Событие - Владимир Набоков

Превосходно. Только я присутствовать не буду.

ЛЮБОВЬ:

Знаешь Верочка, я, пожалуй, выйду с тобой до угла: солнышко появилось.

ТРОЩЕЙКИН:

Ты выйдешь на улицу? Ты…

ВЕРА:

Пожалей мужа, Любинька. Успеешь погулять.

ТРОЩЕЙКИН:

Нет, милая моя… если ты… если ты это сделаешь…

ЛЮБОВЬ:

Хорошо, хорошо. Только не ори.

ВЕРА:

Ну вот, я пошла. Тебе, значит, нравятся мои перчатки? Симпатичные, правда? А ты, Алеша, успокойся… Возьми себя в руки… Никто твоей крови не жаждет…

ТРОЩЕЙКИН:

Завидую, голубушка, твоему спокойствию! А вот когда твою сестру ухлопают наповал, тогда вот ты вспомнишь - и попрыгаешь. Я, во всяком случае, завтра уезжаю. А если денег не достану, то буду знать, что хотят моей гибели. О, если я был бы ростовщик, бакалейщик, как бы меня берегли! Ничего, ничего! Когда-нибудь мои картины заставят людей почесать затылки, только я этого не увижу. Какая подлость! Убийца по ночам бродит под окнами, а жирный адвокат советует дать утрястись. Кто это будет утряхиваться, собственно говоря? Это мне-то в гробу трястись по булыжникам? Нет-с, извините! Я еще постою за себя!

ВЕРА:

До свиданья, Любинька. Значит, я скоро приду. Я уверена, что все будет хорошо, правда? Но, пожалуй, все-таки лучше сиди дома сегодня.

ТРОЩЕЙКИН: (у окна).

Люба! Скорей сюда - он.

ВЕРА:

Ах, я тоже хочу посмотреть.

ТРОЩЕЙКИН:

Там!

ЛЮБОВЬ:

Где? Я ничего не вижу.

ТРОЩЕЙКИН:

Там! У киоска. Там, там, там. Стоит. Ну, видишь?

ЛЮБОВЬ:

Какой? У края панели? С газетой?

ТРОЩЕЙКИН:

Да, да, да!

Входит Антонина Павловна.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Дети мои, Марфа уже подает.

ТРОЩЕЙКИН:

Теперь видишь? Что, кто был прав? Не высовывайся! С ума сошла!..

Занавес

Действие второе

Гостиная, она же столовая. Любовь, Антонина Павловна. Стол, буфет. Марфа убирает со стола остатки завтрака и скатерть.

МАРФА:

А в котором часу он придет-то, Любовь Ивановна?

ЛЮБОВЬ:

Вовсе не придет. Можете отложить попечение.

МАРФА:

Какое печение?

ЛЮБОВЬ:

Ничего. Вышитую скатерть, пожалуйста.

МАРФА:

Напугал меня Алексей Максимович. В очках, говорит, будет.

ЛЮБОВЬ:

Очки? Что вы такое выдумываете?

МАРФА:

Да мне все одно. Я его сроду не видала.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Вот. Нечего сказать - хорошо он ее натаскал!..

ЛЮБОВЬ:

Я никогда и не сомневалась, что Алеша собьет ее с толка. Когда он пускается описывать наружность человека, то начинается квазифантазия или тенденция. (Марфе.) Из кондитерской все прислали?

МАРФА:

Что было заказано, то и прислали. Бледный, говорит, ворот поднят, а где это я узнаю бледного от румяного, раз -- ворот да черные очки? (Уходит.)

ЛЮБОВЬ:

Глупая бытовая старуха.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Ты, Любушка, все-таки попроси Ревшина последить за ней, а то она вообще от страху никого не впустит.

ЛЮБОВЬ:

Главное, она врет. Превосходно может разобраться, если захочет. От этих сумасшедших разговоров я и сама начинаю верить, что он вдруг явится.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Бедный Алеша! Вот кого жалко… Ее напугал, на меня накричал почему-то… Что я такого сказала за завтраком?

ЛЮБОВЬ:

Ну, это понятно, что он расстроен.

Маленькая пауза.

У него даже начинаются галлюцинации… Принять какого-то низенького блондина, спокойно покупающего газету, за… Какая чушь! Но ведь его не разубедишь. Решил, что Барбашин ходит под нашими окнами, значит, это так.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Смешно, о чем я сейчас подумала: ведь из всего этого могла бы выйти преизрядная пьеса.

ЛЮБОВЬ:

Дорогая моя мамочка! Ты чудная, сырая женщина. Я так рада, что судьба дала мне литературную мать. Другая бы выла и причитала на твоем месте, а ты творишь.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Нет, правда. Можно было бы перенести на сцену, почти не меняя, только сгущая немножко. Первый акт: вот такое утро, как нынче было… Правда, вместо Ревшина я бы взяла другого вестника, менее трафаретного. Явился, скажем, забавный полицейский чиновник с красным носом или адвокат с еврейским акцентом. Или, наконец, какая-нибудь роковая красавица, которую Барбашин когда-то бросил. Все это можно без труда подвзбить. А дальше, значит, развивается.

ЛЮБОВЬ:

Одним словом: господа, к нам в город приехал ревизор. Я вижу, что ты всю эту историю воспринимаешь как добавочный сюрприз по случаю твоего рождения. Молодец, мамочка! А как, по-твоему, развивается дальше? Будет стрельба?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Ну, это еще надобно подумать. Может быть, он сам покончит с собой у твоих ног.

ЛЮБОВЬ:

А мне очень хотелось бы знать окончание. Леонид Викторович говорил о пьесах, что если в первом действии висит на стене ружье, то в последнем оно должно дать осечку.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Ты только, пожалуйста, никаких глупостей не делай. Подумай, Любушка, ведь это - счастье, что ты за него не вышла. А как ты злилась на меня, когда я еще в самом начале старалась тебя урезонить!

ЛЮБОВЬ:

Мамочка, сочиняй лучше пьесу. А мои воспоминания с твоими никогда не уживаются, так что не стоит и сводить. Да, ты хотела нам почитать свою сказку.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Прочту, когда соберутся гости. Ты уж потерпи. Я ее перед завтраком пополнила и отшлифовала.

Маленькая пауза.

Не понимаю, отчего мне от Миши не было письмеца. Странно. Не болен ли он…

ЛЮБОВЬ:

Глупости. Забыл, а в последнюю минуту помчится галопом на телеграф.

Входит Ревшин, чуть ли не в визитке.

РЕВШИН:

Еще раз здравствуйте. Как настроеньице?

ЛЮБОВЬ:

О, великолепное. Что вы, на похороны собрались?

РЕВШИН:

Это почему? Черный костюм? Как же иначе: семейное торжество, пятидесятилетие дорогой писательницы. Вы, кажется, любите хризантемы, Антонина Павловна… Цветок самый писательский.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Прелесть! Спасибо, голубчик. Любушка, вон там ваза.

РЕВШИН:

А знаете, почему цветок писательский? Потому что у хризантемы всегда есть темы.

ЛЮБОВЬ:

Душа общества…

РЕВШИН:

А где Алексей Максимович?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Ах, у бедняжки сеанс. Рисует сынка ювелира. Что, есть у вас какие-нибудь вести? Беглого больше не встречали?

ЛЮБОВЬ:

Так я и знала: теперь пойдет слух, что он сбежал с каторги.

РЕВШИН:

Особых вестей не имеется. А как вы расцениваете положение, Антонина Павловна?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Оптимистически. Кстати, я убеждена, что, если бы мне дали пять минут с ним поговорить, все бы сразу прояснилось.

ЛЮБОВЬ:

Нет, эта ваза не годится. Коротка.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Он зверь, а я со зверьми умею разговаривать. Моего покойного мужа однажды хотел обидеть действием пациент, - что будто, значит, его жену не спасли вовремя. Я его живо угомонила. Давай-ка эти цветочки сюда. Я сама их устрою - у меня там ваз сколько угодно. Моментально присмирел.

ЛЮБОВЬ:

Мамочка, этого никогда не было.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Ну, конечно: если у меня есть что-нибудь занимательное рассказать, то это только мой вымысел. (Уходит с цветами.)

РЕВШИН:

Что ж - судьба всех авторов!

ЛЮБОВЬ:

Наверное, ничего нет? Или все-таки позанялись любительским сыском?

РЕВШИН:

Ну что ты опять на меня ополчаешься… Ты же… вы же… знаете, что я…

ЛЮБОВЬ:

Я знаю, что вы обожаете развлекаться чужими делами. Шерлок Холмс из Барнаула.

РЕВШИН:

Да нет, право же…

ЛЮБОВЬ:

Вот поклянитесь мне, что вы его больше не видели.

Страшный звон. Вбегает Трощейкин.

ТРОЩЕЙКИН:

Зеркало разбито! Гнусный мальчишка разбил мячом зеркало!

ЛЮБОВЬ:

Где? Какое?

ТРОЩЕЙКИН:

Да в передней. Поди-поди-поди. Полюбуйся!

ЛЮБОВЬ: