Автобус в лето - Вадим Юрьевич Мещеряков

открытыми глазами.

Но спать на ходу – это уже перебор.

– Ты чего молчишь?

– А слух?

– Что – слух?

– Слух у тебя хороший?

– Сань! Ты чего загадками разговариваешь? Нормальный у меня слух. Может, даже идеальный. Как компенсация зрения.

Со зрением у меня проблемы в конце школы начались.

Сижу на последней парте. Контрольная по алгебре. А я ни фига задание не вижу.

Это я так обнаружил, что зрение плохое.

Как гром. Теперь очкариком буду.

На НВП в тире вообще в мишень не попал. Палыч меня в подвале чуть самого не застрелил. Я у него раньше меньше сорока семи не делал. А тут все в молоко.

А сказать, что зрение село… Нет. Не могу.

Контрольные в ад превратились. Сначала надо у Ольги задание спросить, она продиктует. А на решение у меня уже времени не оставалось.

Так промучился несколько месяцев. Потом очки купил. Только для контрольных.

А в институте уже линзы появились. С ними легче стало. Слепой, да не очкарик.

Комплексы у меня, что ли?

– Ты! Это! Когда помидоры собирать начнем, прислушивайся!

– Ага! Обязательно. Буду слушать внимательно. Сторожей не пропустить на машине?

– Да какие на хрен сторожа! Они спят ночью! Ты к шипению прислушивайся! Гадюки там, в кустах.

«Автобус, как всегда, развернулся…»

Автобус, как всегда, развернулся и подъехал к остановке.

Открылись двери.

Люди стали проходить внутрь. Я тоже забрался по ступенькам.

Встал рядом с кассой. Бросил пять копеек и открутил билет.

Я вообще всегда стою рядом с кассой. Все передают монетки и просят билетики.

Мне нравится крутить ручку и отрывать эти билетики. Смотреть, как деньги с каждым новым поворотом ручки все ближе и ближе к отверстию. А потом – раз, и они со звоном проваливаются внутрь кассы.

И еще все взрослые становятся чуть детьми. Они все просят оторвать «билетик», а не «билет».

До верхнего поручня в автобусе я не дотягиваюсь в свои восемь лет.

А рядом с кассой удобно. Никуда не надо тянуться. Можно просто прижаться к перекладине. И смотреть на пассажиров.

Мне ехать пять остановок. Потом еще минут десять пешком. И я буду дома.

Это мой обычный путь утром и днем. В школу и обратно.

Сначала мы останавливаемся у аптеки. Потом у продуктового магазина. На этой остановке всегда много людей выходят и заходят.

Потом у кинотеатра. Мы тут в сквере всегда в карты играем. Иногда в лапту. Но чаще в карты.

Потом просто остановка, я даже не знаю, что в ней особенного. Дома вокруг. Больше ничего нет.

Потом моя.

Утром я всегда бегу. Опаздываю в школу. Увижу автобус и бегу со своим ранцем во всю прыть.

Не люблю я в школу опаздывать.

Некоторые боятся замечаний в дневнике за опоздание. А я не боюсь.

Мне нельзя опаздывать, потому что я люблю до начала уроков с ребятами поболтать.

Обсудить, что у кого нового.

А вот днем схожу на своей остановке и иду совсем не торопясь. Хоть зимой, хоть летом.

Обычно я придумываю себе занятие на день. Пока иду.

Можно и просто. Глазеть по сторонам. Это я тоже люблю.

Вот такая у меня дорога. В школу.

«Я стоял в дверях тамбура…»

Я стоял в дверях тамбура подмосковной электрички. На часах было двенадцать двадцать. Стрелки остановились на этой цифре. И она врeзалась в память. Сами часы были разбиты.

Я стоял весь в крови. Правый глаз ничего не видел.

Левым я смотрел на пассажиров.

Их было много для такого позднего времени.

Подъезжали к станции, на которой мне надо было выходить.

Пассажиры на меня не смотрели. Это я тоже видел.

Мой старший брат лежал между сиденьями.

Даже не шевелился. Только стонал.

Волосы спутаны от запекшейся крови. Очки лежат рядом. Раздавленные ботинком.

Кнопка милицейского вызова разбита. Разбил ее я несколько секунд назад.

Для этого пришлось практически открутить голову одному молодому человеку. Может быть, зверю.

В воздухе стоял отчетливый запах марихуаны.

На дворе была поздняя осень девяностого года.

Рельеф подошвы нескольких ботинок я тоже запомнил.

В тот момент, когда они стремительно приближались к лицу.

По армии помнил: главное – сгруппироваться. Не дать задеть жизненно важные органы. Голова выдержит.

Но ребро сломано. Очень ноет бок. Даже сейчас. В состоянии болевого шока.

Брату, надеюсь, легче.

Били меня. Сильно били. Хорошо, не успели достать ножи.

Опять армия спасла.

Рывок я сделал. Добрался до кнопки милицейской. Матерясь, отморозки ушли.

Ехали после подработки, а мы разгружали машины с кирпичом. Опаздывали на электричку.

Успели.

Брат в очках и с длинными волосами.

Я только из армии. Немного не в адеквате.

Классика. Подошли два мелких, лет по пятнадцать. Спросили, зачем такие волосы, не обрезать ли их.

А потом просто ударили брата ногой.

Я отреагировал. Быстро.

Убежали.

Через минуту подошли основные. Сильно старше. В трениках.

Обкуренные. Человек семь.

Это меня и спасло.

Все не помещались между сиденьями.

Нос я одному сломал. Точно. Я такие моменты чувствую.

А потом подошвы и кнопка вызова.

Левый глаз смотрел на пассажиров…

«Подъезд стандартной панельной девятиэтажки…»

Подъезд стандартной панельной девятиэтажки.

В меру грязный. Как все подъезды в городке.

Есть лифт. Есть лестница.

Между восьмым и девятым этажом редко кто ходит.

Викин этаж седьмой. Там ее квартира. Квартира ее родителей.

А выше наш с ней подоконник.

Там мы сидим вечерами и разговариваем.

Я старше на один год. Но все мои друзья – из ее класса.

Так получилось. Может быть, потому, что они интереснее. А может быть, потому, что они в ее классе.

Она очень худая. У нее огромные карие глаза. Длинные темные волосы.

Она всегда в потертых джинсах и в рубашках. В клетку. Мальчишеских.

Она выше меня. Совсем немного. Даже когда в кедах.

Я переживаю. Совсем чуть-чуть.

Да нет. Вру. Я переживаю сильно.

Из-за болезни я не вырос ни на сантиметр с восьмого класса.

И уже не вырасту.

Отец гренадерского роста. Старший брат еще больше.

А я ниже Вики. Чуть-чуть, но ниже.

На дискотеках в ботинки засовывал носки, чтоб добавить сантиметр.

Но ноги так болели, что перестал.

На подоконнике мы сидим.

Болтаем. И ногами тоже.

Сегодня последний вечер перед моим отъездом в военное