Лето перед закатом - Дорис Лессинг

Несмотря на недостаток переводчиков, Кейт все же не будет целый день сидеть одна в кабине. Ее будут часто подменять, давая возможность отдохнуть и набраться сил; Чарли уже успел позвонить Браунам домой, но, считая это поручение не заслуживающим внимания, даже не поставил об этом в известность Кейт. Первое время, пока Кейт не освоилась, он сидел с ней в кабине, учил ее пользоваться переключателями и наушниками. Между делом он набросал в своей записной книжке обращение к делегатам, где говорилось, что оргкомитет приносит свои искренние и глубокие извинения за перерыв в работе, вызванный нехваткой переводчиков. Затем с книжкой в руке он побежал искать машинистку, чтобы отпечатать текст. Кейт, предоставленная самой себе, огляделась немного, и конференц-зал сквозь стекло показался ей очень красивым. Высокие окна. Стены обшиты деревянными панелями цвета меди с мелкими игривыми завитками по всей поверхности. Пол застлан толстым узорчатым ковром василькового цвета.

В этом зале решались судьбы миллионов маленьких тружеников: какой урожай им надлежит в этом году собрать, как им надлежит питаться, одеваться… и думать.

Чарли Купер еще раскладывал на столе листки с текстом – то самое обращение, чудом размноженное за несколько минут, – когда в зал, смеясь и весело переговариваясь, стали стекаться делегаты. Какое красочное зрелище они собой являли! Именно такую группу импозантных мужчин и женщин, представляющих разные народы и разные оттенки кожи, выбрал бы кинорежиссер, если бы захотел изобразить идеализированную картину объединенных наций. Только вот сумеют ли актеры передать эту совершенную, слегка небрежную величавость, эту несокрушимую уверенность в себе? По одному виду их сразу можно было отличить от помощников, секретарей и всякого рода обслуживающего персонала. Каждый делегат подходил к столу и, продолжая начатый еще в кулуарах разговор, занимал свое место с той неподражаемой хозяйской непринужденностью, которая буквально кричала: «Мы – сила». В каждом жесте, в каждом взгляде сквозила убежденность в своей полезности, в важности того, что они здесь представляют.

Началось заседание, и Кейт обнаружила, что ее мозг неплохо справляется с возложенной на него задачей. На несколько мгновений ее охватила паника, когда ей вдруг показалось, что она ничего не соображает и никогда уже не сможет четко мыслить, но это прошло, как только она услышала свой голос; слова слагались в осмысленные фразы, и по лицам делегатов Кейт поняла, что ее слушают.

Спустя неправдоподобно короткое, как ей показалось, время – на самом деле прошло два часа – Кейт сменил на посту в будке коллега-переводчик, и она пошла отдохнуть и перекусить. На свое рабочее место, в кабину, она вернулась полная уверенности в своих силах и к пяти часам вечера уже чувствовала себя такой же неотъемлемой частицей организации, какой была в своем доме, куда она явилась, опоздав к ужину, и обнаружила, что дочь, вопреки ожиданиям, прекрасно справилась со своими обязанностями.

К концу недели Кейт была посвящена во все сложности проблем, связанных с этим горьким благоухающим растением, плоды которого человечество поглощает в таких огромных количествах; ни о чем другом она уже почти не могла думать. Дом ее был приведен в порядок и стоял готовый к приему новых жильцов. Брауны сдали его до конца сентября и разъехались кто куда без всякой помощи со стороны Кейт. Она лишь сказала голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций, хотя всего неделю назад это прозвучало бы у нее чуть не трагически: «Пусть кто-нибудь из вас возьмет на себя хлопоты по дому, мне сейчас некогда». И поцеловала на прощанье мужа, троих сыновей и дочь.

Сама она поселилась в одной из комнат квартиры, которую снимала ее новая коллега, работавшая поначалу переводчицей, а затем получившая повышение: сейчас она занималась административными вопросами. Переезд из родного дома со всем необходимым на несколько месяцев занял всего полчаса: побросала кое-какую одежду в чемодан – и все.

Впрочем, ни одно из взятых с собой платьев не могло ей пригодиться. И вот как-то на неделе она решила вырваться в магазин, чтобы обзавестись гардеробом, который, как паспорт, открывал бы ей доступ в новую жизнь. Правда, и миссис Майкл Браун, домохозяйка, никогда плохо не одевалась, но к Кейт Браун, сотруднице Всемирной продовольственной организации, предъявлялись совсем иные требования.

Перед тем как отправиться за покупками, она на всякий случай спросила Чарли Купера, на какое жалованье может рассчитывать. Его смешное круглое лицо с выражением вечной озабоченности, которое как бы припечаталось к нему от постоянных треволнений по поводу работы бесчисленных комиссий, болезненно исказилось – настолько виноватым он почувствовал себя перед ней.

– Голубушка! – воскликнул он. – Простите великодушно! Что же вы раньше-то… Ума не приложу, как это меня угораздило позабыть.

И он назвал цифру, услышав которую, Кейт чуть не ахнула. Произнес он это без тени бравады – сразу было видно, что для него это дело привычное и будничное, как будто в мире нет ни профсоюзов, ни жестокой конкуренции, ни бедности, ни мук голода и ничто не может помешать выплачивать такие бешеные деньги международным чиновникам, этим баловням судьбы, без которых человечество просто не в состоянии обойтись.

Она купила себе полдюжины платьев – к концу двухнедельной службы во Всемирной продовольственной организации у нее будет вполне приличный гардероб, который позволит ей беззаботно провести лето где-нибудь за пределами Лондона. Правда, ее намерения не выходили за рамки поездки к старой подруге в Суссекс или к тетушке в Шотландию.

Вторая неделя работы Организации была не такой напряженной. Со своими обязанностями Кейт справлялась так же легко, как и с домашними делами – кто бы мог подумать об этом всего несколько дней назад! Она переводила автоматически. А в перерывах между заседаниями сидела в кафе и наблюдала. В общем-то она была здесь посторонним человеком. Просто залетная птица – через неделю все кончится. Но сейчас она ощущала себя частицей элиты – новые туалеты очень ей в этом помогали – и, потягивая превосходный кофе, наблюдала. Все это было похоже на международную ярмарку. Или на бесконечно длинную, веселую вечеринку.

Как хорошо здесь все одеты. Какие холеные, пышущие здоровьем лица. И как свободно и непринужденно они держатся; войдет какой-нибудь мужчина или женщина, обведет взглядом сидящих за столиками коллег, встречая повсюду улыбки и приветствия, помашет сам в ответ и сядет где-нибудь в отдалении, всем своим видом говоря: мне необходимо побыть наедине со своими мыслями, и остальные считаются с его желанием. А то бывает и так: еще в дверях, несуетливо, с оттенком некоторого высокомерия, осмотрится по сторонам и выберет компанию, к которой и подсядет. Ни намека на нервозность, которая непременно возникла бы в первые же минуты в любом другом месте. (Там, на улице, в магазинах, в семьях, движутся, перекрещиваются разные токи и создают новые, иные токи и течения.) Вне этого административного здания конфликты на каждом шагу. А здесь? Интересно, знают ли эти лощеные, отполированные большими деньгами избранники судьбы, почем фунт лиха? Знают ли они, что такое плакать в подушку? Знают ли, что значит желать недоступного? Знают, во всяком случае, должны знать, только не показывают вида. Приходилось ли им – впрочем, об этом, очевидно, бестактно спрашивать, – приходилось ли им когда-нибудь испытывать чувство голода?

Трудно в это поверить. Да и вопросы, которыми они в данный момент занимались, казались такими мелкими, почти смехотворными, если вспомнить о высоком предназначении всего института в целом и о проблемах, заставляющих тысячи и тысячи людей собираться здесь. Кейт сама уже жила этими проблемами. Жизнь ее претерпела изменения: она не была больше случайным человеком. Она стала Кейт Браун, которую в кулуарах Организации неизменно встречали улыбки и приветливые лица, которую все чаще останавливали в коридорах, чтобы спросить ее мнение, посоветоваться. Где купить тот или иной крем для лица или любимое лакомство; где находится такой-то ресторан, гостиница или магазин готового платья; где продаются лучшие изделия из прославленной английской шерсти или первосортное виски.

В первую неделю работы она валилась с ног от усталости и, засыпая, успевала лишь подумать, что превратилась в говорильную машину, в язык для двух десятков международных чиновников. Когда пошла вторая неделя, она уже не так уставала; лежа с открытыми глазами, она думала о том, что на смену ее первой роли, роли ученого попугая, пришла – и довольно быстро – другая, привычная.

Ну ничего, через несколько дней со всем этим будет покончено. Она перестанет быть попугаем, умеющим с пониманием и сочувствием относиться ко всяким мелким капризам и прихотям; скоро она будет свободна как птица… Кейт обнаружила, что от одной этой мысли ей становится как-то не по себе. Сразу пришло в голову: «Лучше бы я поехала с Майклом в Америку». Затем Кейт поймала себя на другой мысли: «Поеду-ка к Розе, помогу ей с детьми». Роза была той самой подругой из Суссекса, к которой Кейт могла приехать когда угодно.