Господин Гориллиус - Давид Дар

Поэтому он заботливо стал натягивать на обезьяну свои кальсоны, брюки, рубашку, жилет, пиджак. Завязал вокруг его толстой мохнатой шеи свой красный галстук с зелеными горошинами. Одежда, конечно, была мала горилле и на нем не сходилась. Кое-что лопнуло, пока натягивалось на горилльи члены. Доктор отобрал из принесенных гориллой бумаг деньги и на клочке бумаги написал записку Элизабет:

«Моя дорогая очаровательная Элизабет! К тебе придет этот ужасный субъект, который является вожаком горилльего стада. Из моей экспедиции, как ты сама понимаешь, ничего не вышло. Я не только не изучаю горилльих глистов, но сам стал вроде глисты, такой же худой, беспомощный и несчастный. Я нахожусь в плену у горилл. Они обращаются со мной ужасно, унижая мое человеческое достоинство, совершенно не считаясь ни с моим образованием, ни с моим общественным положением, ни, наконец, с возрастом. Моя судьба и самая моя жизнь находятся в руках того существа, которое вручит тебе эту записку. Если его постигнет неудача — я буду растерзан его сородичами. Если же ему повезет, то я, может быть, буду спасен. Моя судьба, дорогая Элизабет, теперь в твоих руках. Помоги на первых порах моему властителю. Введи его в общество, обучи манерам, а я буду надеяться на тебя и на милость господа-бога нашего.

Преданный тебе Альфред Пиккеринг».

Хромой внимательно прослушал содержание записки и велел выбросить из нее слова «ужасный субъект», потому что, мол, она все равно убедится, что это не так, так как докторше он обязательно понравится, как нравится всем самкам своего стада, которые предпочитают его всем другим самцам.

Он положил в карман часы доктора, самопишущую ручку, которая ему очень понравилась, хотя писать он и не умел, воткнул в боковой кармашек платочек, как его научил Пиккеринг, сорвал громадный тропический цветок и вдел его в петлицу и в этом наряде взобрался на вершину дерева. Там он вытянулся во весь рост и завопил, созывая все стадо. Когда все собрались, он проревел небольшую речь.

— Обезьянушки, — проревел он, — я ненадолго вас должен покинуть. Я ухожу для того, чтобы доказать всему миру, что нет в природе существа сильнее гориллы, и утвердить во всем мире гориллью власть, чтобы стали гориллы хозяевами земли и могли беспрепятственно убивать, кого захочется, есть, что захочется, и спать, с кем захочется. Пусть вождем стада во время моего отсутствия будет Клыкастый, которому и передаю я все свои полномочия.

После этого он оставил распоряжения, как расправиться с обезьяноподобным, если через двенадцать лун от него, Хромого, не будет никаких известий, и на прощание предложил завести воинственный рев… Выпучив глаза и подняв кверху мохнатые руки в слишком коротких рукавах, он заревел первым, и его поддержали все остальные:

Нам ничего не нужно,Кроме крови тех кого мы не любим,А не любим мы никого и ничего,Кроме вкусных плодовИ наших самок.

Ах, как приятно сжать кого-нибудь так,чтобы кости затрещали,Ах, как приятно проломить кому-нибудь череп.Сразу кровь начинает быстрее струиться по жилам,И чувствуешь себя моложе и сильнее…

Еще не окончился этот воинственный рев, когда доктор увидел, что Хромой, взмахнув рукой, перескочил на соседнее дерево, потом на следующее. Из кармашка выпал белый платочек, и автоматическое перо вывалилось на землю. Потом Хромой повис, одной рукой взявшись за ветку, раскачался и ногами зацепился за другое дерево. И так, с ветки на ветку, с дерева на дерево, он умчался вдаль. И еще некоторое время в зеленой чаще мелькал его красный галстук с зелеными горошинами.

На этом кончается история пребывания доктора Пиккеринга в плену у обезьян и начинается другая история, которая, собственно говоря, и является предметом моего описания.

Глава третья. ГОСПОДИН ГОРИЛЛИУС ДЕЛАЕТ УСПЕХИ

Часы на башне пробили полночь. Город медленно отходил ко сну. Из дверей ресторанов вырывались на улицу истошные визги оркестров. Проститутки на перекрестках кокетничали с ворами и бандитами. Сдвинув на затылки котелки, пошатываясь проходили гуляки.

Элизабет Пиккеринг сидела в своем будуаре. На ее небольшом письменном столе стояла лампа под розовым абажуром и лежала раскрытая коробка шоколадных конфет. У ее ног на пухлой шелковой подушечке лежал благородный фокстерьер, получивший классическое воспитание в ее институте.

Элизабет утомилась от дел. Она отложила в сторону годовой отчет Общества для обеспечения безработных горничных розовыми ленточками на бюстгальтеры. За год было выдано шестьсот ленточек. Но так как на каждый бюстгальтер полагалось по две ленточки, это значит, что триста безработных горничных получили трогательный подарок, который скрасил их существование.

Она отложила в сторону программу обучения благородных фокстерьеров хорошим манерам. Устала. Все надоело.

«Нет, — подумала она, — я боюсь, что моя мятущаяся душа не успокоится даже среди фокстерьеров. Мне хочется куда-то вдаль, каких-то сильных, неведомых чувств, страстей…»

Потом она стала вздыхать, прикладывать к глазам надушенный платочек, делать трогательные гримасы.

…Тсс!.. Она пишет стихи, стихи о любви!

Чему же удивляться? Ведь и под закрытым платьем, олицетворяющим образец добродетельности, бьется женское сердце, а сердце неутешной вдовы в сорок лет — это такое сердце, которое стоит трех-четырех девичьих сердец.

Часы на башне пробили полночь. Но в кабинете министра внутренних дел господина фон Мамена еще шло заседание.

Двадцать четыре человека — министры и крупнейшие магнаты промышленности и финансов сидели за длинным столом, покрытым зеленым сукном, и совещались.

Говорил господин Хрупп, владелец крупнейших в стране оружейных заводов, угольных шахт, железных дорог.

Он обрушился на правительство со всей страстью и всей силой своих миллионов.

— Вы жалкие бабы, — говорил он, — а не государственные мужи. Рабочие распустились до невозможности. Они требуют сокращения рабочего дня — подавай им сокращение рабочего дня! Они требуют прибавки зарплаты — подавай им прибавку зарплаты! Завтра они потребуют, чтобы я отдал им мою жену — и что же? Мне придется отдать им мою жену? Вот до чего вы их распустили! А за что вы получаете деньги, милостивые государи? Я вас спрашиваю, господин министр… я вас спрашиваю, господин премьер… я вас спрашиваю, господин полицейпрезидент… Вместо того чтобы пустить в ход силу, которой вас наделила власть, вы занимаетесь всякими там убеждениями, разговорами да парламентарщиной… К чорту, милостивые государи, к чорту! я хочу делать деньги, а не сентиментальничать с вашими рабочими организациями. Меня не устраивает такая власть, которая не может обеспечить мне хотя бы пятипроцентного ежегодного прироста моего капитала. Вы слышите меня, господа? Я кончил.

После него взял слово министр фон Мамен. Как читатель уже догадывается, он начал свою речь с длинной одышки, мешавшей ему произнести хоть слово. Но через не особенно продолжительное время он все-таки преодолел свою одышку и стал говорить со свойственной ему вежливостью, образностью, интеллигентностью, за что он, видимо, и попал в министры.

— Го-го-господа! С глубоким прискорбием и болью душевной слушал я выступление достопочтенного господина Хруппа. Что мы можем сделать, господа? Все в руках божьих.

Рабочих развращают большевики. Большевиками наводнена вся наша страна. На стороне большевиков многие писатели, художники, музыканты, ученые. Не могу же я, уважаемый господин Хрупп, посадить их всех в тюрьму. Что скажет международное общественное мнение? Мы, господа, все-таки просвещенная, гуманная, интеллигентная страна…

— К чорту вашу просвещенность, гуманность, интеллигентность! — совсем уж невежливо перебил господин Хрупп. — Мне нужно правительство крепкой руки и решительных действий. Вы поняли меня? Да?

* * *

Часы на башне пробили полночь. Но в дымном зале маленького бара за грязными столиками сидела золотая молодежь. Студенты Брюнхенского университета. Закончилось пиво. Опустели кружки с массивными крышками и готической надписью на стенках: «Пей до дна, и бог тебя простит». Съедены золотистые сосиски. И что осталось? Только слова. Но разве могут утешить слова, когда хочется пива?

Они скучали, эти молодые люди с оголенными розовыми затылками, с мясистыми лицами и грустными глазами. Они скучали. Сегодня состоялся футбольный матч, в котором они выиграли у команды Брюнхенского университета. Завтра предстояла новая решающая встреча. Но между сегодня и завтра еще так много времени. Как убить его? Куда деть свои силы и свою жажду?

Малютка Ганс был детиной исполинского роста и достойной толщины. То ли от частого употребления пива, то ли по наследству от отца, владельца крупного сосисочного завода, только малютка Ганс, несмотря на свои двадцать пять лет, обладал такой комплекцией и такой силой, что мог одной своей жирной рукой поднять столик со всеми находящимися на нем бутылками, кружками и закусками.