Сломанный меч - Толеген Касымбеков

крепко подумать, батыр.

Карачал-батыр, который сидел неподвижно и грел руки над огнем, не особенно прислушивался к словам Абиль-бия. Всю свою жизнь Карачал провел на коне; смелый, но невежественный, он не умел ценить хорошо сказанное и веское слово и всегда был грубой силой в руках Абиль-бия, силой, которую, когда есть в ней нужда, можно было направить в любую сторону.

— Закрылись глаза аталыка, — продолжал пансат. — В орде теперь начнется собачья грызня, начнутся драки, будь они прокляты. А русские наступают. Мы же обезглавлены, нас раздирают междоусобицы. Воспользовавшись этим, нас разгромят русские либо растопчет хан. Что тогда? — Абиль-бий благочестиво провел несколько раз своей худой, жилистой рукой по бороде.

— А когда ее не было, собачьей-то грызни, в вашей орде? — сказал Бекназар. — Для народа ваша орда — истинное бедствие.

Абиль-бий улыбнулся едва заметно.

— Орда не только наша, она и ваша, батыр.

Бекназар промолчал, Абиль-бий чутко следил за выражением его лица и, казалось, даже за тем, как он дышит. И хорошего, и плохого можно было ожидать от этого разговора. Сотник Бекназар… В последнее время он держит себя отчужденно и независимо. Почему? Провинился и хочет скрыть свою вину? Затаил обиду? Смерть Алымкула от руки предателя сделала еще заметней холод отчуждения. Бекназар окончательно разуверился в тех, кто возглавлял ханство, — они занимались по преимуществу интригами и дворцовыми переворотами; сейчас Бекназар ненавидел пансата только за то, что он близок был к правящей верхушке. От самого Ташкента двигались они по одной дороге, но встретились для разговора впервые.

Абиль-бий все смотрел на Бекназара. Пансат готов был к любому решению. Хотелось ему во что бы то ни стало сохранить даже в смутное время свое положение, свое влияние на таких, как этот ловкий сотник, сохранить, опираясь на родственные связи, на обычай. Но именно в смутное время надо было вести себя как можно осторожнее, не лезть вперед, не проявлять излишнее рвение и, обласкав Бекназара, использовать его в своих целях. А там видно будет! Впалые щеки пансата дрожали, глаза покраснели от ветра и бессонных ночей.

— Нам сейчас необходимо единство, батыр.

Бекназар выжидал. Сидел, будто каменный, глядя на угли в костре. На последние слова пансата кивнул согласно.

— Кроме тебя, батыр, некому сейчас возглавить войско рода сару, — продолжал Абиль-бий. — Надо бы об этом объявить народу нашему, как прибудем к своим аилам. Собрать всех — и молодых, и стариков — и объявить. Но джигиты наши устали, трудно будет вновь собрать их, когда разойдутся они по домам. На это уйдет много времени. Значит, не собирать их надо лишний раз, а распустить по домам так, чтобы они готовы были по первому боевому зову вскочить в седла, чтобы знали, под чье знамя зовут их.

Бий сделал паузу и сказал значительно:

— Если тебе понадобится наш совет, совет старшего, умудренного жизнью, мы готовы дать тебе этот совет, готовы помочь тебе.

Пансат ожидал, что после таких слов Бекназар вскочит, начнет кланяться и благодарить. Но тот ничего не сказал, не шевельнулся, даже не изменился в лице. Проницательный Абиль-бий понял, конечно, что значило это молчание: «Я могу договориться с джигитами и без твоей помощи, бий. Я проживу и без твоих советов». Неужели понапрасну все это говорится? Неужели он чересчур избаловал сотника, дал ему много воли? Пансат еле сдерживался. А Бекназар в свою очередь хорошо чувствовал, какая буря бушует в груди у пансата, но не боялся этой бури ничуть. Снежный вихрь силен, но разбивается, налетев на скалу.

— Попробуем, — сказал сотник, и небрежный ответ уверенного в своих силах человека только подлил масла в огонь. Абиль-бий все же овладел собой, изо всех сил стиснув зубы. Ладно, пусть сотник берет на себя воинские заботы. Пусть водрузит на свои плечи весь груз смут и междоусобиц, пусть отвечает за все своей головой! Пансат шевельнул губами, спрятавшимися в седой щетине усов и бороды, и сказал еле слышно:

— Тогда надо объявить.

Пока шла беседа у костра Абиль-бия, воинский табор гудел, подымаясь в дорогу. Джигиты ловили коней, седлали их, затаптывали костры, шумно переговаривались. Теперь все воины по приказу сотников, пятидесятников, десятников двинулись к костру пансата, чтобы услышать новость.

Абиль-бий, Карачал и Бекназар сели в седла. Бекназар поднял вверх согнутую пополам плеть, повернулся к Абиль-бию, этим безмолвным жестом предоставляя ему слово. Пансат пристальным взглядом поглядел на стоящих в первых рядах вожаков, откашлялся. Передние приумолкли.

— Батыры, — начал пансат, — долгие речи разводить не к чему. Мы вступили на свою землю. Дальше пути наши начнут расходиться, джигиты разъедутся по родным аилам. Надо, чтобы, уезжая, каждый крепко запомнил одно. За этим и собрали мы вас… — Абиль-бий заговорил о древних обычаях почитания старших, о том, что младшему надлежит оставаться скромным, даже если он возвысится до небес, — так велит и шариат. Только после этого перешел он к сути дела.

— Вы сами видели, орда снова распалась. Видели вы и то, как наступают русские. В это тяжкое время безвластие приведет к разладу, свяжет нас по рукам и по ногам, лишит нас сил перед лицом наступающего врага. Надо, чтобы войско наше подчинялось одному предводителю, батыры. Я старый человек. Выберите себе военачальника-саркера из молодых — такого, чтобы и на язык и на руку был он силен. Такой у нас Бекназар. Что вы на это скажете? — Абиль-бий повысил голос, чтобы все слышали его. — Что бы ни случилось, мы его на произвол судьбы не оставим. Во всех начинаниях, во всех свершениях поддержим его, сколько хватит у нас сил. Ошибется он, свернет с прямого пути, — выведем на прямую дорогу, направим, сколько хватит у нас ума.

Новость взволновала всех, все пять сотен, приготовившиеся двинуться к родным кочевьям. Одни открыто радовались, громко выкликая имя Бекназара, другие было заспорили между собой, загудели, но успокоились, услыхав последние слова Абиль-бия. Пансат это заметил, и душа его снова закипела обидой, но внешне он оставался невозмутим.

Бекназар поклонился войску. Кто-то из джигитов еще раз громко выкрикнул его имя. Бекназар присмотрелся — кто? — но так и не узнал, увидел только в предрассветной мгле, что это всадник на горячем, нетерпеливом вороном коне. Конь гарцевал на месте, а всадник крутил над головой зажатую в руке камчу.

— Джигиты! — крикнул Бекназар, и голос его покрыл разраставшийся шум. — Вы слышали волю пансата. Если вы хотите в смутное время доверить мне ваши головы и силу ваших коней, хотите идти за мной, так дайте мне самому выбрать для вас дорогу. Слушайте меня беспрекословно, выполняйте мои приказы