Бессмертный - Катулл Мендес

– Я тысячу раз говорил.

– Да, правда, я не обращала внимания. Вот что значит привычка играть комедию. Ты, значит, любишь меня, мой бедный Жозеф?

– А ты, ты меня не любишь, Фиорелла?

– Не знаю, может быть, да… Мне кажется, да, когда ты на меня глядишь. Посмотри на меня, ничего не говоря, я увижу, так ли это.

Мы долго глядели друг на друга, и я старался прочесть загадку, скрывавшуюся в лазури ее глаз. Эта лазурь кружила мне голову, и сначала я не мог выносить ее блеска. Во мне пробудилась тысяча различных чувств, выразившихся в прелестной болтовне. Мало-помалу я обнял ее и привлек к себе так, что наши лица соприкасались. Ее грудь ощущалась рядом с моей, дыхание было прерывистым. Она не сопротивлялась и позволяла обращаться с собой, как с куклой. Но не отвечала и, казалось, даже не слышала меня. Глаза у нее медленно закрывались. Я привлек ее к себе и вместо ответа хотел узнать, отвернутся ли ее губы от моих.

Нет, но только она заснула.

Я был озадачен, не зная, что и думать. Откуда появилась во мне странная власть заставить ее закрыть глаза под моим пристальным взглядом? Мои ласки, казалось, усиливали сон. Я посадил Фиореллу в кресло, а когда оставил, она как будто почувствовала облегчение, с ее губ сорвался глубокий вздох. Я расстегнул ей корсет, чтобы легче дышалось, и, тем не менее, она пришла в себя не раньше, чем через полчаса.

Когда, наконец, девушка открыла глаза, то показалось, что возвращается из другого мира.

– Не знаю, что со мной было. Я потеряла сознание, не гляди на меня больше так, как ты глядел. Это опасно. Твои глаза проникают мне в душу, все вокруг исчезает, и ничего не видно. Мне снилось многое, но я ничего не помню.

Она была беспокойна, утомлена и измучена, и я не хотел продолжать допроса, который ей не нравился.

С этого дня между нами установились более тесные отношения, и, хотя Фиорелла стала моей любовницей, я чувствовал, что повелеваю ею. Тем не менее, я был страстно влюблен, даже серьезно думал жениться. Одно только останавливало: у меня не было ни гроша, а чтобы сделать ее счастливой, как она того заслуживала, мне были необходимы громадное богатство и слава, о чем я мечтал даже во сне.

Эта честолюбивая идея подвела меня к одной выдумке, закончившейся из рук вон плохо.

В Палермо всем было известно, что герцогиня Р., одна из знатнейших сицилийских дам, постриглась в монахини из-за потери ребенка, украденного евреями. Говорили, будто люди этой нации занимались магическими опытами, для чего была необходима невинная кровь. В отчаянии несчастная мать дала вечный обет и скрылась в монастыре. Она стала настоятельницей монастыря Святой Розалии, куда принимали лишь знатных особ.

Глядя на мою дорогую Фиореллу, я постоянно вспоминал эту историю. Почему – поначалу и сам хорошенько не знал, но, несомненно, связывал ее с рассказами молоденькой танцовщицы о первых годах ее детства. Она жила под открытым небом в цыганском таборе и оставила своих хозяев только тогда, когда они начали ухаживать за ней. Светлый цвет лица не позволял предполагать, что она цыганка. Фиорелла должна была быть ребенком, украденным из какого-нибудь знатного итальянского семейства. Изысканные черты ее лица не позволяли сомневаться в этом так же, как и аристократическое изящество движений. Я предсказывал ей, что в один прекрасный день она проснется княжной, и мы забавлялись этими мечтами.

И действительно, как-то вечером Фиорелла явилась ко мне очень взволнованная и рассказала, что ее призывали в монастырь Святой Розалии, где монахини приняли ее очень любезно, особенно ласкова была с ней настоятельница, которая обнимала ее каждую минуту и заставляла болтать. Фиорелла рассказала ей все подробности своей кочевой молодости, а также и любви. Ее немного побранили, но больше смеялись, потчевали ликерами и лакомствами. Когда же она спросила, чем заслужила эту честь, одна из монахинь ответила, что Бог всегда милосерден к человеческим слабостям, не запрещает своим дочерям развлечений и что они хотели видеть вблизи артистку, о которой говорит все Палермо.

И правда, монастырские правила того времени разрешали светские развлечения. Некоторые из монастырских приемных были настоящими гостиными, и многие настоятельницы имели приемные дни, попасть на которые стремились все. Поэтому нет ничего удивительного, что Фиорелла была призвана в монастырь.

Тем не менее, рассказав о своем приключении, она была взволнована. Ей казалось, что подобная любезность должна скрывать какую-то тайну или западню, – зачем же, отпустив, ее просили принести завтра все письма, фамильные бумаги и тому подобные вещи, которые хранились у нее в сундуке между театральными костюмами?

– Что ты об этом думаешь? – спросила моя прелестная подруга. – Настоятельница, должно быть, сумасшедшая, у меня же нет никаких фамильных бумаг.

– Э, кто знает! – отвечал л. – У тебя, конечно, нет правильных бумаг, так как, моя прелестная роза, ты родилась на первом попавшемся шиповнике. Но мне кажется, у тебя в чемодане есть пожелтевший сверток.

– Это сценарии пантомим и любовные записки.

– Все равно, и раз герцогиня Р. хочет посмотреть эти бумаги, покажи их ей. Она полюбила тебя, а такими знакомыми не надо пренебрегать.

Утром следующего дня, когда она отправлялась к своей новой покровительнице, я нежно поцеловал ее.

– Дорогая, – спросил я, – что ты сделаешь со мной, если когда-нибудь станешь знатной дамой?

– Выйду за тебя замуж, – отвечала она.

Я чувствовал себя очень счастливым и доверчиво ждал того, что непременно должно было случиться. Теперь можно сказать, что я решил возвратить настоятельнице, монастыря Святой Розалии потерянного ребенка, так долго отыскиваемого ею, и, вместе с тем, обеспечить моей возлюбленной и себе хорошее состояние. Что было в этом дурного? Ровно ничего. Настоятельница искала дочь, и хотя Фиорелла не искала матери, но все-таки могла спокойно довольствоваться той, которую я ей назначил. Что касается средства, придуманного, чтобы достичь этой цели, то оно было очень простым.

Я переслал настоятельнице таинственное письмо, указывающее на Фиореллу, как на ее потерянную дочь. В письме ничего не утверждалось, но благородной даме предлагали достать доказательства, которые, может быть, находились в большом чемодане, куда Фиорелла имела обыкновение прятать свои костюмы. И я был убежден, что они найдутся – сам поместил их туда; между другими бумагами находилась исповедь, написанная перед смертью старой еврейкой, рассказывавшая о похищении ребенка. Кроме того, в других бумагах приводились обстоятельства и имена, которые должны были вызвать тем более глубокую уверенность, что она не основывалась ни на чем положительном.