Палачи и киллеры - П. Кочеткова

Я получил у Унгерна разрешение отпраздновать новоселье, позвал в гости офицеров и знакомых горожан. Неожиданно дверь комнаты резко распахнулась и на пороге показалась ехидная, хихикающая, сгорбленная фигура Макарки-душегуба. Он не был гостем, гак как офицеры избегали его присутствия, а потому его появление произвело на всех жуткое впечатление. «Есаула Макеева срочно к начальству дивизии…» – забормотал он. «Зачем?» – спросил я. «Не знаю, цветик мой, не знаю», – снова забормотал Сипайлов, ехидно посмотрел на всех и торжественно удалился. Настроение у всех упало. В 12 часов ночи вызов не предвещал ничего хорошего. Хотя дамы и уговаривали меня немедленно бежать из Урги, но я взял два револьвера и помчался к Унгерну. Барон кричал на Сипайлова, потом ударил его по лицу, выгнал, а потом резко спросил меня: «Лауренца знаешь?». – «Так точно, знаю». – «Его сейчас же кончить. Сам кончи, а то эта сволочь Бурдуковский ещё будет над ним издеваться. Ну, иди!»

Подполковник Лауренц, преданный слуга Унгерна, сидел на гауптвахте. С тяжелым сердцем вошел я к нему. Он ещё спал. Я разбудил его и сказал: «Вас требует Унгерн. Но он приказал вам связать руки, так как боится, что вы можете броситься на него».

Лауренц быстро вскочил с нар, вытянулся и бросил: «Не узнаю барона, Ну что же, вяжите». По дороге Лауренц спросил: «Вы меня везете кончать?» «Так точно, г-н подполковник», – едва слышно промолвил я.

Ночь была бешеная. Крутил ветер, было темно, как в могиле, и зловеще заливались за городом собаки.

Выехали за город. Кучер повернулся и сказал: «Прикажете остановиться, г-н есаул?» – «Да». Лауренц сошел с коляски и спросил: «Вы меня рубить будете или стрелять?». В ответ на это я дрожащей рукой направил револьвер в голову подполковника и выстрелил. Несчастный упал и простонал: «Какой вы плохой стрелок, добивайте же скорее, ради Бога!» Меня трясла лихорадка, я снова выстрелил и снова не добил. «Не мучайте, убивайте же!» – стонал расстреливаемый. А я палил в него и не мог попасть в голову. Очумелый от ужаса кучер соскочил с коляски, подбежал к извивавшемуся на земле Лауренцу, приставил к его голове револьвер и выстрелил. Подполковник замер. Я вскочил в коляску и сумасшедим голосом заорал: «Скорей, скорей, в город, в город!». Лошади помчались от страшного места. Остервенело выли собаки.

Как-то вечером Сипайлов пригласил к себе на ужин монгольского военного министра Ваську Чжан-Балона, бывшего старшего унгерновского пастуха, меня, Парыгина и ротмистра Исака. Сипайлов жил в верхнем этаже большого барского дома, а в нижнем этаже у него жила захваченная заложница – еврейка, и горничная – миловидная, лет двадцати четырех казачка, родственница атамана Семёнова. После взятия бароном Урги она обшивала всех офицеров, пока её не забрал к себе Сипайлов.

У Сипайлова был накрыт роскошный стол. Подавала казачка Дуся, мило всем улыбалась, а когда Сипайлов и офицеры разошлись от выпитого, стали петь и танцевать, Дуся весело подхватывала знакомые напевы, щеки её покрывались густым румянцем, и она, спохватившись, быстро убегала. Сипайлов был в ударе. Пел, плясал, беспрерывно всех угощал и казался таким милым и приветливым хозяином, что даже забывалось, кто он. Вскоре перешли к ликерам и кофе. Началась мирная беседа, во время которой Сипайлов часто отлучался. Наконец он вошел в комнату с веселым и торжественным видом, потирая руки и по-своему мерзко хихикая, важно сказал: «Господа, я вам приготовил подарок в честь посещения моего дома. Идёмте!». И он повел гостей к себе в спальню, показал на мешок, лежащий в углу комнаты. Гости недоумевали, а один из них развернул мешок. В нем была задушенная Дуся. Кошмар, который никто не ожидал и не мог себе представить. Хмель из голов сипайловских гостей мгновенно испарился, и они бросились из дома «милого хозяина». Вслед им неслось ехидное хихиканье Макарки-душегуба.

В один ясный, солнечный майский день барон Унгерн решил кончить мирное житье и выступить на красный Троицкосавск. На одном из привалов в дивизию прискакал прапорщик татарской сотни Вллишев, который доложил Унгерну, что его разъезд задержал караван из 18 верблюдов с русской охраной. Это был караван с золотом, который адмирал Колчак послал в полосу отчуждения в г.Харбин, в Русско-Азиатский банк Барон немедленно вызвал меня: «Возьмешь двадцать бурят, примешь от Валишева караван. Когда он придет сюда с верблюдами, разъезд отошлёшь, а сам зароешь ящики с „патронами“.

Скоро подошел караван, и Валишев с разъездом быстро поскакал догонять дивизию. Ящики сгрузили. Они были в банковской упаковке, с печатями. Когда же один ящик упал на камни и разбился, в нем оказался мешок с золотом. У бурят глаза заблестели, но мысли взять ни у кого не было. Qipax перед бароном был сильнее. Золото зарыли в небольшом ущелье.

Вскоре на взмыленных лошадях прискакал Бурдуковский с конвоем. У меня дрогнуло сердце. Этот унгерновский «квазимодо» всегда появлялся как вестник зла и темного ужаса: «Есаул, немедленно к начальнику дивизии, а буряты останутся со мной». Я быстро уехал, а Бурдуковский обезоружил бурят, отвел их версты на две в сторону и расстрелял.

Ночь была темная, дождливая и ветреная. Дивизия не могла разжечь костров, мокла и дрожала от холода. Барон уже получил вести о поражении монголов и ходил по лагерю злой, как потревоженный сатана. В лагерь прискакали раненые монголы, и один из них случайно попался на глаза Унгерну. «Ты чего?» – спросил барон. «Та ваше благородие, та я, это, ранен». – «Ну, так иди к доктору». «Та это он не хочет меня перевязку делать». «Что? – заорал барон. – Доктора Клингеберга ко мне!». Прекрасный хирург Клингеберг, создавший в Урге образцовый госпиталь, доктор, у которого за это время не было ни одной смерти, вскоре явился к барону. «Ты, мерзавец, почему не лечишь раненых?» – закричал Упгерн, не выслушав объяснений, ударил ташуром по голове бедного доктора. Доктор упал, тогда барон стал его бить ногами и ташуром, пока несчастный не впал в бессознательное состояние. Унгерн быстро ушел в палатку, а Клингеберга унесли на перевязочный пункт. Дивизия мрачно молчала, о состоянии доктора в эту ночь никто не говорил. Только наутро к Унгерну пришла сестра милосердия и сказала: «Разрешите эвакуировать доктора?». «Почему?» – резко спросил барон. «Вы ему вчера переломали ногу, и его положение очень серьезно», – со страхом объяснила сестра. «Хорошо. Отправьте его в Ургу и сами поезжайте с ним», – коротко бросил Унгерн.

Дивизия переменным аллюром пошла к реке Селенге на соединение с генералом Резухиным. За один переход до реки вперед выехали квартирьеры и с ними комендант бригады и я. Ехали быстро, погода была чудесной, из лощин тянуло живительной прохладой, и офицеры вели разговор о том, что теперь будет делать барон, как наказывать провинившихся?

В Урге он сажал на крыши, в Забайкалье на лед, в пустыне Гоби ставил виновных на тысячу шагов от лагеря, гауптвахты нет… Офицеры смеялись и говорили, что в нынешней обстановке Унгерн ничего не выдумает.

Но он выдумал.

Квартирьеры прибыли на место, разбили бивуак и стали ждать дивизию. На другой стороне был виден лагерь Резухина, который уже перекинул через реку пешеходный мостик. Настроение было у квартирьеров чудесное, пахло сосной, ароматом цветов, но после разбивки лагеря с предгорий потянул легкий ветерок, по всему бивуаку распространился тяжелый запах: что-то гнило. Начались поиски, и скоро нашли на участке павшую корову. Лопат не было, и стали ждать прихода с дивизией обоза. Мрачный и злой подъехал Унгерн. Понюхал воздух и заорал: «Дежурного офицера!» Беда началась, и у меня защемило сердце. Офицер подскочил к Ун-герну. «Вонь!» – снова заорал барон. Офицер молчал. «Бурятов ко мне!» – закричал тот. Явились буряты. «Выпороть! 25!» – приказал Унгерн, и не успел бедный дежурный опомниться, как ему уже всыпали 25 ташуров. И только когда он встал, то сказал барону: «Ваше превосходительство, я не виноват. Старшим был комендант бригады». «Есаула Макеева к начальнику дивизии!» – понеслось по лагерю. У меня замерла душа. Я быстро надел мокрые сапоги и пошел к Унгерну. «Заразу разводишь! Понятия о санитарии не имеешь!» – уже кричал барон. «Ваше превосходительство, корова павшая. Её. зарывают…» – «Молчать!» И барон заметался, не зная, как наказать дерзкого. И вдруг крикнул: «Марш на куст!»

Около палатки барона шагах в десяти стояло дерево, ветви которого были от земли не менее чем на сажени на полторы. Я бросился к нему, стал быстро взбираться на дерево, скользил обратно, падал и снова начинал взбираться.

«Если ты сейчас же не залезешь, я пристрелю тебя, как котенка!» – грозно сказал барон. Наконец я забрался почти на самую вершину, где ветви были тонкие и сгибались под тяжестью.

Вскоре на соседних деревьях оказались ещё несколько офицеров – весь штаб Унгерна. Прошел час, два, наступил вечер, в лагере сыграли «зорю», отвели поверку, и бивуак постепенно стал затихать. Штаб же продолжал сидеть на кустах и ждать освобождения.