1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит! - Гровер Ферр

Известно о существовании как минимум еще трех признательных показаний Бухарина: одно из них датировано 14 июня 1937 года и упомянуто в справке комиссии под председательством Шверника (1964),[33] два других — от 1 и 25 декабря 1937 года — названы Вышинским на процессе по делу правотроцкистского блока. Но тексты этих трех признаний для историков до сих пор не рассекречены и недоступны исследователям.

Но уже в первых своих признательных показаниях на предварительном следствии от 2 июня 1937 года Бухарин подтверждает главные из выдвинутых против него обвинений, в том числе о блоке с Зиновьевым и Каменевым и связях с Троцким при посредничестве Пятакова; о принадлежности к оппозиции после 1929 года, несмотря на многие свои горячие уверения в лояльности партии, о сговоре с Ягодой и Енукидзе и т. д.

Еще Бухарин признался, что принимал участие в написании «рютинской платформы», хотя не видел окончательного варианта. Конференция «правых», упомянутая Астровым и другими ее участниками, действительно состоялась летом 1932 года, и именно на ней было решено взять курс на «дворцовый переворот», подготовку террористических актов и создание блока с троцкистами и зиновьевцами. План государственного переворота, за разработку которого взялся Енукидзе, предполагал участие на стороне заговорщиков правительственной охраны и коменданта Кремля Р.А. Петерсона.

Слова «террористический акт», «террор» подразумевают убийства. Таким образом, бухаринские признания от 2 июня 1937 года совпадают с заявлениями Астрова от 11 января 1937 года, где говорилось, что для борьбы со сталинским руководством Бухарин предлагал использовать акты террора.

Пятаков посвятил Бухарина в свои контакты с Троцким через его сына Седова. А те, в свою очередь, находились в тесной связи с группой военных во главе с Тухачевским и с другими заговорщиками. Несмотря на разногласия с Троцким по поводу поистине огромных уступок, которые тот готов был предложить Германии и Японии после их нападения и поражения СССР в войне, Бухарин признал, что против сговора с враждебными державами принципиальных возражений у него не было.

Бухаринские ходатайства

Известны тексты двух прошений Бухарина о помиловании, оба датированы 13 марта 1938 года — последним днем процесса. И если считать, что Бухарин вынужденно дал ложные показания, о чем им открыто сказано в письме к Сталину от 10 декабря 1937 года[34] и плюс к тому в более чем проблематичном послании к «будущему поколению руководителей партии», тогда в обоих или хотя бы в одном из ходатайств должны найтись следы или намеки на столь серьезное обстоятельство.

Но вместо отречения от «фальшивых» признаний Бухарин, наоборот, в резких выражениях осуждает себя за совершенные тяжкие преступления. Вот несколько характерных пассажей:

«У меня в душе нет ни единого слова протеста [против смертного приговора]. За мои преступления меня нужно было бы расстрелять десять раз… Преступления, совершенные мною, настолько чудовищны, настолько велики, что я не смогу искупить этой вины, что бы я ни сделал в остаток своей жизни… Моего преступного прошлого, к которому я сам отношусь с негодованием и презрением… Я рад, что власть пролетариата разгромила все то преступное, что видело во мне своего лидера и лидером чего я в действительности был».[35]

Остается заметить: содержание прошений о помиловании полностью совпадает с тем, что сказано Бухариным в признательных показаниях от 2 июня 1937 года и в марте 1938-го на процессе по делу правотроцкистского блока. И в то же время нет никаких свидетельств, что ему пришлось дать ложные признания в надежде сохранить себе жизнь или попытаться оградить от преследования членов своей семьи.

Г. Свидетельства невиновности Бухарина

Не считаясь со свидетельствами, подтверждающими совершение Бухариным тяжких государственных преступлений, почти все историки продолжают считать его невинной «жертвой сталинизма». В подтверждение этой точки зрения обычно ссылаются на какие-то из следующих документов: письмо Бухарина Сталину от 10 декабря 1937 года и якобы заученный наизусть A.M. Лариной-Бухариной текст послания «Будущему поколению руководителей партии». Далее нами будет рассмотрен каждый из документов. К числу таких документов относится и решение о «реабилитации» Бухарина, принятое постановлением Пленума Верховного суда СССР от 4 февраля 1988 года. Но разбору содержащихся там подлогов посвящена отдельная глава книги, поэтому здесь мы остановим внимание на других свидетельствах.

Письмо Бухарина Сталину от 10 декабря 1937 года

10 декабря 1937 года Бухарин обратился к Сталину со строго конфиденциальным посланием, в котором поставил под сомнение все свои предшествующие признания, решительно настаивая на ложности выдвинутых против него обвинений. Пообещав, что в дальнейшем не собирается — по меньшей мере публично — отказываться от своих слов, Бухарин далее заявил:

«Стоя на краю пропасти, из которой нет возврата, я даю тебе предсмертное честное слово, что я невиновен в тех преступлениях, которые я подтвердил на следствии».

Поделившись мыслью, что «есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки», Бухарин затем призвал Сталина не верить, что может быть виновным «во всех ужасах» (т. е. в преступлениях, в которых еще недавно сам признавался), и вслед за тем обратился с мольбой либо дать ему яду, чтобы умереть до суда, либо отправить его для культурной работы в Сибирь или в Америку, чтобы вести «смертельную борьбу против Троцкого», если, конечно, смертный приговор не будет вынесен. В конце письма Бухарин просит прощения у Сталина и пишет, что его он наконец научился по-умному «ценить и любить».

В том же письме Бухарин заявляет, что «на [февральско-мартовском (1937)] Пленуме… говорил сущую правду».[36] Но, как справедливо подметил Гегги, это утверждение противоречит остальному содержанию письма:

«В своем заявлении… Бухарин признал чуть больше, чем на февральском (1937) Пленуме Центрального Комитета. Там он отрицал, что располагает сведениями о заговорщической или какой-то иной деятельности своих бывших приверженцев после 1930 года. Но в письме он сознался, что не позднее 1932 года те затеяли что-то недоброе и что из жалости к ним или в надежде на их перевоспитание он не стал сообщать о них Сталину: «Когда-то я от кого-то слыхал о выкрике… Мне бегло на улице… сказал Айхенвальд (ребята собирались, делали доклад) — или что-то в таком роде, и я это скрыл, пожалев «ребят»… В 1932 году я двурушничал и по отношению к «ученикам», искренне думая, что я их приведу целиком к партии…»

Трудно понять, как такое признание могло привести к чему-то иному, кроме как подорвать, возможно, еще сохранявшееся доверие к Бухарину. Вместе с показаниями на двух последних пленумах, где он присутствовал, его признание представляло собой очередную частичную уступку, каждая из которых становилась пагубнее предыдущей. Таким образом, у Сталина мог возникнуть законный вопрос, когда же Бухарин говорил (или скажет) всю правду о своих собственных связях и о том, что ему известно о деятельности других лиц».[37]

До сих пор никто, кажется, не заметил еще одну характерную особенность письма: если все сказанное там считать правдой, тогда его следует признать исчерпывающим доказательством, что признания Бухарина не могли появиться вследствие физического насилия или угроз, адресованных семье или ему самому, или в результате ужасающих условий тюремного содержания.

Хотя письмо Бухарина противоречит некоторым его прежним уверениям в невиновности, у сторонников бухаринской невиновности оно тем не менее считается безусловно «правдивым» документом. Между тем в 1971 году один из близких бухаринских соратников — швейцарский коммунист и член Исполкома Коминтерна Жюль Эмбер-Дро опубликовал мемуары, где среди прочего поведал:

«Еще Бухарин сказал мне, что они решили использовать индивидуальный террор, чтобы избавиться от Сталина».

Среди всех обвинений Бухарина самое, пожалуй, серьезное связано с его участием в заговоре с целью убийства Сталина. По словам Эмбер-Дро, уже в 1929 году Бухарин говорил, что для отстранения от власти Сталина он и его сообщники приняли решение прибегнуть к террору (т. е. к убийству). Хотя о последнем довольно много сказано в показаниях от 2 июня 1937 года и на процессе 1938 года, тем не менее в письме Сталину от 10 декабря 1937 года и на всех известных нам очных ставках обвинения в терроре Бухарин категорически отвергал.

Но утверждение Эмбер-Дро доказывает, что Бухарин лгал Сталину в личном послании от 10 декабря 1937 года.[38] Что касается самого Эмбер-Дро, то он считался другом Бухарина и ненавидел Сталина. Кроме того, мемуарист проживал за пределами СССР, а потому не может быть и речи о его принуждении к «нужным» заявлениям.