Грязный лгун - Брайан Джеймс

— Только мы и остались в этой разрухе, — говорила она, оглядывая наш дом, где были разбросаны пустые пакеты из-под молока и коробки от полуфабрикатов.

День или два все шло нормально.

Потом приходил Рой, просил прошения за то, что дрался с ней, за то, что избил меня — в тот вечер он признавал себя виноватым во всем, в чем бы она ни находила его вину. По крайней мере до того момента, когда ему удавалось затащить ее в бар.

Потом стало хуже.

Мать спивалась все больше и больше. Я почти не видел ее — только когда она отсыпалась в своей спальне после очередной попойки. Когда же мы встречались, она с трудом понимала, кто я, помнила только, что я тот, кто постоянно ее достает, пытаясь вразумить.

Она не хотела, чтобы я вертелся под ногами, напоминая ей, что когда-то она была жива. Она не хотела, чтобы я стоял на пути ее очередной бутылки. Ей становилось стыдно при одном взгляде на меня.

— Убирайся! — кричала она, когда я тихонько пытался ей объяснить, в кого она себя превратила, или то, что Рой — полный ублюдок.

Она хотела, чтобы я ушел, а он остался.

Вот что делают демоны: они изолируют слабых, оделяют от тех, кому можно все рассказать, кто может помочь.

— Что, не сработало? — спросил он за день до того, как вновь переехал к нам.

— Не сработало что? — спросил я, стараясь не смотреть на него, стараясь смотреть в телевизор, хотя там шел какой-то старый фильм, который я видел раньше и который мне не особо нравился.

— Твой маленький план — как избавиться от меня. — Он отхлебнул еще пива, которое я только что ему принес.

Я старался не отрывать взгляда от телевизора, хотя мое сердце начало бешено колотиться, будто пойманный в ловушку зверь, пытающийся вырваться на свободу; в горле у меня пересохло, как бывает, когда знаешь, что сделал то, что не доведет тебя до добра, и просто выжидаешь, узнают об этом или нет — и ведешь себя осторожно, чтобы не выдать себя, на тот случай, если ничего не известно.

— Твоя мать мне все рассказала. Что ты обзывал меня по-всякому и скулил, как щенок, пытаясь настроить ее против меня.

Меня прошиб холодный пот, все мускулы окоченели, и он чувствовал это.

— Так-то! Я все знаю, — сказал он, отвернувшись от телевизора и поставив пиво на коленку.

Я должен был уйти.

Я должен был уйти из дому и бежать куда глаза глядят. Но было холодно и поздно, и я решил, что, наверное, мне лучше побыть в комнате и подождать, пока все уляжется. Они все равно уйдут через несколько часов, а до их прихода я уже уйду в школу.

Это была моя ошибка.

Надо было совсем ничего не соображать, чтобы остаться рядом с демоном, когда он приметил тебя.

В своей комнате я совершенно не чувствовал себя в безопасности, пусть даже дверь заперта и наушники заглушают все вокруг. Я чувствовал его в соседней комнате — как рос демон в его душе, становясь все безумнее и сильнее.

Мне было плевать, зовет он меня или нет, стучит ли он в дверь. Я врубил музыку на полную громкость, пытаясь раствориться в печальных звуках гитары, поющей для меня.

Я услышал, как он вышиб дверь.

Когда он грубо сорвал с меня наушники, я не увидел в его глазах ничего, кроме неприкрытой ненависти, прожигавшей пелену опьянения в его глазах.

Его локоть вошел мне в ребра, как бейсбольная бита. Он осыпал меня бранью:

— Я, мать твою, тут хозяин, и тебе, черт побери, лучше слышать, когда я тебя зову! — сказал он, отходя от кровати, чтобы перевести дыхание после короткой вспышки гнева.

Я лежал, закрыв лицо руками, свернувшись калачиком, как. глупый маленький мальчик, а он стоял, оперевшись на стену, и смеялся.

— Подымайся! — сказал он.

Я не шевельнулся.

— Подымайся! — скомандовал он, сжимая кулаки. Когда я убрал руки от лица, он снова заржал, увиден мои красные припухшие глаза.

— Ну же… я тебя не трону,

Я знал, что он врет, но что еще я мог сделать? Я вытянул ноги, согнулся, чтобы сесть, ни на секунду не спуская с него глаз.

Я никогда не чувствовал себя таким маленьким, как тогда, когда стоял перед ним в полный рост, понимая, что этого недостаточно.

Я никогда не чувствовал себя таким жутко беспомощным, как тогда, когда он смеялся, тыкал пальцем, когда он приказал мне, чтобы я снял штаны. Я поначалу не понял смысла его слов, я не понял, что он имеет в виду, хотя это было так просто.

— Давай, малыш, ты слышал, что я сказал. Сымай их!

Я знал, что я это сделаю, потому что я слабак, а он сильный. Стоит ему только замахнуться, и я испугаюсь и выполню все, что он скажет.

Он оперся о стену, пока я расстегивал пуговицы.

— Совсем! — сказал он, сопровождая слова жестом, пока я стоял в трусах, спущенных до колен.

Я чувствовал, как кровь прилила к лицу, все вокруг заволокло пеленой, как будто я сейчас упаду в обморок. В наушниках, лежащих на подушке, все еще играла музыка, словно из другого мира, где ничего этого не было. Я не помню, чтобы я сделал это осознанно, все происходило ломимо моей воли, я больше не был живым, я выполнял команды словно компьютер, пытаясь спрятаться внутри себя.

Он заставил меня стоять не шевелясь.

Он заставил меня повернуться к нему лицом.

Он заставил подойти к нему.

— Разве ты не маленькая сопливая тряпка? — надеялся он.

Я заставил себя молчать, когда он трогал меня — это длилось всего несколько секунд, но этого хватило, чтобы он убедился в своей правоте, чтобы я понял — я ничтожество, что здесь теперь новые правила и теперь лучше не рыпаться.

Выходя из комнаты, он оставил дверь открытой.

Он оставил меня стоять там, чтобы он мог наблюдать за мной. Я не помню, чтобы я двигался в течение нескольких часов, я не помню, как я лег спать и как встал на следующий день. Я не помню ничего, кроме демона, кроме того, что я кусок дерьма.

03 часа 10 минут. Вторник

Я вырываю страницы из блокнота, где упоминается тот вечер. Я рву их на мелкие кусочки, надеясь, что так же смогу вырвать все это из своей памяти, смогу выбросить все это в окно, словно снег, который падает с неба и тает раз и навсегда.

Но это не помогает. Это никогда не помогает.

Я всегда думаю об этом.

Рой всегда стоит напротив меня, смотрит на меня, смеется. И я всегда остаюсь «маленькой сопливой тряпкой», и ничего не изменится, сколько бы исписанных листов я ни изорвал.

Я просто должен думать о другом.

Неважно, о чем.

Я думаю о рождественских, красиво упакованных подарках, о мягких игрушках, как у Поли в комнате, о столах и стульях, о том, как Они стоят и как смотрятся вместе.

Я мог бы все исправить, если бы смог заставить себя думать по-другому.

Я ничего никому не рассказываю, потому что думаю, что так будет проще обо всем забыть.

Я даже Ласи ничего не сказал.

Я ей сказал, что я в порядке, что все хорошо. Даже когда она заплакала, услышав, что я уезжаю, я не смог сказать ей правду — что я хочу спрятаться, может, в доме отца я смогу укрыться от прошлого. Я обманул ее, сказав, что уезжаю из-за матери.

Мне самому было больно от этой лжи.

Но я не мог открыться ей, ведь она была единственным человеком, который верил, что я хоть чего-то стою. Я думал, что не переживу, увидев ее лицо, когда она узнает правду — узнает, что я ничтожество.

Может, я снова смогу стать человеком.

Может, там, где меня никто не знает, я смогу начать все с начала.

Знакомство с остальными

Она одета в черный безразмерный свитер, который слишком ей велик — только кончики пальцев видны из-под длинных рукавов, только изгиб ее хрупких плеч едва заметен под копной волос, похожих на разбросанное мокрое сено, сохнущее на солнце.

Обычно она носит джинсы, которые ей тоже велики.

Форму ее ног можно разглядеть, только когда она сидит.

Низ ее длинных джинсов обтрепался и превратился в бахрому, волочащуюся по земле и похожую на экзотические украшения индейцев.

Но больше всего выделяются ее глаза — зеленые, как на экране телевизора, неестественно яркие и волнующие.

Рианна Мур.

В свой первый день, когда я ее увидел, то сразу понял, что красивее никого здесь не встречу. Я был уверен, что она самая популярная девушка в школе, я видел, что когда она идет по коридору, люди расступаются, давая ей пройти, а ее губы чуть заметно шевелятся, и я понимаю, что она напевает про себя. Я думаю, что больше никто этого не замечает. Потому что никто не смотрит на нее так, как я.

— Почему ты с ней просто не поговоришь, вместо того чтобы все время пялиться? — спросил меня Син. Я и не знал, что это так заметно.

Я никогда раньше не видел ее в этом классе, хотя мои самостоятельные занятия обычно не проходят в библиотеке, и, наверное, ее урок истории тоже не проходит здесь.

— Она! — говорю я, показывая на Рианну и пытаясь изобразить, что не так уж ей и увлечен; мне кажется, что Сину будет неинтересно, что я запал на девушку, которая не общается ни с кем из наших друзей, которая, наверное, слушает другую музыку, одевается по-другому и не является изгоем, как мы.