Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это помогает.
Это всегда помогает.
Тогда я снова могу быть Щенком, невидимым для демонов, могу вернуться в тень. Там я буду в безопасности, пока очередной демон не признает во мне маленького мальчика, и тогда мне опять придется пройти через все это.
Я полностью прихожу в себя к тому времени, Когда встречаю Сина и Кейта — они стоят у дорожного знака, демонстрирующего проезжающим машинам название этого отстойного места.
— Готовы? — спрашиваю я.
Они больше не облокачиваются на табличку с надписью «Старшая средняя школа Ковингтона» (Covington Senior High School), мы втроем идем по тропинке, уходящей в сторону от дороги, когда начинает накрапывать дождь.
15 часов 32 минуты. ВторникЯ не против дождя.
Я не против того, чтобы согревать руки своим дыханием, или того, что вода струится по моему лицу. Все это не имеет значения, когда я иду по тропинке в лесу.
Всю свою жизнь я проводил большую часть времени в лесу, выбирая тропы, вьющиеся сквозь лабиринты деревьев и мимо зарослей кустарников, таких густых, что все вокруг теряется из виду, в поиске потаенных мест, надежных укрытий, которые найдутся в каждом лесу.
Я на несколько метров отстаю от Сина и Кейта.
— Давай! Пошевеливайся! Льет как из ведра! — кричит мне Син, идущий впереди. Его голос заунывный, как ветер. Я снова дышу на руки и замечаю, что мне намного холоднее, когда промокает одежда, а вода попадает в боты, отчего у метая коченеют ноги.
Трудно поверить, что на дворе весна. Мне кажется, что она всегда похожа на ребенка, который иногда не знает, плакать ему или смеяться. Весна никогда не знает — то ли овеять нас зимней прохладой, то ли начать готовить нас к лету.
Я начинаю привыкать к этому лесу. Он уже мне не чужой, как это было месяц назад, когда я впервые вошел в него. Он становится моим, как и лес за домом моей матери. Деревья больше не смотрят на меня, как на незваного гостя. Они позволяют мне идти беспрепятственно. Их корни спрятаны в земле, чтобы моим ногам было легче найти путь, петляя в густом лесу. Лес принимает меня. Признает, защищает меня.
Когда я догоняю Кейта и Сина, мое лицо слегка розовеет от холода, а руки обветрились и покраснели.
Кажется, ветер не доставляет им особых хлопот.
Я уже могу различить разрисованные из баллончиков листы фанеры — стены нашего убежища. Нам нужно идти осторожно, чтобы к одежде не цеплялись колючки, в изобилии растущие по обеим сторонам узкой тропинки. Нам нужно идти осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрых листьях, сорванных ветром с деревьев, несмотря на то, что они молодые и зеленые.
Тропинка выходит на полянку перед дверью, которой также служит лист фанеры, держащийся на старой дверной петле и закрывающийся на висячий кодовый замок.
— Давай поживей, — говорит Кейт, пока Син возится с замком. Его пальцы скользят, когда он пытается набрать нужную комбинацию цифр, наш пропуск в укрытие.
— Отвали, я и так стараюсь — огрызается Син в ответ; его пальцы поворачивают диск несколько раз по часовой стрелке и замирают, еще один раз против часовой стрелки — и пауза, и опять пол-оборота по часовой — замок открывается и соскальзывает.
Син распахивает дверь, и изнутри доносится запах прелой листвы. Он достает из кармана зажигалку, и я начинаю различать в темноте контуры старой книжной полки. Кейт проходит вперед, и я жду снаружи, пока он пытается что-то нащупать в темноте.
Темнота рассеивается, как на восходе солнца, когда появляется Кейт с ярко горящим старым фонарем в руке.
— Ну, чё вы как лохи! Двигайте сюда, — говорит он. Разве мы можем не принять такое теплое приглашение!
На первый взгляд не скажешь, что в этой лачуге полно места, где можно было бы вытянуться в полный рост. Вместо стульев у нас три чурбана. Столом служат доски, принесенные со стройки. Пол земляной, и дождевая вода подтекает под стены и собирается в лужи по углам; во время сильных ливней ее набирается много, и она потоками устремляется к ручейку, бегущему недалеко от тропинки.
Наше укрытие сильно смахивает на лагерь для беженцев.
Запах сырости; тонкие стены, не падающие только потому, что опираются друг на друга. Мы здесь тоже беженцы — изгои, которые находят приют только собравшись вместе в хижинах, стоящих в глубине леса, вдалеке от дорог и шоссе, которые кто-то другой зовет домом.
Благодаря травке[7] я чувствую, себя здесь как дома.
Первая затяжка, и начинаешь расслабляться.
Син занят приготовлением первой дозы. Он разворачивает пакет. Гнилостный болотный запах сменится ароматом грез — ароматом, который растворяется во рту, когда пламя охватывает зеленые кристаллики и ты затягиваешься, держишь дым, держишь до боли в легких, пока он не начнет проникать через сосуды в кровь — и только тогда выдыхаешь.
— У тебя моя зажигалка? — спрашивает Син Кейта, протягивая руку в нервном предвкушении. В другой его руке зажата пластиковая бутылка из-под содовой, наполовину заполненная грязной водой, — это наша трубка.
— Я же ее тебе отдал! — отвечает Кейт. И я медленно перевожу взгляд обратно на Сина, а мое сердце бешено колотится в надежде, что он снова полезет в карман и вытащит заветный предмет, который наконец-то noгрузит нас в грезы.
— Есть! Вот она, — говорит он, и мы трое облегченно смеемся.
Легкий запах газа и вспышка. Лицо Сина растворяется в мареве пламени, а его черная одежда сливается с тенью.
Травка горит, как старая газета в камине, — поначалу нехотя, а потом разгорается ярко, как уголь.
— Да… так, — произносит Син, затягиваясь.
— Да… да, — выдыхает он, словно медленно играющая пластинка.
Дым наполняет комнату.
Син подается вперед, чтобы передать все это мне, но я пропускаю очередь — передаю Кейту, хотя мне самому жутко хочется поскорее затянуться. Но нет. Я терплю. Я понял, что ожидание существенно меняет дело.
Кейт понимающе кивает мне и глубоко затягивается, снова кивает, выдыхая дым, подобно дракону, выпускающему языки пламени.
Я не говорил им, что никогда не пробовал травку до того, как мы впервые курили здесь втроем. Казалось, это не имело значения — бывал ли я под кайфом раньше или собирался попробовать впервые. Кроме того, я не хотел быть в центре внимания, не хотел, чтобы они пялились на меня, наблюдая за моей реакцией, гадая, взяло меня или нет — как мой отец следит за всем, что я делаю, гадая, не спятил ли я.
В церкви я за всю свою жизнь был только один раз. Это случилось вскоре после того, как мать ушла от отца, проведя всю последующую неделю в размышлениях о том, что мы нуждаемся в наставлении на путь истинный. Видимо, она его так и не получила, потому что мы вышли из церкви очень быстро и моя мать ругалась про себя — что-то про потерянное время и бредовые проповеди.
Я не помню содержания проповедей, но помню церемонии.
Тщательно продуманная обстановка напоминала театральные декорации. Солнечный свет падал сквозь витражи и подсвечивал священника, как ангелочка на сцене. Я был поражен тем, как здорово все было устроено: каждый точно знал, когда садиться, а когда вставать на колени, когда говорить «аминь» и когда начинать петь.
Так вот и мы трое сидим кружком в этом фанерном сарае, пока дождь заливает его водой. Дождь шумит барабанной дробью, словно сотни людей распевают псалмы.
Ритуал есть во всем, что мы делаем.
Кальян подается соседу в правую руку.
Зажигалка в левую.
Каждый предмет берется в противоположную руку.
Все взгляды обращены к пламени, и все замирают, кроме того, кто делает затяжку.
Сначала я чувствую это в ушах. Их закладывает, как при подъеме в гору. Затем появляется слабое жжение в глазах. И еще до того как я выдыхаю дым, мое тело начинает покалывать, как будто миллионы светлячков залезли мне под кожу.
— Да-а… — шепчу я.
Потом мы смотрим друг на друга глазами, в которых больше нет тоски, как нет тех ошибок, которые исправлены в моем блокноте. Она еще вернется, но как хорошо чувствовать себя правильным, хотя бы на время…
— Да-а… — снова бормочу я и чувствую, что мои веки слегка опускаются — и на какой то миг наш хохот заглушает гром, а потом зажигалка переходит из моей левой руки в правую руку Сина.
— Аминь, — шепчу я себе, чтобы они не услышали.
17 часов 48 минут. ВторникУ моего отца есть правило: вся семья должна обедать вместе. Он всех достанет, если кто-то хоть намекнет на то, что опоздает или, того хуже — не явится к обеду.
— Обеденный час — это час семьи, — говорит он, а потом жалуется на девальвацию наших моральных ценностей, приводя в доказательство сюжеты из вечерних новостей.
— Все начинается и кончается за столом, — говорит он, а Дженет, моя мачеха, кивает, соглашаясь с ним.
Я смотрю на часы.
Я опоздаю. Минимум на пятнадцать минут, может, больше.
- Поворот ключа - Дмитрий Притула - Великолепные истории
- Вcё повторится вновь - Александр Ройко - Великолепные истории
- Те, кто до нас - Альберт Лиханов - Великолепные истории
- Путешествие Демокрита - Соломон Лурье - Великолепные истории
- Один неверный шаг - Наталья Парыгина - Великолепные истории
- Воин [The Warrior] - Франсин Риверс - Великолепные истории
- Орша - Инга Киркиж - Великолепные истории
- Горечь таежных ягод - Владимир Петров - Великолепные истории
- Горечь таежных ягод - Владимир Петров - Великолепные истории
- Простая арифметика - Эдогава Рампо - Великолепные истории