Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе - Филлис Джеймс

Трудно было ожидать, что эти скудные приходские силы, даже подкрепленные в зимнее время двадцатью четырьмя ночными патрулями, способны предотвратить убийство. А уж мысль использовать их в качестве детективного агентства представляется тем более смехотворной. Хотя они были не единственными защитниками закона в приходе, где жил Марр. Кроме них – но не над ними – имелись три магистрата в составе местного полицейского суда Шэдуэлла, это один из семи созданных в 1792 году. Организацию таких судов можно считать антикоррупционным актом, поскольку это наконец избавило Миддлсекс от позора продажного правосудия, которое больше столетия считалось крайне прибыльным делом. Пробившись с помощью денег в судейские, люди открыто брали в качестве взяток столько, сколько удавалось получить, – вытаскивали из разных передряг воров, облагали данью содержателей борделей, а тем, кто осмеливался им противодействовать, грозили тюрьмой. Но иногда они встречали мошенников хитрее себя. В конфиденциальном докладе лорду-канцлеру говорится о некоем судье по имени Сакс в окрестностях Вапинга – человеке скверном и достойном всяческого порицания. Еще недавно он был заключенным тюрьмы суда королевской семьи, куда попал за долги, а теперь таскался по грязным питейным заведениям на Тауэр-Хилл и в Вапинге и собирал кляузы в крохотном баре поблизости от службы снабжения флота. Но не многие судьи пали так низко. Им ведь достаточно было открыть магазин неподалеку от суда и прекрасно зарабатывать, облагая продаваемые ворам и проституткам товары с десяти-, а то и двадцатипроцентной надбавкой. За это они обещали им неприкосновенность. Смысл закона 1792 года заключался в том, чтобы заменить завидные деловые предприятия судами по принципу тех, что были учреждены Генри Филдингом на Боу-стрит, где уже полвека вершилось честное правосудие. Магистраты семи новых судов получали по четыреста фунтов в год (впоследствии эта сумма увеличилась до пятисот фунтов) – достаточное, как надеялись, жалованье, чтобы не поддаваться искушениям.

Но решение одной проблемы повлекло за собой другую. Единственное требование к назначаемому на должность человеку, общее для всех судейских: личный доход кандидата должен быть не менее ста фунтов в год, чтобы он не стал послушным орудием в руках государства. Новые должности распределялись согласно праву патронажа. К 1811 году (снова цитата из «Икзэминэра») «в судах сидело много людей, с которыми не знали, что делать, их собственные покровители. У них не было ни времени, ни желания, ни способностей выполнять свои обязанности. Их положение сильно досаждало им самим и вредило их подчиненным… Один писал роман, другой изучал политику, третий погрузился в богословие, четвертый обсуждал проходивших мимо девиц, пятый грыз перо, корпя над незаконченной рифмой, шестой нес всякую чушь о жизни доктора Джонсона». Сам поэт-лауреат[5] (по выражению Вальтера Скотта, «эта поэтическая Минея, человек, заслуживший уважение во всех областях, кроме литературы») был тоже из магистратов, которые вообще отличались страстной любовью к писательству. Один мог сочинить пьесу, в которой ловили негодяя, совершившего преступление в пьесе другого, а третий судейский обсуждал сюжеты первых двух в журнале. «Магистраты, – заключает автор, – были тем же в дневное время, что сторожа в ночное: жалкими существами совершенно не на своем месте, бесполезными для всех, кроме тех, кто грабит честных людей».

Трое магистратов Шэдуэлла: Роберт Кэппер, Эдвард Маркленд и Джордж Стори – размещались в помещении суда на Шэдуэлл-Хай-стрит. Подразумевалось, что оттуда они должны обслуживать шесть густонаселенных районов: Шэдуэлл, Вапинг, Святой Анны (Лаймхаус), Святого Георгия на Востоке, Рэтклифф и Поплар. Себе в помощь (подобно магистратам других судов) они имели право нанимать не больше восьми полицейских. Полицейские не носили формы, не имели значков принадлежности к определенному суду, и им не полагалось никакого снаряжения. В сущности, они представляли собой крошечные, обособленные подразделения, которые были полностью под личным началом магистратов. Полицейскому платили двадцать два шиллинга в неделю, но как бы в виде предварительного гонорара. Предполагалось, что они должны выполнять поручения граждан, охотиться за преступниками и за оговоренное вознаграждение возвращать награбленное. Этим способом они зарабатывали сверх положенного жалованья до ста фунтов в год. Между ними, приходскими констеблями и ночными сторожами сложились глубоко враждебные отношения. Те воспринимали полицейских как шпионов, отказывались им как-либо помогать, поскольку они боролись за одни и те же побочные доходы, но служили разным господам.

Чарльз Хортон, который обследовал лавку Марра, служил не Шэдуэллу. Он принадлежал к другой, даже более новой организации, чем полицейский суд Шэдуэлла. Полиция Темзы, имеющая участок на Нью-Вапинг-стеарз, обрела свой статус в 1800 году. Ее задачей стала охрана ценных грузов на судах, стоящих на якоре в районе Пула. И хотя она имела право нанимать пять «сухопутных констеблей» и более сорока речных служащих, ее деятельность, как правило, ограничивалась операциями на Темзе. Однако Джон Хэрриот, занимавший пост начальника речной полиции с момента ее образования, оказался человеком неординарным. Чтобы понять его роль в расследовании преступления, необходимо обратиться к истории его жизни.

Еще мальчишкой Хэрриот пошел на флот, плавал в Вест-Индию. Попал в кораблекрушение в Средиземном море, затем служил под началом адмирала Джорджа Покока, участвовал в захвате Гаваны, потом Ньюфаундленда. Когда наступил мир, Хэрриот записался в торговый флот первым помощником, некоторое время жил у американских индейцев, затем внезапно снова появился на Востоке в качестве военного, где выполнял функции капеллана и помощника судьи-адвоката[6]. Он был послан усмирять непокорного раджу, получил мушкетную пулю в ногу, отплыл на Суматру, побывал на мысе Доброй Надежды. Занимался виноторговлей, после чего стал фермером, обосновавшись в Эссексе, где его сделали магистратом. В 1790 году ферма сгорела во время пожара и Хэрриот переехал в Соединенные Штаты, но через пять лет вернулся в Англию и в 1798 году помогал Патрику Колхауну организовать речную полицию со штаб-квартирой в Вапинге. С самого ее основания он оставался ответственным за нее магистратом. В 1811 году ему исполнилось шестьдесят шесть лет. Колоритнейшая фигура, смелый, хитроумный старый пират, из отцов-основателей первой Британской империи, он как будто сошел со страниц произведений Роберта Луиса Стивенсона.

Но мемуары Хэрриота свидетельствуют о том, что он был не просто пиратом. Этот человек отличался удивительной энергией и разносторонностью. Ничто не казалось чуждым его открытому, пытливому уму. Теолог-любитель, он никогда не отказывался порассуждать в печати о существовании Бога и силе евхаристии. Обладал известным даром в инженерном искусстве, хотя некоторые из его изобретений отличались скорее оригинальностью, чем практичностью. Гуманист, он одним из первых разоблачал пороки частных сумасшедших домов. Обладая философским складом ума, проводив в холодную могилу бренные останки двух жен, отца и нескольких детей и размышляя о смерти, «достиг неизъяснимого духовного умиротворения и, уладив дела земные, готовился к собственному упокоению». Еще он был практичным моралистом, и его совет сыновьям, собравшимся в Ист-Индию в пору, «когда чувства бурлят, а теплый климат только усиливает желание наслаждений», заслуживает лучшей судьбы, чем быть похороненным на страницах редкого издания «Борьба в жизни».

Такова была организация полицейской охраны Лондона в 1811 году. Из миллионного населения столицы примерно 120 тысяч человек проживали в Сити. Только там имелась разумная система управления и выделялись средства на действительно эффективные ночные дежурства. Остальная часть города, находившаяся за пределами Сити, была поделена на пятьдесят отдельных приходов, представлявших маленькие независимые государства, которыми опосредствованно правили общий король и парламент. Приходы имели собственные органы власти – советы, включавшие в себя церковных старост и приходских доверенных и попечителей. Они насчитывали в общей сложности три тысячи констеблей и ночных сторожей. На их территории находились семь недавно учрежденных полицейских судов, не располагавших властью над приходским управлением. В каждом имелись должности трех магистратов и восьми полицейских – они также представляли собой независимые органы. Ниже по течению располагался участок речной полиции Темзы, в чью функцию вменялось защищать судоходство. И наконец, primus inter pares[7] – главный уголовный полицейский суд на Боу-стрит, где работали также три магистрата и corps d’elite[8] из шестидесяти сыщиков, чьей задачей, как правило, было патрулирование главных путей в Лондон. При такой организации – или, вернее, полном ее отсутствии – не хватало общего руководства, никто ни перед кем ни за что не отвечал. В отношениях царили враждебность и зависть, и почиталось достойным ни с кем не делиться информацией[9]. Министр внутренних дел мог бы еще в случае крайней необходимости призвать на помощь Боу-стрит или речную полицию, но в других ситуациях взаимодействие было немыслимо.