Эд и Шут знает кто - Эдуард Вячеславович Поздышев

Но не поверишь – ни-ни! Даже не целовался.

Дед, конечно, верил. И понимающе кивал.

* * *

– В детстве мама посмеивалась над всеми моими романами. Много читала и знала, с чего начинается родина. И методично – раз в пол года – водила меня в церковь. А вечерами иногда читала вслух взрослую Библию. Объясняла, как могла, заповеди. Но уставала и кое-что упускала вниманием из того, что подмечал и слагал в сердце я. А детских тогда ещё и в помине не было – во всяком случае, в церкви их не продавали. Да и эту-то еле огорила – чуть ли не пол зарплаты они тогда стоили… При советской-то власти.

Старик поддакнул.

– Однажды, после того как достиг интересного возраста, намылился было на свидание. Вот тогда-то мама и сказанула. И надсадное словцо «сикуха» дюже накрепко застряло в моей памяти. И, конечно, не пустила, буркнув под нос что-то, типа: принесёт в подоле. Вот с тех пор я и стал шибко думать: чем отличается то, о чём я грезил, от того, что тогда услышал?

* * *

– Окончив ПТУ, – продолжил я, – устроился на завод, где меня всё сватали за какую-то мымру, на которую я втихаря поглядывал, за неимением лучшего – ну хотя бы чуток помоложе. Но всё же раздобыл где-то фотку, чтобы показать матери, которая в тот раз ничего не сказала. Да, пожалуй, и везде, где бы ни работал, все, кому не лень, хотели меня поженить. Все, кроме мамы.

– В свободное время алтарничал. В те годы в церкви, понятное дело, нехватка кадров, и всё такое… Впрочем, наверное, как и всегда. Но тогда с этим проще было. И я бросил завод, возомнив себя достойным претендентом в священники, о чём помышляя, мечтал и о будущей матушке. Но почти все певчие были замужем или заняты. А у меня с этим делом строго. Не пожелай жены ближнего – так-то.

Дед одобрительно кивнул.

* * *

– И не то чтобы хотелось попробовать!.. Хм, ещё как хотелось! Да маму жалел – не хотел расстраивать. Болела. Да и боялся.

Старик уже не кивал, но помалкивал.

– И вот влюбился в одну. Крепко влюбился. Ох, и красивая же была! Это когда подался в грузчики.

Сосед заёрзал на стуле.

– Да пересядь ты… в кресло!

Дед, конечно, пересел. А я плавно перешёл к кульминации:

– В магазине… Ну, где любовь-то моя неразделённая… Короче, запил я… По-первому, и курить приучился. И пивко, и винишко, там. Лет несколько продержался в неизменной кондиции, а опосля достиг самого что ни на есть апогея. Ведь она ж, стерва, во все эти годы ни разу даже на меня не взглянула! А на дружков при машинах заглядывалась. Ну, и в рестораны, там… То да сё… Жизнь, в общем, у неё была бурная. После и вовсе ушла. А меня погнали взашей.

Дед сидел мрачнее тучи.

– Что же дальше – сам знаешь, наверное. Как болела мама. Как ухаживал я за ней на её же инвалидскую пенсию, на которую она меня и откормила, и вылечила. И пока была в силах – то и дело гнала на работу. С грехом пополам, заработал на сносный телик с дивидишкой. И как-то исхитрился выучиться на права. Втихаря то есть – чтоб мама не беспокоилась. Зачем, спросишь?.. А-а-а! Вот тут-то самое интересное и зарыто. Работать, в основном, доводилось всё в том же магазине, который постепенно превратился в супермаркет. А раньше его аквариумом местные кликали. И в этом, мать его, маркете снова завелась та золотая рыбка! Какое-то время – администратором. И дослужилась до заведующей. Но я всего этого не застал, так как снова повис на шее у матери – слегла, не без этого. И с головой погрузился в параллельный мир сериалов. Днём – мелодрамы, пока она была в сознании. А по ночам с киношными героями чокался. На водку уже не хватало. Так проложил тропу в аптеку. И промеж постирушек, под боярышник, приучился мечтать. О стиральной машине, к примеру. Да чего уж там – о разлюбезной моей толстушке! Да об авто красивом, на котором однажды я к ней подкачу. И знаешь – мечтать и правда не вредно! Пить бросил! Ну, это когда не стало мамы. И мечты настолько меня захлестнули, что сутками стал пропадать в магазине. Вкалывал за троих. Заначка даже где-то в квартире была припрятана! Да пусть с ней!.. Поздняк метаться.

– Одна дорожка теперь у меня оставалась. – Спешил я поскорей завершить свой рассказ. – Быть рядом и ждать подходящего часа. И – любовь зла! Дождался-таки на свою голову. Овдовела пышечка моя. И принялась выть. Сначала на сильных плечах своих хахалей. Но дошло дело и до моей хлипкой груди. Я ж тогда и водителем при ней заделался. Но когда, наконец, докатилось… ну, до этого самого, то, понимаешь ли… Как раз этого самого у меня и не вышло. И прогнала меня моя пампушка вон… из водителей. А из магазина сам убрался. И, в общем, вот… Аптека, улица, фонарь… Да ты ещё… тут.

Язык мой заткнулся.

– Ваш ход, ваш-ство!

* * *

– Что я тебе – игрок? – снова усмехнулся дед. – Это ты у нас… Скорей артист, хм, фи́говый.

– Я сказал: твой ход, а не твой выход, – возмутился я. – Что ещё за наезды! И вообще – не люблю всяких, там, театров… Да и актёров в придачу.

– Ну-ну, – огрызнулся старик. – Вот только живёшь – как будто роли играешь. Да плохо играешь. Двух слов нормальных связать не можешь. Одни у тебя вечно пьяные грузчики да невнятные пэтэушники выходят. Маменькиного сынка или хотя бы бобыля сорок плюс и то не в силах толком сыграть. И бомжа приличного – какой из тебя бомж, если у тебя мама да заповеди во всём виноваты? И скажи, пожалуйста, – что ты, как гусь, на церковь так расшипелся? Да святого ещё из себя корчит.

Его слова мне показались какими-то правильными. Поэтому я не стал орать.

* * *

– Я читал, – начал я, – про одного мужика в эмиграции. Он, там, в прошлом – дворянин и чуть ли не генерал. И не знаю, как у него было на прочих фронтах, но на любовном – скорее как-то по-собачьи, нежели по-людски. И он потом ничего не мог с собой поделать кроме как отвешивать налево и направо сальные шуточки да поговорки французские… Ну – про женщин. Правда, нашёл-таки после бабёнку и успокоился – в