Не уклоняюсь! - Елена Семёнова

– Ничего, Валера. Мересьев ходил, и ты пойдёшь. Ещё плясать будешь.

Ах, если бы во времена Мересьева жить! На той Войне здоровье и жизнь положить, но не на этой же позорной! Тогда «священная война» была, а теперь – что? Ради чего? Солдаты его гибли – ради чего? Сам он калекой остался – за что? Всё это – для чего было? Нет ответа на проклятые эти вопросы.

А Ниночка вопросами задаваться не любила, считая, что вопросы вредят только, отвлекают от дел насущных и в расстройство приводят. Она взялась за дело со свойственной ей энергией: написала письмо в газету с просьбой помочь собрать деньги на протезы для русского офицера. Письмо в газете напечатали, и потекли (точнее сказать, закапали) деньги на открытый счёт: с мира по нитки, по капле – кто-то и вовсе гроши присылал, сколь мог – но да набралась всё-таки нужная сумма.

Немецкие протезы не чета нашим. И на них учился Валерий ходить заново под руководством Ниночки. Такая маленькая была она рядом с ним, такая хрупкая, что страшно было и опереться на неё…

Через полгода никто, встретив Валерия, не подумал бы, что у этого человека нет ног. Тогда началось медленное возвращение капитана Курамшина в жизнь. И одно было ясно ему, что в этой новой жизни будет рядом с ним самый верный и любимый теперь человек – Ниночка.

На свадьбу пригласили лишь самых близких: боевых товарищей Валерия, кто выбраться смог, брата и близкую подругу невесты. Никаких пышных платьев, кортежей и прочей «чепухи», как выражалась Ниночка. Оба они не любили помпезности, уважая во всём простоту и открытость…

После свадьбы предстояло устраиваться в новой, пока непонятной до конца жизни. Впрочем, Ниночка устроилась и раньше: в госпитале Бурденко, где столько времени провела она с раненым капитаном, так привыкли к услужливой и сметливой девушке, у которой в руках буквально всё горело, что с радостью приняли «молодого специалиста» в штат.

Вся прежняя жизнь Валерия была подчинена службе. И даже теперь, после всего перенесённого, ни о чём так не мечтал он, как о том, чтобы вернуться в строй. Обращался он в родное военное ведомство с просьбой вновь принять его в ряды вооружённых сил, доказывая, что здоровье его вполне исправно, и служить он может не хуже других. Однако в этой просьбе капитану было отказано.

Чтобы не сидеть на шее у жены, Курамшин занялся частным извозом, благо стояла в гараже старая, ещё при жизни деда купленная «копейка». Ездил капитан по столице, скрежетал зубами: веселятся кругом, жируют, а то там, то здесь по разделительной полосе на инвалидных колясках, а то и на досках простых елозят молодые парнишки безногие, вчерашние солдаты, и просят подаяния, потому что прожить на пенсию, государством положенную, нет физической возможности. Обливалось кровью сердце капитана: а ведь мог и он так же… От своих заработков небольших отдавал пацанам этим. Верно говорит пословица: «Велика милостыня в скудости». Пролетали мимо сияющие иномарки, везя чьи-то высокопоставленные туши – хоть бы одна остановилась! – пролетали, обливая грязью искалеченных солдат, как обливали раньше, там ещё, в переносном смысле – не эти ли, что проносятся теперь? Сплёвывал Курамшин, матерился сквозь зубы. Ехали раздолбанные, как у него, машины, везя чьи-то изорванные, кровоточащие, но живые же ещё души – и останавливались, подавали… И сам Валерий выходил из машины – и честь отдавал. И бывшие солдаты отдавали в ответ.

Один из них, безногий, однажды зимой, заметив на ногах Курамшина лёгкие летние ботинки, усмехнулся:

– Не холодно ногам-то, брат?

– А у меня ног нет, – отозвался Валерий.

– Как так?

– В Чечне оставил.

– Врёшь!

Курамшин поднял штанину, показал протез.

– Не фига себе… – с уважением протянул парень. – А ты… А вы…

– Капитан Курамшин, – представился Валерий.

– Рядовой Бельченко, – даже выпрямился как-то в кресле своём.

– Бороться надо, рядовой, – сказал капитан, опустив ладонь на плечо солдата. – Мы с тобой войну прошли, так неужели теперь в мирной жизни подыхать?

– Да эта мирная жизнь войны хуже… – вздохнул Бельченко. – Честь имею, товарищ капитан.

И покатил, и покатил вдоль дороги…

А весною этого 1999-го года улыбнулась Курамшину удача. Удача эта предстала в лице полноватого мужичка с сияющей лысиной, чей автомобиль заглох на дороге, а потому вынужден он был воспользоваться услугами частника, коим оказался как раз капитан. Запыхавшийся пассажир оказался человеком общительным и разговорчивым, вдобавок, умеющим удивительным образом разговорить собеседника. Редко кому рассказывал Валерий о своих «приключениях», но тут, стоя в растянувшейся на несколько километров пробке, зачем-то поведал пассажиру свою историю…

Этим пассажиром оказался главный редактор крупной столичной газеты, писатель Евгений Александрович Швец. Евгений Александрович был профессионалом до мозга костей и, сталкиваясь с любым явлением или человеком, мгновенно просчитывал, может ли быть в нём какой-либо интерес для его газеты. Валерий заинтересовал его крайне.

Однако плоды этого интереса явились не сразу. Для созревания их потребовались августовские первые выстрелы в Дагестане. Тогда Швец пригласил Курамшина к себе и задал вопрос в лоб:

– Капитан, вы сегодня ещё хотели бы служить?

– Хотел бы, – не раздумывая, ответил Валерий.

– Отлично… Ну-с, вернуть вас в строй не в моей компетенции, а, вот, предложить вам интересную для вас работу я могу.

– Что за работа? – нахмурился Валерий.

– Хотите быть нашим военкором?

– Я, вообще-то, к бумагомаранию склонности никогда не питал…

– И что же? Зато вы будете там всё знать изнутри! И воспринимать вас там будут как своего, а не как столичного борзописца! Подумайте! Ведь сколько ерунды и небывальщины, и клеветы пишется об этой войне, об армии! А вы бы написали так, как есть, по-настоящему! Правду! – наседал Евгений Александрович.

– Правду? – прищурился Курамшин. – А вы эту правду мою напечатаете?

– Если б не напечатали, я бы вас не приглашал.

Валерий подумал немного и ответил:

– Хорошо. Я согласен. Но только с условием: в том, что я буду писать, вы не измените ни единого слова, иначе я работать не стану.

– Само собой! Само собой! – энергично закивал Швец.

Узнав о решении мужа ехать военкором на войну, Ниночка только вздохнула:

– Я знала, что ты не усидишь… Ты только береги себя там, хорошо? А за меня не волнуйся… Я ведь сильная… Я тебя ждать буду. И дождусь… И, если что, сама за тобой поеду…

Она изо всех сил старалась выглядеть спокойной, но голос всё-таки предательски задрожал, и она резко отвернулась, смахивая набежавшую слезу.

И ещё раз подивился Валерий самообладанию жены. Спокойно и рассудительно помогла она собрать ему вещи, приготовила напоследок роскошный ужин, утром проводила на вокзал, перекрестила:

– Ну, с Богом, Валера! До встречи! – улыбнулась даже.

– До встречи, Дюймовочка, – улыбнулся капитан в ответ, пожимая руку жены и понимая, сколько боли и страха за него прячется сейчас за её бодрой улыбкой…

И, вот, снова Грозный… Грозный город Грозный… Вечером Валерий заглянул в одну из палаток полевого госпиталя. У печки-буржуйки на корточках сидел смертельно уставший врач и курил, отрешённо глядя на огонь. К печке была присоединена обычная медицинская капельница, что сразу заметил намётанным глазом Курамшин.

– Солярка? – спросил он.

Врач вздрогнул и обернулся:

– Так точно…

– Пожара не боитесь?

– Чёрт не выдаст, свинья не съест… Чем прикажете топить? Угля у начальства не допросишься. Чечен-дерево не горит ни хрена… Вот, капельницу с соляркой приспособили…

– Есть ящики из-под снарядов…

– Есть. Да их мало. И горят быстро. Такое топливо лучше беречь…

Врач был средних лет, с коротко стриженой бородой с проседью и усталыми глазами.

– А вы, собственно, по какому делу? – спросил он, грея руки у огня.

– Да без всякого дела. Не возражаете, если я тоже у вашего взрывоопасного обогревателя согреюсь?

– Да ради Бога, – махнул рукой доктор. – Я боялся, что вы раненый… Я уж трое суток на ногах. Хотел хотя бы немного дух перевести, а то ведь уже не соображаю сам, что делаю, и руки дрожат как с похмелья.

– Поспали бы часок…

– А вы пробовали спать после трёх суток бесконечных операций, вида чужих страданий, криков, развороченной плоти, крови, смертей? Я глаза закрываю, а пред ними лица… Нет, вначале нужно просто посидеть, успокоить нервы… А вы, простите, кто будете?

– Капитан Курамшин. Военный корреспондент. В прошлую компанию воевал здесь…

– Майор Рудаков, военный врач. Хирург. А по имени-отчеству как вас, капитан?

– Валерий Петрович.

– Сергей Алексеевич.

Доктор протянул руку, и Курамшин крепко пожал её и закурил тоже, опустившись на стоящий недалеко от печки ящик. Майор Рудаков был, кажется, рад неожиданному собеседнику. Видимо, очень хотелось для успокоения нервов поговорить с кем-то, выговориться.