Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников

профсоюзном автобусе в Ригу за колготками.) А что такое инфляция, я даже не знаю…»

Мой отец завалил Леопольда сувенирами. Отослал ему целую флотилию деревянных ложек и мисок. Мельхиоровую копию самовара, принадлежавшего Льву Толстому. Несколько фигурок из уральских самоцветов. Юбилейное издание «Кобзаря» Шевченко размером с надгробную плиту. А также изделие под названием «Ковчежец бронзированный».

Леопольд откликнулся белоснежным носовым платком в красивой упаковке.

Затем выслал отцу трикотажную майку с надписью «Эдди Шапиро – колеса и покрышки». Мой отец не сдавался. Он позвонил знакомому инструктору горкома. Раздобыл по блату уникальный сувенир. А именно – сахарную голову килограммов на восемь. В голубой сатинированной бумаге. Этакий снаряд шестидюймового калибра. И надпись с ятями: «Торговый дом купца первой гильдии Елпидифора Фомина».

Знакомого инструктора пришлось напоить коньяком. Уникальный сувенир был выслан Леопольду.

На встречу с дядей герой «Наших» отправляется один. Он рассказывает Леопольду о судьбе деда, не уточняя, что того расстреляли в 1938 году:

Официант принял заказ.

– Да, я чуть не забыл, – воскликнул Леопольд, – скажи, как умерли мои родители?

– Деда арестовали перед войной. Бабка Рая умерла в сорок шестом году. Я ее немного помню.

– Арестовали? За что? Он был против коммунистов?

– Не думаю.

– За что же его арестовали?

– Просто так.

– Боже, какая дикая страна, – глухо выговорил Леопольд, – объясни мне что-нибудь.

– Боюсь, что не сумею. Об этом написаны десятки книг.

Леопольд вытер платком глаза.

– Я не могу читать книги. Я слишком много работаю… Он умер в тюрьме?

Мне не хотелось говорить, что деда расстреляли. И Моню (дядя Довлатова, умерший во время блокады Ленинграда. – М. Х.) я не стал упоминать. Зачем?..

Дальнейшее родственное общение свелось к поездке по Вене и посещению еще нескольких пунктов австрийского общепита:

Что мне нравилось в дяде – передвигался он стремительно. Где бы мы ни оказывались, то и дело повторял:

– Скоро будем обедать.

Обедали мы в центре города, на террасе. Играл венгерский квартет. Дядя элегантно и мило потанцевал с женой. Потом мы заметили, что Хелена устала.

– Едем в отель, – сказал Леопольд, – я имею подарки для тебя.

В гостинице, улучив момент, Хелена шепнула:

– Не сердись. Он добрый, хоть и примитивный человек.

Я ужасно растерялся. Я и не знал, что она говорит по-русски. Мне захотелось поговорить с ней. Но было поздно… Домой я вернулся около семи. В руках у меня был пакет. В нем тихо булькал одеколон для мамы. Галстук и запонки я положил в карман.

Литературный вариант корректируется документальными источниками. Из письма Довлатова жене от 14 октября 1978 года:

Были в трех ресторанах с Леопольдом. Я изнемогал, мама, бедная, заискивала. Думала, он ей зубы вставит.

Игорь Ефимов записывает в дневнике 6 октября:

Довлатов сообщил, что истратил все шиллинги и доллары, исследуя бездны австрийского дна. К нему приезжал богатый дядя из Бельгии – точь-в-точь советская карикатура на буржуя.

Общение с бельгийскими родственниками заглохло после переезда в Америку. Но рассказ был написан.

Пребывание Довлатова в Вене нашло отражение в автобиографической повести Григория Рыскина «Газетчик». Ее автор – журналист, окончивший Ленинградский университет, успевший, как и Довлатов, поработать в союзных республиках. В частности, Рыскин трудился в таком экзотическом издании, как «Комсомолец Туркменистана». Общая выездная волна подняла и его, хотя в профессиональном плане его жизнь складывалась довольно удачно. Я уже говорил, что эмиграцию многие выбирали не по конкретным причинам, а поддавшись общему, какому-то ветхозаветному отъездному настроению. Довлатова Рыскин шапочно знал по Ленинграду. В повести писатель выведен под фамилией Амбарцумов:

Прогуливаясь после полуночи по Кертнерштрассе, я увидел немыслимую фигуру десантника неведомой страны. Он был в зеленой лягушачьей униформе, в солдатских шнурованных бутсах. Головой десантник сшибал мартовские сосульки. Он вел на поводке толстенького фокстерьера и нежно беседовал с ним.

– Даже в Вене спасу нет от этих фрайеров из «Сайгона», – сказал вместо приветствия Амбарцумов. Это был, конечно, он. – Хоть на Ринге «Сайгон» открывай.

– Ничего не получится, публика не та. Ты только посмотри, кто едет.

Мы вышли на Ринг. У подъезда стоял румяный полицейский в золотых очках, похожий на кандидата наук.

– С тобой-то наверняка все хорошо, Амбарцумов, тебя вон классик в аэропорту лобызал.

– Иуда тоже Христа лобызал. Знаешь, сколько они платят за рассказ? Пообедать с дамой не хватит. На пару пива с бутербродами. А моя Ленка в Квинсе только за квартиру триста выкладывает.

– Тебе хорошо, тебя ждут.

– Может, заборы красить придется.

– С таким скелетом, как у тебя?

– А может, продать скелет в анатомический театр.

Тут есть вопросы, касающиеся венских мартовских сосулек, до которых Довлатов в Австрии просто не дожил. Но оставим мелкие придирки. Сцена отражает главное: «тебе хорошо, тебя ждут». Довлатов впервые за долгое время оказался в выигрышном положении. В отличие от мечущихся, растерянных эмигрантов он знал, куда и к кому едет. Довлатов ехал к семье. Его письма к жене и дочери в Америку – свидетельства внезапного осознания ценности дома и семьи. Дом остался позади – в Ленинграде, и туда не вернуться. Семья в Америке. В Америку попасть можно, но без семьи Довлатов себя там не представлял. Уже была попытка пятилетней давности, оставив семью, уехать в Таллин, чтобы там состояться как писатель. Книга не вышла, и семья оказалась под ударом. Жертвовавший многим ради литературы, Довлатов теперь думает и говорит иначе. Из письма жене от 16 октября 1978 года:

Лена, об Америке я знаю все, что можно знать, не побывав там. Планы, конечно, неопределенные. Мы по-разному смотрим на вещи. Ты – реально. Мы – эмоционально. Ты рассуждаешь по-деловому. Нам же – лишь бы соединиться. До того мы соскучились. До того не верили в это.

Автор внезапно решает, что «пережал» с эмоциональностью. Следует показать себя вдумчивым и готовым к ответственным решениям:

Соединимся и начнем жить. Я пытаюсь действовать не спеша, разобраться. Впереди – какая-то довольно серьезная жизнь.

… Леночка, не думай, я не идиот. Я знаю, что все сложно. Но главное – мы сделали правильно. Мы живы, относительно здоровы, главное впереди. Два-три года будут неустроенными и сложными. Но перспективы есть. Главное вырваться из этого сумасшедшего дома. Все время об этом помни. Никаких иллюзий не строю, пытаюсь