Вика в электрическом мире - Юлий Буркин

Из мастерской доносились громкие неприятные звуки – скрип, пронзительный писк мокрой тряпки о стекло, булькающе-сосущее чавканье…

Годи выглянул из-за двери. «Скучаете? – спросил он. – Вот вам Джино – общайтесь». – И вниз головой повесил Джино на люстру. Тот вперился в меня недобрым немигающим взглядом и превратил рот в тончайшую презрительную нить. Я, не выдержав, отвел глаза.

И тут в мастерской раздался оглушительный грохот, и из щели между косяком и дверью мастерской повалил густой сизый дым, пахнущий жженым волосом. Я вскочил, но Годи, словно увидев это, крикнул из-за двери:

– Все нормально. Сидите.

Я опустился обратно на кушетку, но тут же снова вскочил, потому что из мастерской, пошатываясь, вышел абсолютно голый Годи и, дойдя до кресла, упал в него. Голый Годи озирался.

В этот момент из мастерской выскочил второй Годи, одетый, и, обогнув кресло, сел напротив своего двойника. Он был возбужден, холерическая улыбочка блуждала на его губах. Голый перестал озираться, остановив взгляд на одетом.

– Я… это, мне… – мямлил он, указывая дрожащим пальцем перед собой. – Зачем? – неожиданно вполне членораздельно спросил он, и я увидел, как глаза его наполнились влагой. – Зачем? За-за… – Повторил он, и слезы щедрыми струйками покатились по его щекам.

Годи одетый (я буду называть его просто Годи, так как к тому времени уже разобрался, что как раз он – настоящий, а второй, голый, – двойник) резко оборвал его вопросом:

– Как тебя звать?

Тот, хлюпая носом, утер лицо ладонью.

– Па-па… Я – Па-вел, – произнес он по слогам, но тут же твердо повторил: – Я – Павел.

– Ты Павел, – покивал головой Годи. – А отчество твое?

– Павел Игнатович, – неуверенно ответил двойник.

– Так-так, сказал Годи, усмехаясь. – А живешь ты, стало быть, здесь?

– Да, – кивнул двойник слегка затравленно, – я – здесь. А вы? Вы живете где? Здесь? И вы?.. – Он, кажется пришел в замешательство. Но вдруг в его затянутых доселе туманной пеленой глазах стало появляться вполне осмысленное выражение.

– Ах да, опыт, – сказал он. – Я сделал опыт…

Годи резко поднялся, обошел голого, остановился у него за спиной, быстрым движением вынул из-под полы сюртука длинный кинжал (раньше я видел его на стене гостиной и, трогая лезвие, поражался его остроте), держа двумя руками, занес его над головой двойника и что есть силы ударил острием в шею, загнав кинжал по рукоять.

Двойник захрипел, изо рта его брызнула кровавая пена, и, корчась в судорогах, он рухнул на пол.

– Ну вот, молодой человек, – как ни в чем не бывало обратился Годи ко мне, – сейчас мне без вашей помощи не обойтись.

Меня же охватил ужас, и к горлу подкатила тошнота. Мне хотелось бежать прочь из этой страшной комнаты. Но ноги не слушались, и я не мог даже подняться.

А голый человек, только что, как бык на бойне, заколотый Годи, еще корчился на полу.

– Ну же, сударь, – повторил убийца, словно не понимая причины моего волнения, – быстрее, сделайте одолжение, помогите мне занести тело в мастерскую. А то, чего доброго, зайдет кто-нибудь, неправильно поймет…

И я повиновался. Мы отволокли затихшую жертву в мастерскую и положили на верстак, застланный клеенкой. Годи включил дисковую пилу и я понял, что он намерен расчленить тело. Я не мог, да и не желал присутствовать при этом; выйдя в гостиную, я попытался открыть входную дверь, но она не поддалась (видно, в замке есть какой-то секрет). А для того, чтобы позвать Годи на помощь, мне надо было вернуться в мастерскую, я же не мог этого сделать: мне с лихвой хватало звуков.

Не в силах придумать что-либо более подходящее и, вновь почувствовав дурноту, я рухнул на ту самую кушетку, с которой наблюдал описанную отвратительную сцену.

По гудению воздуха в трубе, я понял, что Годи растопил свою маленькую домну и, по-видимому, сжигает сейчас части раскромсанного тела. Потом в мастерской журчала вода. И вскоре он вышел – переодетый в чистое, умытый и причесанный. Он сначала мельком глянул на меня, затем пригляделся более внимательно, а потом сказал с досадой в голосе:

– Ох, простите, сударь. Я кажется не учел утонченности вашей психики и нарушил какие-то ваши этические установки?

– Зачем вы его убили?

– А зачем вам два Годи? – искренне удивился он.

– Тогда зачем вы его создали? – настаивал я.

– Чтобы убедиться, что могу это. Нормальный эксперимент.

– Чудовищный, жестокий эксперимент.

– Вовсе нет. Три часа назад этого существа на свете не существовало, и вот его снова нет. Я не нарушил равновесия мировых сил, а значит, не нарушил и никаких запретов. Я убил? Кого? Да его и не было никогда.

– Не надо было его создавать. Но уж если так случилось, следовало оставить его.

– Чтобы назавтра он начал претендовать на мой дом, на мое имущество, на мое имя, в конце концов?

– Но ведь это ВЫ создали его.

– Э-э, милейший, да я вижу, вы ничего не поняли. Это же был Годи. Павел Игнатович – собственной персоной, без подделки, без халтуры. Это был Я – от и до. Каждая молекула, каждая мысль совпадала с моими. А уж себя я знаю. Единственной возможностью избежать крупных неприятностей было воспользоваться его слабостью и растерянностью. Уж поверьте. Еще немного, стоило ему прийти в себя, одеться, и уже никто из нас двоих (а о вас я и не говорю) не смог бы уверенно сказать, кто кого создал. Да даже если бы мы и оставили ему какую-то помету, в своих мыслях, по природе своей, он бы все равно был самым настоящим Годи, я, повторяю, в работе не халтурю. К сожалению, доселе в мире существовал один я. Я к этому привык, да и мир – тоже. Если бы я мог, я создал бы под своего двойника еще один мир, но это, к сожалению, мне не по силам. Пока. Значит, одного из нас следовало уничтожить.

– Но раз вы сами говорите, что ваш двойник не был муляжом, куклой, фантомом или чем-то еще, а был самым настоящим человеком – вами, выходит вы все-таки не просто уничтожили плод эксперимента, а совершили именно убийство.

– САМОУБИЙСТВО, молодой человек, не путайте. – Тут он вскочил с кресла и заявил: – И все! И хватит об этом! Еще раз прошу извинения за то, что не учел вашей хрупкой нервной конституции. Давайте же прекратим наш бессмысленный спор и выпьем по чашечке кофе.

И я снова подчинился ему. Но долго еще нет-нет, да и вспоминался мне сползающий с кресла на пол окровавленный голый человек с вонзенным в шею кинжалом.

В тот вечер я все-таки задал Годи еще один вопрос по тому же поводу: «И все-таки, неужели вы создали его только из любопытства?» «Я должен был убедиться в том, что я это могу. Но главное, отныне я не считаю себя в долгу перед ним, – Годи указал пальцем вверх. – Он создал меня. Я уничтожил себя. Я-оставшийся принадлежу отныне только себе».

Позже я не раз убеждался в способности Годи быть и добрым, и бескорыстным. Но я всегда помнил, что доброта для него – не естественный душевный порыв, хоть и принятый им, хоть и выполняемый им честно, но все же навязанный ему извне, закон. Если он мог обойти его не нарушая, он спокойно делал это, и описанный выше случай служит прекрасной тому иллюстрацией.

Дневник Вики.

2 марта.

Не знаю почему, вдруг захотелось сюда что-нибудь записать. Я уже поняла, что нормально вести дневник все равно не буду – не хватит терпения. Но сначала думала, что вообще брошу это дело, а теперь решила: пусть лежит, захочется – запишу что-нибудь. Все равно потом будет легче вспомнить, что было в промежутках между записями, чем если бы их вообще не было.

Сегодня в школе до меня докопалась Инка с вопросом, где это я пропадаю целыми днями. И я все рассказала ей про Виктора. Ведь трудно все держать в себе. Она никак не могла поверить, что между нами до сих пор ничего не произошло, думала, я стесняюсь, и все наезжала на меня, мол, да ладно ты, начала, так ВСЕ рассказывай. Но я врать не стала. Хотя мне и самой странно.

Я очень привязалась к нему. Я езжу в его контору каждый день. Оказывается, под Новый год у него потому было пусто дома, что жена в ноябре возила куда-то дочку, на лечение, что ли, и там застряла. Но теперь-то – все на месте. Сразу мысль: вот же негодяй, стоило жене отлучиться… но я так понимаю, что ему и с ней – одиноко.

Я знаю, что все это нехорошо, но в то же время, мы ведь ничего плохого не делаем. Мне просто нравится разговаривать с ним, слушать его. Он все понимает. Хотя иногда бывает ужасно вредным. К тому же мне стали интересны его адвокатские дела, и я, наверное, буду поступать на юридический.

Его сослуживцы уже привыкли, что я там все время торчу, считается, что я готовлюсь к поступлению. Во всяком случае, никто ни на что не намекает. Когда все уходят, мы остаемся одни и ведем разговоры обо всем на свете и еще целуемся. Почему-то я не стесняюсь его ни в чем, вот, например, на днях пожаловалась ему, что у меня растет грудь – буквально каждый день становится побольше. А он усмехнулся и сказал: «Мне бы твои проблемы». Это как раз один из тех случаев, когда он меня бесит.