Измена, которой не было - Олеся Дмитриева

девушке.

— Что? — Маша не сразу поняла, о чем он говорит.

— Когда мы, опаздывая, вбежали в самолет, ты была первой, кого я увидел. Стоял там, как дурак и смотрел на тебя, пока Любош не подтолкнул меня в спину.

Она вдруг вспомнила фигуру, застывшую около их с Иветой сидений, когда они уже прибывали в беспокойной эйфории от предстоящего полета.

— Ты мне сразу очень понравилась, — спокойно констатировал Ричард, глядя ей прямо в глаза, — больше, чем это допустимо. Я старался не обращать на тебя внимания, не разговаривать, не смотреть… Не получилось, — усмехнулся он и продолжил:

— Мне вообще кажется, будто мы давно знакомы, и… были вместе… я тебя увидел, и все… внутри как будто магнит сработал, — Ричард покрутил в руке сигарету, но секунду подумав, положил ее обратно в пачку. — Я просто идиот, что в попытках разубедить себя в этом, упустил целый вечер, когда мы тут сидели все вместе, и я изображал безразличие и был груб. Сам бесился от своей глупости, но ничего не делал.

Он на секунду замолчал и пристально посмотрел на Машу.

— Хотя на самом деле мне хотелось смотреть на тебя, слушать твой голос и… не только это, — совсем тихо добавил он.

Щеки девушки вспыхнули от нарастающего во всем теле тепла и почему-то детского ликования, но она не знала, что ответить ему. Сказать, что он ей тоже понравился, это практически согласиться на что-то непонятное и аморальное в их ситуации. Соврать… он все равно не поверит. Поэтому она просто промолчала, страстно желая просто подняться и уйти оттуда как можно скорее. Так прямо и откровенно о своих чувствах ей давно никто не говорил. Даже жених. Он очень любил ее, она это знала и как будто все пылкие слова и взгляды уже были не нужны.

— О чем ты думаешь? — голос Ричарда вывел девушку из легкого оцепенения.

— О том, что нам надо разойтись по комнатам, — проглотив в горле комок, честно ответила она.

— Да, я понимаю, — немного помедлив, произнес он.

— Тогда, уходи, — с надеждой в голосе попросила она, понимая однако, что он этого не сделает.

Они сидели друг от друга на расстоянии вытянутой руки и пытались заставить себя хотя бы сдвинуться с места. Мария нерешительно посмотрела на Ричарда и столкнулась с его теплым, как будто даже родным взглядом.

— Я очень хочу поцеловать тебя сейчас, — сказал он, и Маша поняла, что уходить поздно. Надо бежать!

Пока Мария размышляла на высокоморальные темы и совестливо старалась не поддаваться нависшим над ними эмоциям и взаимному притяжению, Ричард ее поцеловал. Без прелюдий и извинений. Стремительно и дерзко. Его губы были горячими и мягкими, а руки, притянувшие ее к нему, сильными и настойчивыми, и все остатки ее брони жалко рассыпались на сотни мелких кусочков.

Поцелуй длился всего несколько секунд, но, когда они с Ричардом немного отстранились друг от друга, девушке показалось, что прошла вечность. Губы горели, в горле пересохло, глаза словно заволакло белой пеленой, а все тело окутала легкая, приятна дрожь. Ричард хотел поцеловать ее снова и даже коснулся ее губ своими, но Маша отстранилась от него и закрыла свое лицо ладонями.

— Не надо… Боже, как стыдно… — еле слышно прошептала она.

Он придвинулся к ней и поцеловал в висок. Ее обожгло горячим дыханием.

— Почему стыдно?..

Маша отняла ладони и, слегка оттолкнув его от себя, в недоумении посмотрела на парня.

— Как почему?? Ты женат, я тоже… почти замужем. Это же ужасно… ужасно… Ну, зачем ты это сделал?! — с каким-то отчаянием выпалила она.

— Потому что ты тоже этого хотела, — как будто даже раздраженно ответил он. — Мы не сделали ничего страш…

Мария не дала ему договорить, резко встав с диванчика и направившись к лифту.

— Подожди! Маша! — Ричард догнал ее и слегка одернул за плечо. — Прошу тебя, не уходи. Давай просто посидим и поговорим до утра. Без поцелуев и обниманий.

Он готов был броситься на колени, только бы она не уходила. Он был уверен, что если отпустит ее сейчас, то упустить в своей жизни что-то очень важное и незаменимое.

— Просто побудь со мной. Пожалуйста. Клянусь, я больше не прикоснусь к тебе.

Маша смотрела на него и понимала, что тоже не хочет расставаться, но и оставаться казалось огромной ошибкой.

— Зачем, Рич? Мы же понимаем, что… это только пролонгирует… то, что проще закончить сейчас. Сразу. Так будет лучше. Ты же понимаешь?

— Не хочу, — ответил парень. — Не хочу ни понимать, ни соглашаться. Давай просто побудем рядом. Завтра все вернется на свои места, а сегодня… давай продлим сегодня, пока мы вместе.

— Жить сегодняшним днем, — пробормотала девушка.

— Что-то типа того, — кивнул Ричард.

— Хорошо, — наконец сказала она, — мы можем остаться тут и поговорить. Только я сяду вот в этом углу дивана, а ты вон в том.

— Согласен, — улыбнулся он.

Оставшиеся два часа до закрытия бара они разговаривали с Ричардом о политике, экономике и вообще жизни в Латвии и Чехии и спорили о том, чьи политики глупее и жаднее. Им было все интереснее друг с другом, не смотря на то, что казалось они поговорили обо всем на свете. Оба с опаской думали о том, что было бы, если бы они были свободны. Остались бы они вместе, или все ограничилось одной ночью? Ведь говорят же, что мы всегда хотим запретное и мало обращаем внимание на то, что доступно, и возможно их так тянет друг к другу именно потому, что им нельзя быть вместе?

Ричард уже давно про себя решил — что бы ни случилось с ним дальше в жизни, эту девушку он никогда не забудет, она прочно обосновалась в его голове и сердце. Маша же металась в своих противоречивых мыслях и чувствах. Она понимала, что все, что происходит — однозначно плохо и неправильно, но вот почему от этого «неправильно» бывает так хорошо и спокойно она не могла объяснить. Ей, как наивной и неопытной максималистке, казалось, что все негативное и непорядочное может вызывать в человеке только такие же чувства и ощущения глубоко отрицательного окраса, но никак не те эмоции, которые она испытывала сейчас.

После того, как официант деликатно проинформировал их о закрытии бара, они переглянулись. Расставаться не хотелось, и оба понимали, что идти в отеле больше некуда. Только в номера. К нему или к ней. Ричард не решался приглашать ее к себе, зная, что Маша может опять вспылить и уйти. Мария же боялась, что он пригласит, и она