Шорох сухих листьев - Федор Кнорре

- Твой отец наблюдательный человек, умудренный практическим житейским опытом...

- "Заявления Платонов подавал, верно, да это что? Я и сам такие подавал, когда нужно было по ходу дела, а никто меня не понизил? Нет? Ага, вот то-то. А у Платонова что-нибудь да было!"

- Например, я воровал чернила и мел. Или из мести ставил своим врагам-второклассникам двойки?

- Нет, гораздо хуже. Не умели ладить с кем-нибудь, с кем нужно уметь ладить.

- Я и говорю, что он не лишен наблюдательности, но чего он на меня-то напустился? Ведь я тебя не уговаривал идти в педагогический. И не уговариваю.

- Конечно нет. Он знаете что орал? "Не допущу, чтоб дочь у меня сделалась неудачницей! Ты способная! Человек должен развивать способности, а не смиряться, что его засунут куда-нибудь в угол тянуть лямку". И тому подобное. "Ты знаешь, кто в педагогические идет? Кто провалился в настоящие перспективные вузы! Ты погляди на себя в зеркало! Такие учительницы бывают? Иди хоть в артистки, у тебя внешность - ничего не скажу! Но заранее обрекать себя - стать неудачницей?! Вроде этого вашего Платонова хочешь стать? Не позволю!"

Вика с вызовом уставилась в упор на Платонова, насмешливо улыбаясь, только щеки у нее горели от волнения, как на морозе.

- Ну, чего ты на меня-то уставилась? Чего высматриваешь? - устало спросил Платонов.

- Вам обидно? Такая грубая, все говорю прямо! Сами учили!

- Да в общем-то что? Карьеру мою не назовешь блестящей.

- Нет, обидно?

- Да, обидно. Не так уж очень, но почему-то немножко обидно. Но главное - стыдно, что мне хоть на одну минуту это может показаться обидным.

- Да... за одних соловьев с кукушками вас тогда чуть было не сняли! Сколько лет директором были, а вам с квартирой тянули. А новый директор приехал - сразу и получил со всеми удобствами, ту самую, которую вам должны были дать. Я знаю, об этом вы запрещаете говорить, да я уже сказала, теперь поздно, обратно не возьмешь. И вы с этой подлостью даже не боролись.

- Какая там подлость, глупая ты девчонка. Приехал новый человек, ему жить негде, а дом как раз был готов.

- Уж он-то не неудачник. Он потому, может быть, и приехал, что дом был готов.

- Когда приличный человек, - тихо сказал Платонов, прикрывая глаза, как на очень скучном уроке, - чего-нибудь не знает наверняка, он вместо того, чтобы подозревать других в том, что те, "может быть", сделали, может молча вздохнуть. Высморкаться. Или почесать в затылке. И промолчать.

- А как мы бесились за вас, всем классом! За несправедливость. Я вам, может быть, напишу, можно? Нет, не напишу, а вырву из дневника несколько страничек, чтоб вы прочитали. Ну, вы устали, наверное, а я, бестактная свинья, вам надоедаю.

- Так ты зачем, собственно, приходила? Тебе ничего от меня не нужно больше?

- Нет, пока все. Я с вами советовалась. Вы не заметили? Неужели?.. Ну, не так примитивно: Николай Платонович, куда вы мне рекомендуете пойти после школы? Вот туда? Ну, спасибо, двинула туда!.. Нет, с вами так не выйдет. С вами так... посылаешь импульсы, как на другую планету, и волны возвращаются к тебе, и ты начинаешь кое-что соображать.

- Счастье, что я от вас скоро отделаюсь. Запутаете вы меня, ну вас совсем!

- Разве вы нашим классом не гордитесь?

- Очень-то надо, зазнайки несчастные, - начиная тихонько смеяться, проговорил Платонов. - Так что же тебе твой локатор показал?

Вика встала и, хлопая ладонями по плащу, расправила складки и обдернула оттопырившиеся карманы.

- В общем, вы меня почти уговорили, но я еще не совсем уверена, что последую вашему настойчивому совету... Поправляйтесь, мы все вас очень просим. Очень. Очень. Очень-очень! От Килькина и Поши отдельные приветы вам. Пламенные. Пожалуйста, выздоравливайте, а то мы все заболеем.

Хлопает одна дверь, вторая, снова шелестит под окном старая трава, и, точно цыплята на подносе, застрекотали кончики ногтей по стеклу снаружи.

- А я действительно пришла в первый класс на таких уж тонких ножках? спрашивает смеющийся голос Вики.

- Если хочешь знать правду, просто на паучьих! - сурово отвечает Платонов.

- Ужас какой! - смеясь и громко шурша по траве, Вика сбегает под откос.

Несколько минут Платонов еще слышит звук голоса Вики, видит ее, потом она потихоньку начинает расплываться, уходить из его мыслей, и, оставшись без пастуха, они, как упрямое стадо, возвращаются к тому же полю, откуда их отогнали.

Он не дает себе без конца думать о Наташе, но сегодня от слабости он плохой пастух, и мысли сейчас же бегом сбегаются к Наташе и Афинам. Теперь они навсегда соединены для него, и каждый раз, как он будет произносить слово Афины, он будет про себя знать - Афины, где была Наташа! Она видела это древнее море "Илиады", каменистые холмы Эллады, свою любовь к которой он всеми силами старается заронить хоть маленьким зерном, которое потом, быть может, разрастется, в сердца тех сотен и сотен учеников, что проходят через его жизнь. Афины, о которых он знает все, но никогда не увидит. А Наташа вас видела, мирные оливковые рощи под горячо синеющим небом Аттики, дикие цветочки на тонких стебельках, проросшие сквозь трещины тяжелых плит, видела на фризах Парфенона такие живые фигуры обнаженных всадников, скачущих на неоседланных мраморных конях, вскидывающих морды в неслышном ржании, вот уже два с половиной тысячелетия; и прекрасные руки, спокойные руки беседующих богов, и в морской синеве дельфинов, играющих так же весело, как двадцать пять веков тому назад, у тех же берегов...

Казимира Войцеховна возвращается из своего путешествия по магазинам, как всегда, полная свежих волнующих впечатлений, и Платонову слышно, как они с тетей Люсей увлеченно обсуждают новости. Снаружи Миша потихоньку просовывает лапу и, загнув ее крючком, отворяет дверь. Он знает, что сию минуту Казимира его выгонит, и поэтому спешит получить как можно больше удовольствия в кратчайший срок: становится передними лапами на постель, кладет голову боком на одеяло и, пока Платонов его гладит, подплясывает на задних лапах, делая вид, что собирается вскочить и на постель, а когда в дверях показывается негодующая Казимира, он беспечно не обращает на нее никакого внимания, но в самый последний момент, когда она уже готова его сгрести за шиворот, стрелой ныряет ей под руку и уносится из комнаты.

После ее ухода Платонов уже не пускает свои мысли бродить, где им травка покажется зеленей. Он припоминает слова Вики о кукушках и соловьях. Он давно уже перестал удивляться, что ребята знают о происходящем вокруг них практически все, что их интересует. А того представителя роно они даже видели. Событие это не двадцать пять веков тому назад, а года четыре назад произошло, все кончилось благополучно, то есть ничем, а он его вот уже и вовсе позабыл.

- Это правда, товарищ Платонов? - спросил приехавший представитель роно. - Есть сведения, вы возите своих учеников за реку слушать соловьев и кукушек и тому подобное? Нет, я не говорю, что в этом что-то ужасное, товарищ Платонов, но подумайте, зачем вам нужны эти постоянные отсебятины?.. - Он долго колебался, когда Платонов предложил ему поехать вместе со всеми за реку, потом с натянутой усмешкой нехотя согласился и, сидя на пне, точно в президиуме скучного собрания, с постным видом слушал, как куковала кукушка в вечерней дымке свежего майского воздуха в сыром лесу, потом как ребята читали в роще то "Соловьиный сад", то Тютчева, то Пушкина, и осуждающе удивился, узнав, что Платонов даже не знал точно, что именно сегодня кто приготовил читать.

Он озабоченно оглядывал юношей и девушек, сидевших на траве, охватив колени руками, прислонясь к смутно белевшим в сумерках березовым стволам. Прислонив к ноге портфель, стоя поодаль, наблюдал, как все молча слушают пение соловьев, и потом, когда все шли низом обратно по берегу реки, а на обрывах и по оврагам в березовых рощах повсюду свистели, щелкали и рокотали, заливаясь, соловьи, так что слышно было двух, а то и трех сразу, он спотыкался, заглядывая вверх на залитые луной заросли одичалой сирени и даже согласился отдать свой "командировочный" портфель десятикласснику, уже раза два предлагавшему ему помощь.

Возвращаясь на двух больших, тяжелых рыбачьих лодках, ребята пели потихоньку и, расходясь на берегу по домам, прощались вполголоса. Придя ночевать к Платонову, представитель робко спросил, нет ли у него немножко водки, и поспешно сказал: "Нет, так нет, это даже, пожалуй, лучше, просто так в голову пришло", - и после долго курил, лежа на диване, где ему было постелено, глядя, как дым от папиросы из темноты вплывает, клубясь, в синюю полосу лунного света, и потом с детским удивлением, таким странным у этого озабоченного, очень занятого и уже почти равнодушного человека, сказал:

- Вот так живешь-живешь, тянешь-тянешь свою полезную лямку и не замечаешь, как обрастаешь какой-то прочной шкурой... даже вроде со щетинкой какой-то. Дело-то, конечно, делаешь, а сердце-то черствеет, как позавчерашний хлеб... И стихи эти я все знаю и разбирал и могу даже объяснить, чего тот или иной поэт недопонял на том или ином этапе развития общественной мысли, а поскольку я-то это все допонял, кое в чем я и считал себя поумнее этого самого поэта. Ну, это я шучу, дело не в стихах, вы же понимаете... А ведь действительно в нашем громадном мире столько всего, и где-то запад действительно гаснет вдали, и гроздья в самом деле душистые, и когда где-то редеет облаков какая-то гряда - это чертовски великолепно! И соловьи эти окаянные! Ведь действительно! Ну, это лирика, а вот ребятам-то вашим это все не рано ли? Ой, не рано ли?