подняться.

Вы видели спину собственного отца, когда ты сам стал старше, чем был отец во время твоего рождения?

Спину отца, на плечах которого ты катался с воздушным шаром.

Спину, которая вся в морщинах и маленьких пигментных пятнышках.

Я не только видел, я обнял ее, чтоб помочь ему встать.

Это была спина старого человека.

И этим человеком был