Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников

превращению ее в литературу.

В «Чемодане», написанном на шесть лет позже «Наших», история появления писателя в Америке еще больше мифологизируется, отдаляется от первоисточника:

Шестнадцатого мая я оказался в Италии. Жил в римской гостинице «Дина». Чемодан задвинул под кровать.

Вскоре получил какие-то гонорары из русских журналов. Приобрел голубые сандалии, фланелевые джинсы и четыре льняные рубашки. Чемодан я так и не раскрыл. Через три месяца перебрался в Соединенные Штаты.

В Нью-Йорк. Сначала жил в отеле «Рио». Затем у друзей во Флашинге.

Август превратился в май, Австрия – в Италию, полгода усохли ровно наполовину. Жена и дочь становятся просто друзьями. По поводу джинсов и рубашек ничего определенного сказать нельзя. Помните, Довлатов отказывается от малярного труда, ссылаясь на то, что вся одежда новая и поэтому не подходит для покрасочных работ. Что-то было куплено. Но ясность и количественная точность списка обновок не могут не породить подозрений. Прелесть и определенное «коварство» прозы Довлатова состоят как раз в незаметном для глаза смещении, которое, постепенно увеличиваясь, уводит взгляд читателя от суровой прозы жизни. Да, в легкомысленном и солнечном Риме можно и даже нужно обзавестись яркими – под цвет неба – сандалиями. В скучноватой и респектабельной Вене подобное буйство красок не приветствуется.

Ради справедливости отмечу, что драматическое «творческое осмысление» в «Наших» совпадает с настроением Довлатова в те дни. Из письма Ефимовым от 9 марта:

Дорогие Марина, Игорь (Бабушка, Лена, Наташа)

Спасибо за письмо. На душе у меня просто жутко. В N. Y. ожидало болезненное личное переживание. Подробностей касаться не следует. Итак я обегал весь город. Всех допрашивал. Совершенно уподобился Федору Павл. Карамазову. Конечно – поделом. И заслужил. И сам виноват. Но все равно очень тяжело и больно. Давно я так не мучился. С Аськиных времен. Вроде бы, от горя человек становится лучше. (Кажется, это пошлость.) И вообще, для хорошего человека – любое несчастье – расплата за его собственные грехи. (И это, кажется, тоже пошлость.) Простите меня за ненужную откровенность. Но я вас всех очень люблю и очень без вас скучаю.

В те дни Довлатову казалось, что воссоединение семьи не получилось, все слова в письмах – глупые мечтания, разговор с самим собой. Эмиграция и переезд в Америку – роковые ошибки, которые уже не исправить. Да, это достаточно быстро прошло. Письмо тем же Ефимовым от 17 марта:

Дорогие Марина, Игорь!

Мне очень стыдно за то письмо. Не принимайте к сведению.

Но эта оглушенность была хорошо заметна в первые месяцы жизни Довлатова в США.

Глава вторая

Пришло время рассказать об истории создания «Нового американца». В наши дни это событие по понятным причинам разделилось на «истории». Слишком разными были отцы-основатели газеты. Также разными были следы в их судьбах от участия в общем проекте. Самая известная версия принадлежит, конечно, Довлатову. В «Невидимой газете» он рисует ситуацию, в которой оказались эмигранты условно творческих профессий – журналисты, музыковеды и даже конферансье. Вырвавшись из тисков тоталитаризма и вкусив первые плоды рыночной экономики, они ощутили растерянность. Воздух свободы пьянил все меньше, насущно вставал банальный вопрос о способах бытового существования. Даже самые предприимчивые признавали свою неспособность быстро вписаться в новый дивный мир.

Бывший фарцовщик Акула мечтал о собственном торговом предприятии. Он говорил:

– В Москве я жил как фрайер. Покупал у финского туриста зажигалку и делал на этом свой червонец. С элементарного гон-дона мог наварить три рубля. И я был в порядке. А тут – все заграничное! И никакого дефицита. Разве что кроме наркотиков. А наркотики – это «вилы». Остается «телега», честный производственный бизнес. Меня бы, например, вполне устроила скромная рыбная лавка. Что требует начального капитала… При слове «капитал» все замолкали.

Многие впадали в диванный анабиоз, погружаясь в размышления о судьбах мира и своего места в истории. Оцепенение сменялось лихорадочной вербальной активностью. Рождались проекты такой степени реалистичности, что слово «фантазия» на их фоне выглядело прагматично, серо и приземленно. При всем разнообразии мечтаний и поисков их объединяло желание совместить будущий социальный успех с творческой самореализацией. В глубине души жило согласие – коварный плод советского воспитания – на творческую победу как таковую, без материального подкрепления. Вариант исключительно финансового успеха почему-то не рассматривался. В ожидании близкого чуда прожектеры щедро делились замыслами с окружающими:

Мы все строили планы. Пока однажды Мокер не сказал:

– А я, представьте себе, знаю, что мы будем делать.

Дроздов заранее кивнул. Эрик Баскин недоверчиво прищурился. Я вдруг почувствовал странное беспокойство.

Помедлив несколько секунд, Мокер торжествующе выговорил:

– Мы будем издавать вторую русскую газету.

Гораздо позже в интервью Виктору Ерофееву дается несколько иная трактовка рождения «Нового американца»:

Потом возникла идея создать газету. Вокруг ошивались бывшие журналисты, и мы решили это делать вместе. Тут же возник вопрос – а кто нам разрешит, и выяснилось, что разрешения не требуется, просто нужно купить помещение, бумагу, техническое оборудование.

Булгаковские интонации из «Невидимой газеты» уступают место нарочито сниженному описанию. В этом варианте не назывался конкретный создатель газеты, но создается впечатление, что именно Довлатов – автор проекта. Прежде чем перейти к выяснению «родительских прав», нужно раскрыть имена прототипов героев повести.

Литературные персонажи из «Невидимой газеты» достаточно близки к реальным основателям «Нового американца». Вилли Мокер – Борис Меттер, Эрик Баскин – Евгений Рубин, Лев Дроздов – Алексей Орлов. Все они, как и Довлатов, журналисты. Самый известный из них – Рубин. Снова «Невидимая газета»:

…Многие из нас когда-то были знаменитостями. Например, Эрик Баскин. Он был известным спортивным журналистом. Редактором журнала «Хоккей-футбол». А футбол и хоккей заменяют советским людям религию и культуру. По части эмоционального воздействия у хоккея единственный соперник – алкоголь.

Когда Баскин приезжал с лекциями в Харьков и Челябинск, останавливались тракторные заводы. Вечерняя смена уходила с предприятий.

Текст близок к действительности. Рубин и правда работал в «Советском спорте» и в его «дочке» – еженедельнике «Футбол-хоккей». Спорт в небогатом на развлечение советском обществе занимал особое место. Поэтому известность и популярность Рубина, за вычетом замерших тракторных заводов, не вызывает сомнений. Отмечу, правда, что редактором ни «Футбола-хоккея», ни даже «Хоккея-футбола» он не был. Самое высокое номенклатурное достижение Рубина – должность заместителя редактора отдела спортивных игр в «Советском спорте». Об этом можно прочитать в мемуарной книге «Пан или