Имажинали (сборник) (ЛП) - Таннер Рашель

— Что в этой телеге? — спросил скучающий голос.

— Дерево, и самое наилучшее, мессир, — отвечал Фоссойе с должной долей почтения.

Из-за груды бревен Катрин скорее угадала, чем разглядела арочный свод главного входа, где стражники тем временем осматривали груз. Стражники в красно-золотых мундирах — цвета Бургундии. Бургундцы? Черт!

— Я тебя не знаю, — сказал тот же скучающий голос. — Как так?

— Мне сказали, люди здесь платят справедливую цену. Уж конечно, человек имеет право продавать свой товар там, где его труды оценят.

— Налог — пятнадцать солей. Есть у тебя чем заплатить?

Фоссойе, что-то бормоча, открыл кошелек и зазвенел медными монетами.

— Ты со своими парнями можешь заезжать. Стол сборщика налево.

Повозка снова тронулась, подпрыгивая на ухабах, проехала через ворота и снова остановилась перед писцом, который собирал городские налоги. Фоссойе вяло поспорил насчет суммы налога — не сделать этого было бы подозрительно — и выложил монеты на стол.

Затем повозка выехала на улицы Монлери, гудевшие от непрестанного шума. Крики разносчиков воды и торговцев едой смешивались с криками шлюх у окон, зазывающих клиентов, руганью кучеров и домашними ссорами. Почти лишившись обзора, Катрин сосредоточилась на других чувствах, чтобы следить за их путешествием. Ей щекотал ноздри запах жареного мяса из лавок на улице Жаровень, а на улице Булочников — свежего хлеба.

Рядом с конюшней у постоялого двора был задний дворик. Там они распрягли волов, оставив деревянную повозку в глубине двора. Катрин окоченела с головы до ног, но выжидала. Она ожидала так долго, что наступили сумерки и выглянул полумесяц. Возились в конюшнях конюхи, приходили и уходили служанки.

От внезапного топота сапог у нее встали волосы дыбом. Во дворе раздались громкие голоса с интонациями военных:

— Уберите-ка этот чертов верх!

Сердце Катрин бешено заколотилось. Все пропало. Черт, черт, черт… Когда солдаты начали шариться в бревнах, она предпочла выйти с оружием в руках, чем быть затравленной, как олень. Леонс и Марсьяль последовали ее примеру. Их окружили несколько бургундцев — мечи обнажены, луки и арбалеты наготове.

Катрин во мгновение ока оценила ситуацию. Сопротивление означало бы смерть для нее и ее людей, бессмысленную и бесполезную смерть. Я не позволю своим людям погибнуть из-за меня. Придется сдаться. Другого выхода нет.

— Бросайте оружие! — прорычал офицер.

Мысли Катрин вихрем закружились в водовороте тревожных колебаний. Сдаться — да, но оставят ли их в живых? Здесь не поле боя, ничто не мешало бургундцам казнить их как разбойников. Высокий и массивный, светловолосый бургундский офицер окинул их взглядом, в котором не проглядывало ни тени любезности или уважительности. Неудивительно. Их наряд и вся ситуация скорее указывали на предположительных висельников, чем на благородных врагов. Но Ведьма собой представляла завидный трофей, за который можно было получить большой выкуп. Достаточно ли будет моего имени, чтобы гарантировать нашу безопасность? У нее не было другой карты.

— Я прошу пощады. Я баронесса де Буа-Куси, капитан его величества короля Франции. Я прошу пощады для себя и своих людей.

Она не сводила с него глаз. Широкое, невозмутимое лицо офицера изменило выражение, на нем появилось удивление — с оттенком расчета. Мир вокруг замер, она увидела по его глазам, что внутри него идет полная переоценка ситуации, прихватывающая стратегические соображения, гораздо более веские, чем простая алчность.

— Сама Ведьма, — ухмыльнулся офицер. — Куда лучше, чем кучка мародеров.

* * *

Апартаменты герцогини Бургундской сплошь были увешаны потрясающе красивыми драпировками и гобеленами от прославленных мануфактур Фландрии. На ромбических гранях стеклянных сосудов, испещренных разноцветными узорами, играл преломляющийся свет. В огромном камине потрескивал огонь, а паж напевал любовную балладу под аккомпанемент лютни. В глубине комнаты две свитские дамы играли в трик-трак; их повелительница стояла у каминного экрана и разливала вино рубинового цвета в резные кубки.

— Король заплатит за меня выкуп, во сколько бы он ни обошелся, — заверила Катрин, которая чувствовала себя смешной и нелепой в своем элегантном платье из палевого атласа.

— Моя дорогая, — сказала Филиппа де Эно, — к чему спешка. Мы очень рады видеть вас при бургундском дворе.

У тридцатилетней герцогини было овальное лицо с правильными чертами, почти без макияжа, и большие проницательные серые глаза. Фламандская кровь наделила ее молочным цветом лица, бледно-золотистыми волосами и крепким телосложением, слабо согласовавшимся с канонами красоты.

— Вы так благосклонны в вашем гостеприимстве, госпожа, — сказала Катрин, поднося к губам кубок с медовым вином. — Ваша доброта тронула меня.

Бургундцы и правда были безупречно любезны с ней. Ее, взяв с нее слово чести, поселили в комнате на третьем этаже герцогской башни и приставили к ней камеристку. Роскошь, которая вовсе роскошью не была, если учесть бесчисленные финтифлюшки, наводняющие гардероб дамы благородного происхождения. Такая дама, как поняла Катрин, просто не может одеться сама, не утонув в шнурках, пряжках и застежках. Она пользовалась определенной свободой передвижения в стенах замка, а приставленные к ней стражники изображали добродушное безразличие. Их бдительность, однако, не ослабевала никогда.

— Дело в том, что женщины-воительницы — редкость, — улыбнулась Филиппа. В ее холодном, даже отстраненном взгляде отразилась некоторая грусть. — Вы, должно быть, ведете увлекательную жизнь.

— Не знаю, что и сказать, мадам.

— До нас доходили невероятные истории о вашем мастерстве полководца, о том, как вы обводили вокруг пальца лучших английских капитанов.

— Я старалась вносить свою лепту.

— Ццц, ццц, дорогая баронесса, нашему полу скромность к лицу только тогда, когда рядом есть мужчины, чтобы ее оценить. Мы среди женщин, вы можете говорить открыто.

Катрин безнадежно ломала голову, что бы такого сказать. Она совершенно не разбиралась в легкомысленной болтовне высокопоставленных дам. Ей довольно приходилось слышать, как болтают простые женщины о погоде, урожае, дороговизне хлеба, своих и чужих постельных утехах, мужьях и детворе, но эти прозаические темы не соответствовали этому благородному обществу.

— Война непохожа на «Песнь о Роланде» мадам. Она смердит, на ней бредут через дерьмо и слякоть, и гибнут люди.

В глубине комнаты двое дам подняли глаза от игорной доски.

— Думаете, я этого не знаю? — Прелестная блондинка наклонилась к воительнице и устремила на нее свои проницательные серые глаза. — Вы полагаете, происхождение защищает нас от реалий мира? — Ее лицо снова изменилось и застыло в холодной нейтральной маске. — Мне было два года, когда граф, мой отец, обещал меня наследнику саксонского герцогства, пять, когда умер мой маленький жених, двенадцать, когда меня выдали за герцога Филиппа, с лицом которого меня познакомил портрет. Я впервые увидела его в день свадьбы. Я всегда выполняла свой долг. Нас, женщин-дворянок, этому выучивают. Но иногда, когда ночь расстилает свой черный бархатный плащ над нашими снами, иногда… ну, нам всем случается грезить…

Она завидует мне, ошеломленно поняла Катрин. Эта высокая, прекрасная и знатная дама, жена самого могущественного сеньера Запада, завидует крестьянской дочери. Из-за любовниц ее мужа? Герцог Филипп, как печально было известно, содержал уйму любовниц и фавориток, доходя даже до того, что узаконивал своих бастардов, подрастающих при дворе. Каждый день видеть напоминания о неверности мужчины, который делит с тобой постель, который заключает тебя в свои объятья и детей которому ты рожаешь… Она заслуживает лучшего.

— Мой отец был крестьянином и играл на виеле на деревенских праздниках, — смущенно призналась Катрин. — Он был добрым и хорошим человеком. И красивым мужчиной. Он имел несчастье жениться на женщине более высокого положения. Моя мать была единственной дочерью суконщика, которая думала, что выиграла приз, а в итоге стала обычной женой обычного человека. Она мстила моему отцу и постоянно унижала его. Она разбила ему сердце.