Пустота – это радость, или Буддийская философия с прищуром третьего глаза - Артур Пшибыславски

Так что там со столом? Отличен ли он от своих частей? Нет, стол не отыскать за их пределами. Значит, он тождествен своим частям? Нет, потому что единое не может быть тождественно множеству. Находится ли он в частях? Нет, ведь стола не существует по чуть-чуть в каждой из ножек. Находятся ли части в нем? Нет, потому что то, с чем мы встречаемся на опыте, это лишь части, которые не заключены в некую рамку. Обладает ли стол этими частями? Нет, потому что мы не смогли найти его нигде под столешницей. Но тогда, наверное, он — их набор? Нет, поскольку он должен быть чем-то большим, нежели пара элементов. Но и не является системой из них? Нет, не является, ведь искать систему среди элементов — напрасный труд. Вот так мы дошли до так называемых семи отрицаний, благодаря которым буддийская философия отменяет понятие объекта, или, говоря нормальным языком, отнимает немного конкретности у окружающих нас предметов, на которые мы проецировали фантазии об их реальности и субстанциональности.

Все потому, что вещи пусты, или лишены собственной сущности. Они есть, но их как бы нет, они есть, лишенные самого главного компонента, который должен усиливать их реальность, компонента, оказавшегося мнимым. Именно это имеется в виду в знаменитом утверждении буддийской философии «форма есть пустота». Под формой здесь понимается любая материальная вещь (сейчас неважно, что понимается под материей). Пустота же на санскрите и в тибетском языке означает отсутствие чего-либо в чем-то другом, но — и давайте об этом помнить — вовсе не ничто. Пустота — лишь отсутствие сущности предмета в самом предмете, который никуда не пропадает, хотя и становится несколько менее реальным. Согласен, это достаточно важное отсутствие — если мы имеем склонность к онтологии, — потому что именно сущность гарантирует вещи ее предметность, но ведь все прочее остается, то есть остается все то, что и так до сих пор было объектом жизненного опыта. Мы можем и дальше сидеть за столом, есть или танцевать на нем, несмотря на то, что он пустой, то есть лишен сущности, которая не выпала из него после отламывания ножек, не выпала лишь потому, что ее там и не было. Буддийская философия говорит: «вещи пусты», но она не отбирает их у нас. Они продолжают оставаться предметом нашего жизненного опыта, но уже не будут настолько реальными, как мы думали раньше. Это очень просто. Раньше мы думали, что стол существует, что на философском языке Востока означает, что он обладает сущностью. Теперь в связи с невозможностью ее обнаружить у нас остается нечто, что кажется столом, но не подтверждено столовостью — мы имеем стол, лишенный стола. Мир не изменился, изменилось наше воззрение. Мы открыли нечто, чего раньше не знали, а именно, что вещам, чтобы проявиться в нашем переживании, вовсе не нужно обладать сущностью. Реальность, оказывается, не такая уж реальная, как мы считали, поскольку вещи пусты, и в конечном итоге не являются вещами в полном онтологическом смысле. Стол — это результат соединения столешницы с четырьмя ножками, которые, хотя и остаются только столешницей и четырьмя ножками, ошибочно принимаются нами за нечто большее, за стол сам в себе. Этот стол — лишь наша проекция, наложенная на пять данных элементов, которые о своей столовости не имеют ни малейшего понятия, так же как не имеют представления о том, что они не стол, будучи разобранными на части.

Теперь нам будет легко понять выражение «стол с отломанными ножками». Оно имеет смысл только тогда, когда мы понимаем стол как пустой, лишенный сущности стола. Ведь если мы предположим, что стол реален и находится где-то между своими частями, то так и не сможем ответить, что происходит со столом и куда он девается, когда у него отламывают ножки. А если с самого начала знать, что у нас стол без стола, что это не стол, а «стол» в кавычках, или что у нас есть нечто, лишь напоминающее стол и выполняющее его функции, то ничего странного, что после отламывания ножек у нас не будет никакого стола, не правда ли? Все сходится. И вдобавок теперь можно ломать мебель совершенно безнаказанно. Все-таки философия может доставлять удовольствие! Ведь теперь легко объяснить, что мы не могли уничтожить то, чего не было. Если танец на столе закончился далеко идущими последствиями, мы сможем, пусть запыхавшись, но с невинным выражением лица спросить: «Если что-то сломалось, то скажите, что именно?»

Если кто-то не согласен, давайте предположим, что стол реален на сто процентов. Смогли бы мы в таком случае его сломать? Может ли перестать быть то, что есть? Как происходил бы такой переход и кто бы его осуществлял? Ведь уже в момент начала дестолизации стол сразу же перестает быть столом, поскольку только стопроцентный стол является столом. Как же тогда он смог бы участвовать в процессе дестолизации до самого конца? В каком моменте стол перестал бы быть столом? После отлома одной ножки, двух, трех или, быть может, когда первая ножка только треснула? А если он перестал быть, то, может, он и не был таким реальным, и уж наверняка не был реальным на все сто. Он немножко притворялся, что существует, делал вид, то есть выдавал себя за стол. Невозможно себе представить, как нечто, что должно быть столом, вдруг переходит в состояние не-стола. Каким образом возможен подобный переход и точно ли это происходит со столом? «Из явлений, которые пусты, возникают явления, которые пусты», — говорит Нагарджуна. Из чего-то, что мы считали столом, но что было лишено стола, возникнет что-то, по-прежнему лишенное стола. Вначале у нас было четыре ножки и столешница, и после выламывания ножек тоже остаются ножки и столешница, а стола ищи-свищи — и раньше, и теперь.

Вся эта философия — внимание! — применима и к стулу, на котором вы сейчас сидите! Нет, нет! Не хватайтесь сейчас за сиденье, чтобы удержать его, раз оно тоже пустое! Расслабьтесь, и сами увидите, что буддийская философия совсем не так страшна. Несмотря на то, что стул тоже пустой, вы до сих пор не упали! Сидите на нем точно так же удобно, как и раньше. А представляете — все думают, будто это стул, и стол, и дерево?

3. Нас полно, а вроде как и нет никого, или Пустота субъекта

Эго является производным от невежества необдуманных обиходных мнений. Оно не установлено по своей природе.

VIII Кармапа Микьо Дордже

[14] Где-то между кончиком ногтя большого пальца стопы и кончиком волоса на макушке должно находиться наше «я». Факт его существования очевиден, потому что об этом говорит наше глубочайшее чувство. Чем или кем мы являемся, если не самими собой? Исключение составляет Рембо, утверждающий, что «я — это кто-то другой», но мы же знаем, что за люди эти поэты.

Где же скрылось наше «я»? Наверняка не в аппендиксе и не в зубе, ведь, избавившись от них обоих, мы сохраняем собственное тождество, несмотря на возникающее порой сильное впечатление, что «я» засело именно в больном зубе, что оно исключительно больным зубом и является. Но если не там, то где? Когда мы влюблены — оно находится в сердце; когда решаем математическую задачу — перемещается в голову; когда обжигаем палец — прыгает в его подушечку. Следовательно, «я» путешествует по телу? Это вряд ли возможно, ведь стыдно даже подумать, куда еще оно может забраться. А может, оно как-то равномерно распространено по всему телу? Это, наверное, тоже невозможно, потому что тогда вторжением в личность стало бы даже простое обрезание ногтей, не говоря уже о серьезных ампутациях. Если бы вопрос существования «я» был таким очевидным, как повсеместно считается, почему так трудно определить его локализацию? На самом ли деле «я» имеет много общего с телом, если составляющие тело атомы полностью меняются за несколько лет? Скорее всего, наше «я» — не то же самое, что тело. Но если не то же самое, значит, нечто иное. Правда, не совсем отличное, потому что дела, связанные с «я», ассоциируются с телом, и наоборот. Выходит, «я» отличается от тела, но не совсем, хотя такое определение близко к формулировке «женщина беременна, но не совсем».

Определенные способы обращения с телом нашему «я» нравятся, а некоторые — не очень. Похоже, здесь появляется взаимосвязь, но отсутствие точной локализации «я» в теле приводит к соотношению, дающему возможность взаимовлияния. Декарт утверждал, что душа соединена с телом с помощью шишковидной железы, что могло бы нас выручить, если бы не факт, что анатомия и физиология роль эпифиза объясняют несколько иначе. Может быть, у вас найдутся предложения по другим органам или частям тела (не смею привести здесь распространенные теории о том, где располагается «я» у мужчины)?

«Я» часто называют душой, доказывая ее существование с усердием. Философия тоже произвела на свет ряд умилительных доводов, призванных обосновать очевидность этого факта. Но разве упорные попытки доказать эту мнимую очевидность не доказывают, как назло, его неочевидность? Ведь если «я» скорее являюсь душой, чем телом, то факт наличия души должен быть более очевидным, чем то, что у меня две руки. Разве потребность поиска все новых аргументов, убеждающих в существовании души, не подтверждает огромную неуверенность в таком фундаментальном вопросе? Обычный человек, глядя вглубь себя, не скажет: «О! Какое прямое и вечное бытие! Вот моя душа!», скорее он заявит: «Вижу темноту! Сплошная темнота!» Если бы было иначе, душу легко можно было бы описать и выдать список ее свойств, будь то форма, цвет или более абстрактные ценности вроде имманентного добра или вежливости и т. д. Тогда неприкрытому внутреннему оку было бы ясно, что у людей маленького роста душа — не прямое бытие, а скорее прямое бытиишко, мужчины бы утверждали, что их бытие необычайно прямое и так у них постоянно, к тому же оно — немного больше, чем у приятеля. А женщины наверняка оспаривали вес их бытия и стремились к его похудению. Ни один из примеров, однако, не встречается в жизни наверняка из-за того, что ничего такого, как душа, внутри не видно.