Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Я бросил взгляд на часы: 9 часов 2 минуты. Слишком рано для обычного визита. Слишком рано. Ну и, конечно, у меня промелькнуло предчувствие и закололо в затылке, потому что я ясно все осознал, и головой, и нутром. Но ведь я – человек свободных взглядов. Я знаю, как это бывает. Я неоднократно рассматривал такую возможность. Спокойно, хладнокровно.

Когда Крис наконец решилась открыть дверь, я шарил по карманам в поисках сигарет.

Внутри было темно. Затем Вольф отошел от окна, и свет проник в комнату. Ну и широкие же плечи!

– Ну что? Что это ты там возилась с дверью? С замком проблемы? – спросил я веселым тоном.

Слегка взволнованная и, кажется, немного запыхавшаяся Крис заправила за ухо прядь волос – предательски влажную. Но мой взгляд она выдержала стойко. Потом представила нас друг другу.

– Вольф? Рад познакомиться. Ты в отпуске?

Он только что ее трахал, я был в этом уверен, голову бы дал на отсечение. У него на губах играла какая-то усталая улыбка.

– Послушай, куда ты? Я ведь вроде тебя не гоню? – продолжал я, увидев, что он наклоняет голову, чтобы переступить порог.

– Послушай, я же не выгнал его? – спросил я у Крис, в то время как симпатичный дровосек удалялся в свой заколдованный лес.

На кухне засвистел кофейник. Неужто Крис в каком-то озарении предвидела мой приход? Я положил круассаны на стол и потянулся, стоя у окна.

– Вольф преподает политическую экономию в Берлине. Чем он тебе не угодил?

– Ты полагаешь, что он мне чем-то не угодил?

– Ну выскажись же откровенно хоть раз. Скажи, что ты думаешь.

Я думал, что этот завтрак станет для желудка тяжким грузом, учитывая, какой оборот принимал разговор. Жаль. Такое прекрасное утро потеряно! И действительно, сверху из окна низвергся поток блестящих бриллиантов – это Жозе поливала свою травку – а травка хорошая, всю ночь будешь балдеть, я вам скажу… Детишки играли на улице, в ветвях деревьев пели птички, а Крис сидела сердитая, не притрагиваясь ни к круассанам, ни к джему из ревеня с миндалем, и смотрела на меня с пугающей суровостью.

– Я нахожу, что он великоват.

– Как это так? Ты находишь, что он великоват? Ах ты, кретин несчастный! Что ты хочешь этим сказать?

– Послушай, это первое, что мне пришло в голову. Первое впечатление. Признай, что его размеры не соответствуют нынешним стандартам. Ну признай же.

– Да что ты несешь, Натан? Ты соображаешь, что говоришь? Но это же просто низко, просто недостойно! Как ты можешь судить о человеке по его внешнему виду?! Как ты можешь?!

– Не знаю. Понятия не имею. Не могу себе этого объяснить.

Я приготовил кофе и подал его на стол, пристально вглядываясь в горизонт. Несколько облаков постепенно соединялись, и казалось, будто в небе сношаются какие-то животные.

– И давно это у вас? – спросил я.

Вместо того чтобы мне ответить, она вздохнула, отводя взгляд:

– Пффффф!

– Не пфыкай, когда я тебя о чем-то спрашиваю. Пожалуйста, не пфыкай! Я полагаю, что имею право на минимум уважения. Это ведь совсем немного: минимум, – и большего я не жду. Ну так постарайся мне ответить! Давай же, сделай над собой усилие! И посмотри на меня!

Дженнифер Бреннен со своим дружком, лежащие поперек железнодорожных путей; Дженнифер Бреннен со своим дружком, вырывающие из земли стебли кукурузы; Дженнифер Бреннен со своим дружком в кампусе в Сиэтле со вскинутыми вверх кулаками.

– Ты отлично поработал, Эдуард. Скажи своей матери, что она может и дальше посылать мне свои протоколы, но пусть все же не перегибает палку.

– Мне продолжать поиски?

– Нет, спасибо, достаточно. Посмотри лучше, не найдешь ли ты чего на этого типа, Вольфа Петерсена. Ты здорово справляешься с работой, Эдуард, я ведь тебе уже говорил.

Он зарделся. Так он выглядел почти красавцем, несмотря на свои жуткие угри. Поскольку я был одним из немногих, кто проявлял к нему какую-то симпатию, я имел особый и абсолютно тайный доступ в службу архивов и документации – мрачный и непостижимый мир, где Эдуард был полновластным хозяином. Кстати, я его уже просил прежде не выказывать перед другими свои блестящие способности, чтобы я имел хоть какие-то преимущества и мог расследовать это дело не торопясь.

– И последнее, Эдуард… Нет, ничего серьезного, успокойся. Но все же: не мог бы ты попросить свою мать не парковаться в местах для инвалидов? Как ты думаешь, это возможно? Знаешь, это меня бы очень устроило. Попробуй, ладно?

Я вернулся в свой кабинетик – тесную выгородку из плексигласовых панелей на уровне груди, такую же, как у всех. В руках у меня были негативы. Дженнифер Бреннен со своим дружком в каком-то полувоенном тренировочном лагере. Прекрасно. Превосходно, просто превосходно. Рассмотрим-ка получше…

Я постарался сосредоточиться на этих снимках и документах, но очень скоро вынужден был признать, что у меня не получается: перед глазами постоянно маячила физиономия Вольфа. Я тер глаза, пил кофе, чашку за чашкой, яростно щипал себя за щеку, но все напрасно: эта рожа не исчезала! Вольф, Вольф, Вольф – опять и опять Вольф!

Ну и что с этим делать?

Мэри-Джо склонилась над пишущей машинкой. Она печатала и одновременно говорила по телефону, зажав его между щекой и плечом. Я знаю, кому-то может показаться, что это невозможно. Я сказал ей, что отлучусь ненадолго, и умчался прежде, чем она успела все бросить, чтобы увязаться за мной.

Я вышел на улицу; день бурлил вовсю, было светло, как раз настал сезон распродаж, и люди носились туда-сюда, мертвенно-бледные от усталости. Солнце стояло еще высоко. Я задался вопросом, не зайти ли мне в аптеку. Или в церковь. В это время года, в этой части света, именно в этот конкретный момент я мог еще очень долго ждать наступления ночи. Я принялся ходить по улице взад-вперед. Сущее мучение – шляться туда-обратно по одному и тому же пятачку. Я то и дело судорожно сжимал руки, прилагая все усилия, чтобы не дать слабину. Несколько раз останавливался перед дверью бара, но опрометью устремлялся прочь, стиснув на груди руки, как умалишенный. Курил сигарету за сигаретой, пытаясь думать о другом, но меня преследовала лишь одна жуткая картина: Вольф, Вольф, Вольф и снова Вольф!

Надо было на что-то решиться. Такого же мнения придерживалась и сидевшая за стойкой бара женщина слегка под хмельком, в безупречно сшитом костюме, для которой, как она громко заявила, рассуждения о времени ничего не значат, потому что жизненные неприятности чаще всего случаются днем. Я мысленно присоединился к этим словам и поприветствовал ее легким кивком головы, чего она явно ждала.

Выйдя из бара, я уединился в телефонной будке и позвонил своему младшему брату:

– Слава богу! Ты дома!

– Послушай, я не один.

– Ничего, ничего. Знаешь, мне очень приятно тебя слышать, дружище.

– Мне тоже приятно тебя слышать.

– Ну ладно, я тебе все объясню в двух словах. У Крис есть любовник.

– Ну и что?

– Как это – ну и что?

– По-твоему, это ненормально?

– Конечно нормально. Совершенно нормально. Только объясни, почему мне это так неприятно… Ведь такого вроде бы быть не должно? Ведь это же совершенно нормально! Помоги мне кое в чем разобраться.

– А как поживает толстуха?

– Не называй ее толстухой.

– Я стараюсь помочь тебе кое в чем разобраться.

Что можно знать о жизни в тридцать лет? Какие наставления можно позволить себе давать другим? Разве видел он этот плотный поток, который бурлил вокруг меня, этот океан загадочных лиц, проносившихся мимо? К каким целям они устремлялись? В каких неведомых направлениях? Я сам, в свои почти сорок, ничего толком не мог объяснить. Я ничего не понимал. Я даже не понимал, почему совершенно нормальный и естественный факт, что у Крис роман с другим мужчиной, мог настолько взволновать меня. Это не имело смысла! Полнейший абсурд! И говорить об этом с Марком, да еще надеяться получить от него какие-то объяснения, было с моей стороны тоже полным абсурдом. Ох уж этот легкомысленный дурачок!

Надо признать: Вольф Петерсен обладал определенной харизмой. Он говорил без микрофона, и его голос заполнял амфитеатр, теплый, проникновенный голос, хотя его и портили проскальзывавшие металлические нотки, если мне будет позволена сия робкая оговорка. Его красивые руки, сильные и очень мужские, поросшие рыжевато-золотистыми волосами, так крепко вцепились в стол, будто он собирался разломать его на щепки и спички. За его очками в оправе из красной полупрозрачной пластмассы, решительно антиинтеллектуальными, поблескивали темные глаза, светившиеся умом насмешника и шутника, самоуверенностью и горячностью партийного активиста, – но эти глаза можно было легко себе представить влажными и вдобавок чарующими.

Крис держалась позади него, в компании преподавателей и представителей общественных организаций, желавших сразиться с несправедливостью, с могильщиками третьего мира, сторонниками ядерного оружия, учеными из фармацевтических лабораторий, убийцами из агропромышленного комплекса, охотниками на китов, банками, пенсионными фондами, СПИДом, МВФ, ВТО и всем прочим. Зал был полон. Несмотря на великолепную погоду, несмотря на заливавший землю солнечный свет, потоком струившийся по газонам и словно напевавший одуряюще сладкую песнь, амфитеатр был набит битком.