Род-Айленд блюз - Фэй Уэлдон

Я согласилась, что бабушке действительно будет там лучше.

— Но разве Фелисити в чем-нибудь убедишь, ничего не желает слушать! — прокричала Джой, как бы оправдываясь. Я согласилась, что действительно убедить Фелисити трудно.

— Этот тиран и подонок, ее муж, наконец умер, оставил бедняжку в покое, она теперь имеет право пожить для себя.

Я знала Эксона (с одним “с”, в отличие от мозолящего по всему миру глаза нефтяного монстра), мне бы в голову не пришло назвать его подонком и тираном, это был вполне симпатичный зануда-профессор, преподавал право в Коннектикутском университете, четыре года назад умер, и с Фелисити ему пришлось ох как несладко. Так я и сказала Джой. Это было очень неразумно. Она вдавила в пол одновременно педали и тормоза и газа, и, когда машина, подпрыгнув, встала — “вольво” на многое способен, но вот мысли читать не умеет, — она непременно захотела выключить фары, чтобы аккумулятор не разряжался, и ринулась с фонариком в лес, спускалась в овражки, карабкалась по склонам, ища оленя, которого она ранила, тут у нее не было ни малейших сомнений. На этот раз я с ней не пошла, я вспомнила про болезнь Лайма, это что-то вроде гнуснейшего затяжного гриппа, им заболеваешь после укуса оленьего клеща — крошечной, с булавочную головку, твари, которой кишмя кишат именно здешние леса. Клещ прыгает на человека, впивается в кожу и кусает. Если вы не поленитесь тщательно осмотреть себя, при том, что у вас хорошее зрение, и не позднее, чем через сутки, удалите клещей пинцетом, все обойдется, но стоит проглядеть хотя бы одного, и он зароется глубоко в тело, тут уж вы можете проститься с работой на много месяцев. Нет, лучше мне остаться в салоне “вольво”, захлопнуть двери и поднять стекла. Может, эти клещи очень высоко прыгают. Будь это комедия, Джой по законам жанра полагалось сломать ногу, и вокальное выражение ее боли было бы поистине ужасным. Пока я представляла себе эту не слишком человеколюбивую картину, послышался шум, он мгновенно перерос в рев, и в двух-трех дюймах от “вольво” пронесся длинной тенью гигантский тягач с платформой. Слепя огнями и оглушительно сигналя, он скрылся в темноте. Я отключила сознание, как во время рекламы на телевидении, и стала ждать, когда вернется настоящая жизнь. На меня напал столбняк.

— Водителей грузовиков надо судить! — прокричала Джой, усаживаясь минуту спустя за руль. — Ведь на обочине могут стоять машины с выключенными огнями, чтобы аккумулятор не садился, они об этом совершенно не думают.

— Не думают, — согласилась я. — Только мы-то стояли не на обочине.

Ее оплетенные венами руки вцепились в руль.

— Да, вы истинная внучка Фелисити. — Она немного успокоилась. — До чего вы, англичане, ехидны. Машину чуть в груду металлолома не превратили, а вы себе спокойненько иронизируете.

Я удержалась от ответа. Остальную часть пути мы ехали молча. Кажется, она что-то поняла. Больше мы не останавливались и не искали сбитых животных. Она всматривалась в несущуюся навстречу темноту и вообще старалась сосредоточиться на вождении. Симпатичная старушенция.

Перелет через Атлантику, потом из Бостона в Хартфорд, путешествие с Джой на “вольво”, пережитый ужас, потрясение, необходимость постоянно сдерживать себя и не говорить того, что думаю, — когда я добралась до Фелисити, я была вымотана до предела. Фелисити ждала нас и слушала Сибелиуса, звук был включен чуть ли не на полную мощность, такое могут позволить себе люди, чьи соседи живут на достаточно большом расстоянии. Освещение было приглушенное, интимное, интерьер минималистский. Она полулежала на кушетке в китайском шелковом халате дивной красоты, выставив напоказ длинные стройные ноги. Ни намека на варикоз, однако я заметила, что колготки на ней непрозрачные, а ведь раньше она так гордилась молочной белизной своей безупречной атласной кожи. Батареи отопления так раскалились, что вряд ли ей было холодно. Со времен нашей последней встречи она стала еще более эфемерной, и это меня встревожило. Фелисити и всегда-то была хрупкой, бесплотной и бледной, с точеным личиком, но сейчас на нее просто хотелось наклеить ярлык: “Осторожно! Стекло!” Ее волосы, так похожие на мои цветом и фактурой, выцвели и поредели, но и от того, что осталось, можно было ахнуть. Зрение у нее было вполне приличное, а уж ум — острее некуда. Выглядела она моложе своей приятельницы Джой. Одна рука у нее была на перевязи, лодыжка забинтована, и она все время старательно держала ее на виду, а то вдруг я решу, что она вполне может сама о себе заботиться. Я была ее родная внучка, и она требовала от меня участия.

— Как тебе езда Джой? — участливо спросила Фелисити, а ведь кто, как не она, втравил меня в этот кошмар. — Надеюсь, она не слишком вопила.

Ничего не соображая от усталости, я в ответ пропела во весь голос “Что ни миля, то могильный камень” — это песня дальнобойщиков о печально знаменитом отрезке лесной дороги, на котором погибло больше водителей, чем во всех Соединенных Штатах вместе взятых, эти слова вынесли в название фильма, над которым я когда-то работала, слабая имитация “Платы за страх”. Если кто-то с водительскими талантами Джой поездит по этой дороге ночами лет пятьдесят, наверняка возникнет легенда об автомобиле-призраке. Я пыталась довести эту мысль до сознания Фелисити, но моя голова опустилась в чашку горячего, с пониженным содержанием холестерина, пастеризованного, обезжиренного, без сахара молочно-шоколадного напитка из банки, и я заснула.

Странно, меня почему-то больше всего измотала беспрестанно возвращающаяся картина: моя подушка там, дома, и на ней спутанные, неухоженные волосы режиссера Красснера. Я сбежала, это ясно. Может быть, я прилетела сюда не для того, чтобы помочь Фелисити, а чтобы самой спастись от душевной смуты. Фелисити отвела меня, полусонную, в гостевую комнату, сняла с меня пальто и сапоги, помогла лечь и положила под голову подушку. Кажется, с годами в ней проявилось что-то похожее на материнские чувства. Я почувствовала, что я дома. Ну что ж, если я ей нужна, вот я, пожалуйста.

Вот теперь-то мне бы наконец по-человечески заснуть, и как раз в эту минуту сон пропал. Наверное, надо позвонить утром в монтажную, впрочем, нет, не стоит. Социальным работникам приходится закалять свое сердце, чтобы оно не разбивалось от сострадания к подопечным, медсестры должны научиться не оплакивать каждого умершего больного, точно так же и монтажер должен удерживать себя железной рукой и не отдавать всю душу работе. Работа — всего лишь работа. Кончился один фильм — забудь о нем и приступай к другому. Но этот, нынешний, по-настоящему масштабный, попробуй позабыть. Деньги в проект вбуханы колоссальные, плюс три четверти съемочного бюджета на рекламу, студия возлагает на него огромные надежды. Он будет формировать коллективное сознание народов. О нем будут писать все газеты и журналы, рецензиями можно будет покрыть весь земной шар. А монтажера, то есть меня, человека, от которого зависит успех или провал картины — поверьте, сценарий тут дело десятое, звезды двадцать пятое, все решает монтаж, — так вот, моего имени в них даже не упомянут. Сценаристы вечно жалуются, что им не уделяют должного внимания, но это невнимание — просто настоящая слава в сравнении с монтажерской безвестностью. Как, однако, приятно ощущать себя мученицей, долгими одинокими ночами лелеять обиду.

Кровать скрипела. Как и все в доме, она была деревянная. Эти новые дома под старину полны звуков, балки, стропила, перекрытия все время движутся, смещаются и сетуют, дереву не двести лет, как все пытаются изобразить, а всего двадцать. На чердаке резвятся белки и еноты. Если люди захотят предаться любви, весь дом об этом сразу же узнает. Грандиозные морозильные камеры и гигантские стиральные машины, так поражающие английское сознание, словно бы пригвождают часть дома к земле, хотя весь он, легкий и веселый, кажется, готов пуститься в пляс. Утром я увидела в окно мокрый ноябрьский пейзаж, откуда природа была решительно изгнана. Люди выкорчевали все естественно растущие на земле деревья и засеяли землю травой, ухоженные владения отделялись друг от друга низкими каменными оградами, ни заборов, ни шпалер живой изгороди, как в Англии, чтобы скрыться от постороннего глаза, здесь эту функцию выполняло расстояние. Если вам нечего скрывать и у вас хороший доход, к вашим услугам огромные пространства. Как Фелисити смогла прожить здесь четыре года одна? Я спросила ее об этом утром за завтраком — мягкие вафли из вакуумной упаковки, кленовый сироп без сахара и — слава богу — нормальный кофе с кофеином.

— Я пыталась помочь времени замедлить свой бег, — объяснила она. — Кто-то же должен взять на себя эту заботу. Время поделено между людьми, и чем их больше на земле, людей, тем меньше остается времени. — Интересно, что бы сказал бедняга Эксон по поводу этого ее высказывания, подумала я. Наверное, сделал бы ей строгое замечание и потребовал, чтобы она внятно объяснила, что имеет в виду.