Запоздалый суд (сборник) - Анатолий Емельянов

Не успев хоть как-то осмыслить свой поступок, по успев подумать, что может быть поранена или изувечена — Роза как бежала, так и легла перед бульдозером. Страшная заслонка наползла на нее, оттолкнула вместе с землей и остановилась. У самого уха грохочет мотор, от этого могучего грохота содрогается под Розой земля, на гребне заслонки подпрыгивают золотые корни загубленной люцерны, похожие на раскромсанный на куски хвост еще живой змеи.

— Уж лучше меня самое раскромсайте, — крикнула Роза.

И, видя, что тракторист открывает дверцу и вылезает из кабины, вскочила и бросилась к нему.

— Валька? Ты ли это? Негодяй! Ах, негодяй бессовестный! Чтобы угодить председателю, совесть свою продаешь!

Валька стоял и молчал. Стоял, тяжело и низко, как захмелевший человек, опустив голову, не подымая на Розу глаз. По лицу, из-под шапки, обильно тек пот, но он и пот не вытирал, словно не мог, не в силах был поднять руку.

Увидев нерешительность тракториста, Михатайкин широко зашагал к бульдозеру.

— Чего стал? — как бы не замечая Розы, сердито спросил председатель у тракториста. — Руши! Сгребай! Видишь, какая жирная земля. Добавим в нее навозу — добрый компост получится.

Валька ничего не ответил председателю, а полез в кабину, заглушил мотор и как сел на сиденье, так и остался, закрыв ладонями лицо.

— Волк ты, а не человек! — теперь накинулась Роза на Михатайкина. — Зашил бы лицо-то сукном перед тем, как идти сюда. На, убей лучше меня, чем издеваться над землей. Или заставь, чтобы убили! Прикажи. Работнички на подхвате у тебя есть.

— За «волка», за оскорбление личности — ответишь перед судом, — почти спокойно ответил Михатайкин. — Там тебя научат уму-разуму. А огород твой отобран решением правления. Так что кричи не кричи — теперь ничего не сделаешь, поздно.

Спокойствие председателя словно бы еще больше распалило Розу.

— Подлец ты после этого. Только не слишком ли расхозяился?! Дойду до прокурора, но управу на тебя найду!

— Заодно и в райком можешь зайти. Скажи им — и прокурору, и райкомовцам, что я их вот ни на столечко, — Михатайкин показал большим пальцем на ноготь мизинца, — не боюсь. Валька! Чего заснул? Заводи мотор, продолжай! Нечего на бабьи истерики внимание обращать.

Спокойствие все же начало покидать председателя: правая щека нервно передернулась, глаза загорелись холодным сухим огнем.

Валька вылез из кабины, стал рядом. Лицо его было в масляных полосах. Он провел рукой по потному лицу, измазал его еще больше и хрипло, словно бы выдавливая из себя слова, проговорил:

— Федот Иваныч, не могу.

На секунду он поднял смущенный взгляд на Михатайкина, перевел на Розу и опять низко опустил голову.

Сочувствие тракториста прибавило Розе силы.

— Земли тебе, что ли, стало не хватать?! Потерпи немного, получишь на веки вечные свои три аршина. Вот тогда народ вздохнет свободно.

— Не народ, а лодыри вроде тебя… Валька! Кому сказано — руши!

— Не могу, Федот Иваныч, — тракторист стоял все в той же растерянной позе и не двигался с места.

— Ага, значит, не можешь? Добре. Считай, что с этого часа ты уже не тракторист. Отведи машину к плотине и поставь там. Я найду нового тракториста. А ты — свободен. Можешь идти на все четыре стороны. Можешь хоть свиней пасти, хоть быкам хвосты крутить. Вот так! — И, повернувшись к Розе, добавил: — А ты ни слезами, ни криком меня не возьмешь. Сказано — сделано.

— Ты сделаешь. В твоих руках власть… Может, тогда и дом предашь огню или совсем прогонишь из деревни?! Может, и ребенка жизни лишишь?..

Роза почувствовала, как слезы опять закипают в горле и начинают застилать глаза. Не в силах совладать с собой, она резко рванула ворот платья и, с искаженным от боли и отчаяния лицом, пошла прямо на Михатайкина, словно хотела смять, затоптать его.

— На, убей!

— Ты мне не разыгрывай спектакль! — огрызнулся Михатайкин, но отступил перед разъяренной Розой.

И, как бы поняв, что если уж он отступил, то, значит, и нет смысла продолжать дальше разговор, сразу же круто повернулся и пошел огородной тропинкой в улицу.

Постепенно успокаиваясь, Федот Иванович шагал улицей деревни. Какое-то время перед ним стояло страшное в своем гневе лицо Розы, потом его заслонила смущенная, растерянная фигура Вальки-тракториста.

То, что тракторист ослушался его председательского приказа, подействовало на Федота Ивановича, пожалуй, даже сильнее, чем слезы и душераздирающие крики Розы. Непослушание Вальки прямо-таки ошеломило, сбило с толку. Ведь не было — еще ни разу не было — такого. И если так дальше пойдет — куда же может прийти? Какой же он тогда председатель, голова колхоза, если какой-то тракторист считает возможным не слушаться его?! Нет, так этого оставлять нельзя. Он сегодня же соберет правление и сегодня же снимет Вальку с работы. Снимет обязательно через правление, чтобы какому дураку или вот такой Розе но пришло в голову сказать, что Михатайкин занимается самоуправством.

А может… может, он и в самом деле переборщил во всей этой истории с огородом? Как ни что, а сдирать землю, да еще засеянную, — не очень-то хорошо, не очень-то по-крестьянски… И если Роза кругом не права, то Валька-то, может, прав?

Федот Иванович почувствовал, как в его доселе бестрепетное, ожесточившееся на тяжелой председательской работе сердце холодным ужом начинают заползать тревога и сомнение.

Нет, нельзя расслабляться! Нельзя давать волю всяким сторонним чувствам. Дело — прежде всего! А интересы дела, интересы трудовой дисциплины требуют немедленного и сурового наказания не подчинившегося его приказу тракториста. Валька нынче же должен быть отстранен от работы! Вот так. И не иначе.

Вдоль нижнего порядка, навстречу Федоту Ивановичу шел электромонтер Ванька Козлов — стройный, подбористый, еще совсем молодой, ео всяком случае, моложе своих тридцати лет. Ванька на все руки мастер. И не только в работе. Наградил бог парня хорошим голосом. И когда затевается какая-нибудь гулянка, веселье, Федот Иванович обязательно разыщет его и с удовольствием слушает Ванькины песни. Злые языки даже зовут парня «председателевым артистом». Ну да на чужой роток не накинешь платок.

Подпоясан Козлов широким брезентовым ремнем с цепью, на плечах — когти, в руке — моток шнура — картина, а не парень. И идет-то, сукин сын, как — не идет, выступает: когти позвякивают, цепь на каждом шагу этак красиво по бедру ударяет.

— Здравствуй, Ванюша! — Федот Иванович дружески хлопает Козлова по плечу. — Как раз дело тут одно тебя ждет. Так что вовремя угадал.

— Всегда готов, Федот Иваныч! — Ванька, дурачась, вскидывает по-пионерски руку к голове.

— Иди сейчас же отрежь проводку у Розы.

— Зачем и почему? — парень явно удивлен.

— Ну вот, то «всегда готов», то «зачем» да «почему»! Сказано — значит, надо выполнять… Решение правления, Ванюша. Лодырям, не работающим в колхозе, не даем и света. Давай шуруй!..

В дальнейшие пояснения Федот Иванович не пускается. Он еще раз хлопнул Ваньку по плечу и, не оглядываясь, зашагал дальше своей дорогой. Оглядываться нет нужды: Ванька — не Валька, все сделает так, как сказано, можно не сомневаться.

Козлов и впрямь не очень долго размышляет над председательским приказом, хорош он или плох. Приказ сеть приказ, и если сказано отрезать — значит, надо отрезать.

Цок, цок! — поднимается Ванька на столб. Поднялся. Хвать! — отрезан провод. Зазвенела, падая на землю, проволока, ударилась о кусты вишен, об ограду и, извиваясь змеей, легла в траву. И долго летит по линии, слышен по всей улице звенящий звук. Словно бы по всей деревне по проводам катится председательская злоба.

3

Как теперь быть? Что делать? Смириться с самоуправством Михатайкина? Нет и нет! Она будет жаловаться, она найдет на него управу… Только кому жаловаться, если председатель сам же говорит, что ни райкома, ни прокурора не боится? И действует вроде бы не от своего имени, а от имени правления колхоза…

Вопросов много, а ни одного ответа на них Роза найти никак не могла.

Ну ладно, она провинилась: за прошлый год не смогла выполнить минимум рабочих дней. Так ведь, наверное, можно бы вызвать ее на заседание того же самого правления и спросить или пусть даже поругать. А может, и ругать-то бы оказалось не за что после того, как она рассказала бы членам правления и про больного отца, за которым был нужен постоянный уход, и про малого ребенка, от которого тоже нельзя и на час отойти… Ведь одна она, одна-одинешенька. Так что ей теперь в петлю, что ли, лезть? Да и что они не знают, не помнят, как работали и колхозе и отец, и Петр?! Неужели они своим трудом за много лет не заработали ей право пользоваться этим несчастным огородом?.. Розу они, правленцы, заметили, увидели, а почему-то не видят, как кое-кто работает только для отвода глаз, для выполнения того самого минимума, а душой-то давно уже не в деревне, а в городе: только и думают, как бы туда что-то отвезти да повыгоднее продать…