Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии - Джеффри Кейн

он дает им деньги. Это по-настоящему ужасает».

[ ]

Бóльшую часть 2018 года я провел в Вашингтоне, где взял интервью у более чем сотни уйгурских беженцев, среди которых был Тахир Хамут, один из выдающихся современных поэтов, пишущих на уйгурском языке. С конца 1990‐х годов он работал кинорежиссером в собственной продюсерской компании, снимая художественные и документальные фильмы. Настоящими хитами стали его уйгурские музыкальные клипы и документальные фильмы о культуре и истории уйгуров. Поскольку фильмы Хамута рассказывали об уйгурских традициях, китайское правительство со временем запретило их. В августе 2017 года Хамут вместе с женой и двумя дочерями поселился в пригороде Вашингтона, штат Вирджиния.

«Мы с трудом выбрались [из Синьцзяна], – сказал он. – Исчезало все больше и больше людей. Не хочу думать, что произошло бы, если бы мы не выехали тогда [в августе 2017 года]. Технологии должны служить на благо человечества, но некоторые страны хотят следить за людьми, угнетать и наказывать их… Это одна из величайших трагедий нашего времени».

У каждого из уйгуров, с которыми я побеседовал с 2017 по 2020 год, полиция забрала – и, возможно, вывезла в лагеря – как минимум двух членов семьи и троих друзей. Об их дальнейшей судьбе зачастую ничего не было известно. Примерно треть от числа моих собеседников сообщили, что стали единственными в своих семьях, кому удалось спастись.

[ ]

В 2017 году Китай приступил к строительству системы из не менее 260 концентрационных лагерей по всему Синьцзяну – так называемых центров профессионального образования и подготовки, а кроме того, начал перепрофилировать в лагеря средние школы, гимназии и здания государственных учреждений. Власти заявляли, что люди отправлялись в эти центры добровольно и могли покинуть их в любой момент. В лагерях «гости» получали такие профессиональные навыки, как, например, изготовление обуви и одежды, изучали китайский язык, а также проходили курсы «деэкстремизации», на которых учились «не быть террористами».

Однако реальное назначение лагерей было гораздо более зловещим. Китай не рассматривал их как часть системы уголовного правосудия. Ни одному человеку, которого в них удерживали, не предъявляли обвинений в совершении какого-либо преступления. В лагерях применялись самые страшные методики и технологии синьцзянской полиции – заключительный аккорд эскалации паранойи и контроля над жизнью каждого жителя страны. Режиму было недостаточно вести слежку за своим народом. Он хотел пойти дальше: очистить их мысли, «вылечить, избавить их мозг от вируса и восстановить здоровое сознание». Подобными медицинскими формулировками пестрели речи чиновников, сообщения государственных СМИ и тексты слитых документов.

Во внутренние правительственные документы попали слова Чэнь Цюаньго, главы компартии Синьцзяна, призывавшего «устроить облаву на всех, кого следует». В феврале 2017 года он произнес речь на городской площади в Урумчи, в которой приказал тысячам выстроившихся перед ним полицейских и военнослужащих приготовиться к «сокрушительному и беспощадному наступлению».

В конце 2016‐го и 2017-м году, на раннем этапе внедрения программы перевоспитания, уйгурам, казахам и представителям других, преимущественно мусульманских, этнических меньшинств Синьцзяна предлагалось самим прибывать в полицейские участки. Или же к ним приходили ночью, надевали на головы мешки и увозили в лагеря на заднем сиденье полицейской машины. Множество бывших арестантов рассказывали мне, что полицейские обещали продержать их в заключении десять дней, максимум несколько недель, пока они будут посещать «уроки перевоспитания». Как только они «окончат курс», их отпустят.

Вместо этого они были вынуждены оставаться в лагерях месяцами, а зачастую и годами, обвиненные в вынашивании экстремистских и террористических мыслей. Заключенных перебрасывали из одного лагеря в другой, по-видимому, без всякой системы. В конечном счете их освобождали, когда лагеря слишком переполнялись. Однако перед выходом на свободу охранники заставляли их подписывать документ, в котором они обещали не рассказывать о произошедшем с ними в Синьцзяне.

В 2017 году на Синьцзян пришелся 21% всех арестов в Китае, несмотря на то что в этом регионе проживает всего 2% населения страны. Число арестов в восемь раз превысило показатель предыдущего года. Некоторые партийные чиновники засомневались в эффективности и этичности кампании зачисток. Согласно слитым правительственным документам, один областной чиновник тайно освободил тысячи задержанных, за что был посажен в тюрьму. Китайское правительство ответило чистками и увольнением чиновников, которые, по его мнению, препятствовали проведению кампании.

По мере увеличения числа заключенных правительство строило новые лагеря с еще более жесткими мерами безопасности и внушительной архитектурой: сторожевые вышки, мощные бетонные стены и огромные железные ворота, патрулируемые полицейскими с хорошо выдрессированными служебными собаками. Лагеря были возведены за шесть месяцев, хотя на строительство обычных тюрем иногда уходили многие годы. В некоторых лагерях работали собственные фабрики, где заключенных заставляли трудиться над пошивом одежды и обуви, отравляя всю мировую торговую цепочку использованием рабского труда. Согласно расследованию BuzzFeed, большинство лагерей были крупными и вмещали по десять тысяч заключенных.

К октябрю 2018 года я вернулся в Стамбул, чтобы вновь окунуться в эту историю. Турция стала домом для десятков тысяч уйгуров и казахов из Китая, поскольку и те и другие относятся к тюркским народам. Президент Турции Реджеп Эрдоган приютил беженцев, а позже стал одним из немногих мусульманских лидеров, осудивших обращение Китая с уйгурами.

Тахир Хамут познакомил меня с Абдувели Аюпом – «учителем Абдувели», как называли его ученики и знакомые. Своенравный, вспыльчивый лингвист и писатель, Абдувели получил образование в Канзасском университете и в своем блоге очаровывал уйгуров рассказами о жизни на Западе. В июне 2011 года он вернулся в Китай. Из-за его образования и круга контактов, а также поскольку он руководил в Синьцзяне детским садом, в котором преподавали уйгурский язык, в правительстве сочли его опасным, а чуть более двух лет спустя арестовали на год и три месяца.

«Китай пытал меня. Они лишали меня сна. Они хотели, чтобы я отрекся от всего этого, – рассказывал он мне. – Это был не старомодный геноцид, нацеленный на уничтожение группы людей. Они действовали изощреннее. Хотели стереть мои мысли, мою личность – всё, кем я был, и всё, что я написал. История и культура – там хранится наша память. Сотрите память, сущность, дух – и вы уничтожите народ».

Абдувели удалось сбежать из Китая после того, как он был освобожден из центра содержания под стражей, и в августе 2015 года он оказался в Турции. У него были отличные связи. Будучи влиятельным литературным деятелем в уйгурском сообществе, он публиковал свои антиправительственные произведения в интернете и получал всевозможные похвалы от коллег. После нашей встречи в Стамбуле он отвез меня в Анкару, столицу Турции, где познакомил с молодой уйгуркой по имени Майсем, которой на тот момент было около двадцати лет.

«Тебе нужно с ней познакомиться, – сказал мне Абдувели в поезде. – Она еще не засветилась на публике. А история невероятная…»

Однажды вечером в октябре 2018 года мы пили чай в ее просторной, но пустоватой – Майсем лишь недавно переехала – квартире на окраине города. Она завершала обучение в магистратуре по социальным наукам и готовилась поступать в аспирантуру в США. У нее было бледное лицо и длинные каштановые волосы, изящная манера говорить и держать себя. Но ее хрупкое и стройное обличье не обмануло нас с Абдувели. Разговор выдавал в ней жесткую, сильную личность. В непринужденную болтовню о ее любимом чае и жизни в Анкаре она вплетала литературные отсылки и смелые заявления о положении дел в мире.

«Говорят, женщина не должна быть образованной, – сказала Майсем. – Я же утверждаю, что образование для женщин изменит мир». – Она носилась по квартире, готовя еду на кухне, а через секунду уже показывала книги из своей библиотеки.

Китайские власти вербуют знакомых и родственников уйгуров, уехавших из Синьцзяна, в качестве агентов и информаторов и заставляют их звонить беглецам, чтобы получить сведения об их друзьях и соседях, находящихся за границей. Множество уйгуров в Турции рассказывали мне, что во время таких звонков уйгурские агенты присылали им фотографии и видео с членами их семей, заключенными в центрах содержания под стражей. Агенты обещали беглецам, что им разрешат пообщаться с братьями, сестрами, родителями и детьми, связь с которыми давно оборвалась, а также проследят, чтобы с их родственниками ничего не случилось, – если они предоставят информацию о местонахождении и деятельности других уйгурских беженцев в их окружении.

Сначала Майсем сомневалась, стоит ли рассказывать мне свою историю. Ей