Американский Голиаф - Харви Джейкобс

– Мы и будем вежливо разговаривать, Элвуд.

– И потом, я ведь на дежурстве.

– И дежурство никуда не денется. Самые лучшие умы в самых важных кабинетах работают лучше, когда курят. Вы должны это знать.

– Если пойдет с проверкой кондуктор…

– Да он крепко спит. Это будет наша тайна, Элвуд. И мне бы очень пригодилось ваше мнение об этом нашем новом и благородном творении.

– Могу я спросить, сэр, сколько стоит этот ваш «Негритосик»?

– Сейчас, пока идет апробация, бесплатно. Ничего не стоит и ни к чему не обязывает. Не хотите ли поучаствовать?

– Нам придется стать в тамбуре.

Порывшись на ощупь в купе, Джордж нашел в кармане пиджака кожаную коробку с «Негритосиками». Слышно было, как на своей подвесной постели билась, точно рыба, беспокойная Анжелика. Она впервые путешествовала на запад, вообще впервые путешествовала так далеко. Возбудишься от такой невинности! Могла ли эта женщина даже представить, что будет мчаться сквозь темные мили, словно принцесса, в пулмановском вагоне? Когда бы Хамиш Флонк вернулся с войны в целости и сохранности, подобный вояж так и остался бы в королевстве волшебных сказок. Если поездка и не принесет ничего нового, она хотя бы научит Анжелику ценить то, что ей досталось. Не стоит слишком скоро и слишком строго судить судьбу.

Поезд мчался сквозь бесконечный лес, лунный свет ронял брызги на сосновую армию.

– Ну? Что скажете, Элвуд? – Закрываясь от ночного ветра, Джордж запахнул халат. – Ваше мнение представляет интерес.

– Очень приятно, я думаю. – Изо рта его змеился дым. – Сладость и чуток горечи.

– Именно. Чуток горечи. Вашим людям нравится пикантность. Так и предполагалось.

– Мне нужно в вагон. Время обхода.

– Но вы же только два раза затянулись. Давайте еще Элвуд. Вдыхайте глубже. Вот так. «Привкус и вкус. Детская нежность». Таков наш новый слоган, на который я весьма рассчитываю.

– Кажется, я чувствую привкус и вкус.

– Элвуд, откуда мне знать, что вы меня не обманываете? Вдруг вы специально говорите то, что я хочу услышать?

– Ниоткуда вы не узнаете.

– Докуривайте до конца. До окурка.

– Я лучше оставлю на потом.

– Не надо. Не волнуйтесь. Своими заботами вы заслужили целую коробку. Проверка должна быть честной. Вкус меняется, когда сигара догорает до корня.

Элвуд опять набрал полный рот дыма, вокруг его головы уже клубилось серое облако.

– Так и есть. Все правильно.

– Я рассчитываю, что вы расскажете о «Негритосиках» друзьям, – сказал Джордж. – Из уст в уста – лучшая реклама.

– Обязательно, сэр, – ответил Элвуд. – Не сомневайтесь. Но вы не обидитесь, если я вам кое-что скажу?

– Говорите что хотите. Я не обижусь. Апробация для того и нужна.

– Название. «Негритосик».

– Чем вам не нравится название?

– А еще детская нежность. Я-то знаю, вы вовсе не хотите сказать, будто эти сигары специально для детей. Но кто-то другой, менее образованный, вдруг да и возмутится.

– В детской нежности весь смысл, она перекликается с названием! – воскликнул Джордж. – Как вы не понимаете? Ассоциация между нежностью и детством? Детей любят все. Вот вы любите детей?

– Каких-то да, каких-то нет, – проговорил Элвуд. – Но посудите сами, столько негров не любят слово «ниггер», а тут звучит похоже. На месте ваших людей я придумал бы другое название, не такое обидное. Скажем, «Дядя Том». На это никто не рассердится.

– «Дядя Том»? Это же пустое место. Не вызывает никаких чувств. Ни капли. В «Негритосике» есть изюминка. Невозможно забыть. Прилипает. Даже если пяти-шести ниггерам что-то померещится и они начнут бухтеть, я не стану из-за этой ерунды менять такое сильное имя. Я не спрашиваю, что вы думаете о названии, Элвуд. Только о самих сигарах.

– Вы абсолютно правы, сэр. Если я позволил себе лишнего, прошу меня извинить. Черные с радостью понесут ваших «Негритосиков» в свои дома – мужчины, женщины и даже дети. «Привкус и вкус. Детская нежность». Да, сэр.

– Никто не собирался предлагать этот товар женщинам и детям. Или стоило? Честно говоря, мы мало знакомы с предпочтениями ваших людей.

– О, я думаю, на женщин и малолеток можно ставить.

– Это хорошая новость, – сказал Джордж.

– Теперь мне нужно заняться своими делами.

– Одну затяжку на дорожку.

– Хорошо, на дорожку.

Втянув в себя по последней порции дыма, Джордж с проводником бросили на рельсы остатки «Негритосиков».

– Что-то я немного устал, – сказал Джордж. – Пора, пожалуй, вздремнуть.

– Да, спокойной ночи, сэр.

– Вы остаетесь?

– На одну минутку. Побуду на свежем воздухе, почувствую привкус и вкус.

– Привкус и вкус!

Джордж рассмеялся, покачал головой и ушел к себе в купе. Там он стащил халат, улегся на койку, закрыл глаза и поплыл вдаль вместе со стальной колыбелью поезда.

Над Джорджем лежала Анжелика, прижав ноги к животу и касаясь пальцами пулмановской крыши. Она старательно представляла себя озером, что питается потоками свежей воды. Дождевой воды, талого снега и капели сосулек. Ничего не получилось, она знала об этом. Анжеликино тело отбивало семенные удары Джорджа Халла. Этой ночью в пулмановском купе не начнет свою жизнь ребенок. Хамишу придется еще подождать своего суррогатного бессмертия.

В тамбуре проводник Элвуд выблевывал на рельсы содержимое желудка и обдумывал цену свободы.

Форт-Додж, Айова, 6 июля 1868 года

Последний спазм? Обратно в воронку? Вновь низведен до ничтожных атомов, коими истыкана вечность? Что лучше – распасться в диффузии или растаять в иллюзии? Стать Принцем Хаоса или сгустком неповоротливого континуума? Это рождение завершения или завершение рождения? Я требую объяснений. Не желаю принимать на веру. Начало это или конец, мне нужно время на подготовку.

Акли, Айова, 8 июля 1868 года

Обложившись самыми проверенными книгами, брошюрами и плакатами, преподобный мистер Генри Турк готовился к проповеди, которую ему предстояло прочесть десять дней спустя. Он оторвался от размышлений, закрыл глаза и представил себя на сцене гигантского шатра, где на ежегодное собрание прибудут тысячи заблудших агнцев.

В этот раз он сам придумал обстановку. В очищающем театре не будет ни украшений, ни развлечений. Лишь восстанут на пустой сцене суровый, как Божий суд, черный амвон да большой дубовый крест с брызгами красной краски там, где Господь пролил свою кровь. По обеим сторонам сцены, позади ораторской трибуны, будет распевать гимны и восхваления детский хор из школы для индейцев.

Преподобный воображал, как обратится к жаждущей толпе. Его слова, точно воробьи в гнезда, полетят в страждущие уши. Беда в том, что эти воробьиные слова не желали с той же легкостью лететь с пера на бумагу. Преподобный этому не удивлялся, ибо проповедь должна была вызвать в зрителях по меньшей мере изумление. Банальности неуместны. Всякая произнесенная фраза должна вспыхнуть молодым пламенем. Ничто иное не в состоянии выжечь укоренившуюся в умах чуму самодовольства.

Турк встал из-за стола и потянулся. Его собственная апатия, не коренится ли она в неуверенности? Не откусил ли он больше, чем способен прожевать? Кто он – пророк или всего лишь резонатор? Трудная, однако почетная задача: преодолев преграды, войти в покой мерцающих откровений.

Как честный человек, преподобный Турк допускал слабую возможность провала. Это была дань скромности. Он был уверен, что с помощью Спасителя и собственными стараниями все же отыщет путь. И независимо от этой убежденности необходимо было продолжить работу.

Требовалось срочно чем-то взбодриться. Турк выдвинул нижний ящик шкафа, где он держал письма, дневники, разные мелочи и бутылку виски из кислого сусла. Алкоголь считался злом, если только не нужно было унять боль. Однако муки ускользающего языка казались худшими из возможных. Преподобный Турк откупорил бутылку, помолился, чтобы виски обратились в чернила, и попробовал на вкус плод своей алхимии.

После этого он обратился к книге, оставленной падшей голубкой, которая называла себя Патрисией Бездонной и некогда торговала благосклонностью в салуне «Голубые глазки». Ей был сон, побудивший верную шлюху отвергнуть привычный образ жизни и отправиться на восток чтобы примкнуть там к безбрачным трясунам.[7] Преподобный мистер Турк с неохотой благословил ее в дорогу.

Ее подарок включал в себя виски и подозрительный учебник трясунских правил. В нем подробно описывались мерзкие танцы, с помощью которых трясуны достигали духовного экстаза. Сие безобразие сопровождалось вульгарными иллюстрациями.

Преподобный любопытства ради полистал учебник и позволил себе повторить кое-какие фигуры и шаги – все эти притопы, прихлопы и привороты, что скорее ублажат Пана, чем помогут достичь истинного блаженства. Во время эксперимента преподобный Турк обнаружил в себе некую приподнятость, возбуждавшую приятный ритм, особенно когда капли виски смазали скованные артритом колени. Нельзя не признать: описанные в книге подскоки будили к жизни остатки некой субстанции, что могла сойти за благодать.