Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов) - Альфонс Доде

Такъ, разъ маленькіе савойяры пѣли подъ его окномъ: Lou fûsioù de mestre Gervaï; голоса негодныхъ ребятишекъ достигли до ушей бѣднаго великаго человѣка, подбривавшаго въ то время бороду. Тартаренъ носилъ бороду, но когда она уже слишкомъ разросталась, онъ подстригалъ ее и подбривалъ на щекахъ.

Вотъ тутъ-то окно распахнулось, въ немъ появился Тартаренъ въ одной сорочкѣ, съ головой, повязанной платкомъ, съ намыленною бородой, и, потрясая бритвой, крикнулъ громовымъ голосомъ:

— На шпагахъ, господа, на шпагахъ не угодно ли?… Только не на шпилькахъ!…

Прекрасныя слова, достойныя быть занесенными на страницы исторіи; одно лишь жаль, что они были обращены къ маленькимъ карапузикамъ, кое-какъ чистившимъ сапоги прохожимъ и рѣшительно неспособнымъ еще держать въ рукахъ шпаги.

XII

Разговоръ въ домикѣ съ боабабомъ

.

Среди всеобщей измѣны одно только военное сословіе осталось вѣрнымъ Тартарену. Храбрый капитанъ Бравида, отставной начальникъ гарнизонной швальни, продолжалъ относиться въ нему съ прежнимъ уваженіемъ: «Онъ молодчина!» — упорно, несмотря ни на что, повторялъ доблестный воинъ, и уже, конечно, его мнѣніе имѣло неизмѣримо болѣе вѣса, чѣмъ слова какого нибудь аптекаря Безюке. Во все время капитанъ ни разу не намекнулъ на поѣздку въ Африку; но когда говоръ объ этомъ принялъ крайне непріятное направленіе, онъ рѣшился заговорить.

Несчастный Тартаревъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ одинъ, погруженный въ невеселыя думы. Огворилась дверь и вошелъ капитанъ, — важенъ, торжествененъ, застегнутъ по уши, въ черныхъ перчатвахъ.

— Тартаренъ, — проговорилъ онъ тономъ, не допускавшимъ возраженія, — Тартаренъ, надо ѣхать!

Онъ стоялъ въ темномъ четыреугольникѣ двери, строгій и непреклонный, какъ долгъ. Капитанъ сказалъ только три слова: «Тартаренъ, надо ѣхать!» — и Тартаренъ понялъ. Онъ поднялся съ кресла, блѣдный, какъ полотно; грустнымъ, нѣжнымъ взоромъ обвелъ свой хорошенькій кабинетъ, уютный, теплый, свѣтлый, свое покойное кресло, полки съ книгами, бѣлыя занавѣски на окнахъ, за которыми такъ привѣтливо шепталась листва его садика, потомъ подошелъ въ капитану, крѣпко пожалъ ему руку и со слезами въ голосѣ, хотя и не безъ стоической твердости, проговорилъ:

— Я поѣду, Бравида!

И онъ сдержалъ слово, только… не тотчасъ же. Надо же было приготовить все необходимое для дальняго путешествія и для опасной охоты.

Цервымъ дѣломъ онъ заказалъ два чемодана изъ толстой кожи съ мѣдными дощечуами на крышкахъ, на которыхъ была вырѣзана надпись:

Тартаренъ изъ Тараскона.

Оружіе.

Исполненіе заказа заняло немало времени. Таставену онъ заказалъ великолѣпный альбомъ для записыванія путевыхъ впечатлѣній; охота — охотой, но, вѣдь, нельзя же путешествовать и уже ни о чемъ не думать, кромѣ охоты. Затѣмъ онъ выписалъ изъ Марсели приличный запасъ питательныхъ консервовъ, пемиканъ въ плиткахъ для бульона, палатку — tente-abri, новой конструкціи, раскладывающуюся и складывающуюся въ одну минуту, охотничьи сапоги, два зонтика, ватеръ-пруфъ, синія очки съ боковыми сѣтками. Кромѣ того, аптекарь Безюке составилъ для него походную аптечку.

Бѣдный, бѣдный Тартаренъ! Все это онъ дѣлалъ и припасалъ не для себя, а единственно ради того, чтобы всякими предосторожностями и самимъ заботливымъ вниманіемъ успокоить Тартарена-Санхо, ни на минуту не перестававшаго злобствовать и бушевать съ тѣхъ поръ, какъ отъѣздъ былъ окончательно рѣшенъ.

XIII

Отъѣздъ

Наконецъ, насталъ торжественный, приснопамятный день. Съ разсвѣта весь Тарасконъ былъ на ногахъ. Авиньонская улица и охрестности домика съ боабабомъ были заиружены народомъ. Любопытные тѣснились у оконъ, на крышахъ домовъ, влѣзали на деревья. Тутъ были лодочники съ Рони, носильщики, мальчишки, торговцы и рабочіе, дамы мѣстнаго общества, швеи, ткачихи тафты, члены клуба, — словомъ, весь городъ. Да не одинъ только городъ: съ той стороны рѣки пришли жители Бокера, собрались изъ округи огородники, пріѣхали винодѣлы на своихъ сытыхъ мулахъ, разукрашенныхъ лентами; толпы пѣшаго и коннаго народа, шумъ, говоръ, звонъ бубенцовъ, яркіе наряды. Всѣ спѣшили, толкались, тѣснились передъ домомъ Тартарена посмотрѣть, какъ милѣйшій г. Тартаренъ поѣдетъ убивать львовъ въ Туречину къ туркѣ.

Алжиръ, Африка, Греція, Персія, Турція, — все это представляется тарасконцамъ какою-то невѣдомою, баснословною страной и носитъ одно названіе Туречины, гдѣ живетъ турка (Teurs).

Въ толпѣ съ озабоченнымъ видомъ и гордою осанкой сновали взадъ и впередъ охотники по фуражкамъ, сознававшіе, что и на нихъ отражается нѣкоторый лучъ славы, готовый обвить своимъ ореоломъ голову ихъ предводителя.

Передъ домомъ стояли двѣ большія телѣги. Въ отворявшуюся отъ времени до времени калитку можно было видѣть нѣсколькихъ человѣкъ, важно прохаживавшихся по саду. Носильщики вытаскивали изъ дома чемоданы, ящики, мѣшки и укладывали ихъ на подводы. При появленіи каждаго тюка въ толпѣ пробѣгалъ трепетъ, слышались названія выносимыхъ предметовъ: «Это походная палатка… А вотъ консервы… аптека… ящикъ съ оружіемъ… другой…» Охотники по фуражкамъ давали нужныя разъясненія.

Вдругъ около десяти часовъ толпа усиленно заволновалась. Калитка растворилась настежь.

— Самъ, самъ идетъ! — послышались возгласы.

Да, это былъ онъ самъ.

Когда онъ показался на порогѣ, двойной крикъ недоумѣнія огласилъ улицу.

— Турка!

— Въ очкахъ!

Отправляясь въ Алжиръ, Тартаренъ счелъ дѣйствительно нужнымъ облечься въ алжирскій костюмъ. Бѣлыя, широкія панталоны пузырями, куртка съ металлическими пуговицами въ обтяжку, необычайной ширины красный поясъ, открытая шея, бритая голова, а на головѣ громадная красная феска съ длиннѣйшею синею кистью. При этомъ по тяжелому штуцеру на каждомъ плечѣ, огромный охотничій ножъ за поясемъ, патронташъ на животѣ поверхъ пояса, сбоку револьверъ въ кожаномъ чехлѣ. Въ такомъ убранствѣ предсталъ онъ передъ изумленною толпой… Виноватъ, я забылъ очки: невиданной величины синія очки до нѣкоторой степени смягчали черезъ-чуръ свирѣпый видъ нашего героя.

— Да здравствуетъ Тартаренъ!… Vive Tartarin! — вопилъ народъ.

Знаменитый мужъ улыбнулся; раскланяться онъ не могъ, — ружья мѣшали. Къ тому же, онъ зналъ теперь цѣну популярности; быть можетъ, въ глубинѣ души онъ проклиналъ своихъ безжалостныхъ соотечественниковъ, вынуждавшихъ его ѣхать, чортъ знаетъ куда и чортъ знаетъ зачѣмъ, покинуть свой уютный уголъ, бѣленькій домикъ, любимый садикъ. Только онъ никому и виду не показалъ.

Спокойный и гордый, хотя и блѣдный немного, онъ вышелъ на улицу, осмотрѣлъ подводы, все ли хорошо уложено, и твердымъ шагомъ пошелъ къ желѣзнодорожной станціи, даже не оглянувшись на домикъ съ боабабомъ. За нимъ шелъ храбрый капитанъ гарнизонной швальни, предсѣдатель суда Ладвезъ, оружейникъ Koстекальдъ и всѣ охотники по фуражкамъ; потомъ ѣхали подводы, за ними народъ.

У вокзала его встрѣтилъ начальникъ станціи, старый алжирецъ тридцатаго года, и крѣпко, горячо пожалъ ему руку. Курьерскій поѣздъ изъ Парижа въ Марсель еще не приходилъ. Тартаренъ съ ближайшими спутниками вошелъ въ вокзалъ. Начальникъ станціи приказалъ запереть двери во избѣжаніе давки на платформѣ.

Минутъ пятнадцать Тартаренъ прохаживался по залѣ, окруженный охотниками по фуражкамъ. Онъ говорилъ о своемъ путешествіи, о предстоящей охотѣ, обѣщалъ присылать львиныя шкуры. На нихъ записывались, какъ на кадриль царицы бала.

Благодушно спокойный, подобно Сократу въ роковую минуту послѣдняго прощанья съ учениками, смѣлый путешественникъ каждому умѣлъ сказать доброе слово; онъ бесѣдовалъ просто, задушевно, какъ бы желая оставить за собою впечатлѣніе тихой грусти и сожалѣній. У охотниковъ по фуражкамъ выступали слезы на глазахъ; въ душѣ иныхъ, Ладвеза, напримѣръ, и аитекаря Безюке, шевельнулось чувство раскаянія. Кое-кто плакалъ, отвернувшись въ уголъ; а съ улицы неслись клики народа:

— Да здравствуетъ Тартаренъ!

Но вотъ прозвонилъ колокольчикъ, глухо прогремѣлъ поѣздъ, раздался свистъ локомотива.

— Кому въ Марсель, пожалуйте въ вагоны!

— Прощай, Тартаренъ!… Прощайте! Adieu, Tartarin!…

— Прощайте… всѣ прощайте! — проговорилъ великій человѣкъ, въ лицѣ храбраго капитана Бравиды послѣднимъ лобзаніемъ простился съ милымъ его сердцу Taраскономъ и быстро направился въ вагону, биткомъ набитому парижанами, которые чуть не померли со страху при видѣ этого необыкновеннатъ человѣка, съ голови до ногъ вооруженнаго штуцерами, револьверами и ножами.

XIV

Марсель. — Море

1 декабря 186* года, въ полдень, при яркомъ, веселомъ свѣтѣ зимняго провансальскаго солнца, изумленвне марсельцы увидали выходящаго изъ дебаркадера желѣзной дороги турку, да такого турку, какого никто еще не видывалъ; а ужь ихъ ли мало бываетъ въ Марсели! Нужно ли говорить, что пріѣзжій турка былъ никто иной, какъ Тартаренъ, знаменитый Тартаренъ изъ Тараскона! Сопровождаемый своими чемоданами, ящиками съ оружіемь, аптекой, консервами, онъ направился въ гавани на пристань пароходной компаніи Туашъ, откуда пакетботъ Зуавъ долженъ былъ отвезти его за море.