Жизнь. Книга 3. А земля пребывает вовеки - Нина Федорова

но полное взаимообогащающее слияние этих двух культур дело сложное, требующее времени. Пусть же состоявшийся в России выход произведений моей матери, романов «Семья» и «Жизнь», а также намечающийся выпуск ещё одного произведения – «Дети» – послужит скромным вкладом в это доброе дело.

Насколько «Жизнь» автобиографична? Видела ли Нина Фёдорова или пережила сама то, что ею описано? Излишне говорить, что произведение художественной литературы является творением автора. Но это, разумеется, не означает, будто всё в трилогии создано воображением. «Вот тот мир, где жили мы с тобой» – эти тютчевские слова мать написала, даря книгу своей сестре. Трёхтомный роман насыщен тем миром, который питал воображение автора. Чтобы ответить на ваши вопросы, я взялся перечитывать трилогию, и некоторые эпизоды побуждали меня вспомнить устные рассказы матери, но в то же время я лишний раз убедился, до чего похоже и не похоже – преображено. Провинциальный город, являющийся в романе основным местом действия, нельзя показать на карте, в нём соединены несколько небольших городов Европейской России, где мать работала учительницей, а также город на Востоке, вне России – Харбин, который представлял в миниатюре далёкую российскую метрополию.

Многих не только восхищает, но и, кажется, несколько удивляет, как могла Нина Фёдорова со столь чутким пониманием писать о русских людях, хотя её жизнь большей частью прошла за границей. Чему удивляться? Нина Фёдорова хорошо знала то, о чём она писала. Жизнь её была долгой, без двух недель девяносто лет, но ведь свои первые двадцать лет она провела на родине – Полтавщина, Забайкалье, Питер. Окончила Бестужевские курсы, а затем ещё два десятилетия – Харбин.

Чем был в её и, отчасти, моё время Харбин? Он существовал как бы сам по себе, не принадлежа ни Китаю, ни царской России, ни Советскому Союзу. По составу населения город русско-китайский, русских – более ста тысяч, и у них была своя печать, шла своя насыщеннейшая деловая и культурная жизнь, действовало множество православных церквей, открылось немало школ и высших учебных заведений. В одном из них мой отец, супруг Нины Фёдоровой, правовед Валентин Александрович Рязановский был деканом юридического факультета. Крупный специалист по китайско-монгольскому праву, он там и преподавал.

Харбин как наблюдательный пункт многое позволял усмотреть. То был последний ковчег, только на суше. Вместе очутились и советские служащие, и всевозможных оттенков «беляки», включая «семёновцев». И не было конца свидетелям-современникам «тех страшных лет России». Уж как водится, со страшным уживалось смешное, а с ничтожным – грандиозное. Здесь просияла-таки вспышкой та жизнь, которая переселилась на берега Сунгари с невских и московских берегов, из пригородов Петрограда и Москвы. Жизнь, уходившая навсегда, и жизнью этой Нина Фёдорова успела пожить полной мерой. Многое из того, что ей выпала участь от разных людей услышать в годы харбинского «бега», она ввела в третью часть трилогии, иногда почти без изменений, иногда с изменениями и даже преувеличениями.

Сгущала ли она краски, описывая некоторые вроде бы немыслимые происшествия, в особенности совпадения, которые выглядят роковыми и кажутся невероятными? Она старалась передать дух времени. Характеры людей, каких вроде и быть не могло, ей, по-моему, удавались особенно хорошо, это потому, что она таких встречала. Есть ли надуманность в изображении сокрушительной красоты Саши Линдер, которая прямо-таки бьёт наповал всех, кто попадается ей на пути? Одно могу сказать: портрет с натуры написан автором, знавшим такую Сашу. Да и мне самому случалось таких видеть.

Мать была человеком свободомыслящим, таковой являлась вся среда и семья, из которой она вышла, но к революционному движению мать никогда не принадлежала. Знать об этом движении знала – как можно было не знать, учась в Петрограде в революционные годы! Но с теми из сверстников, кто примкнул к революции, она разошлась главным образом на религиозной почве. Приближение революции она предчувствовала, почему и приняла предложение занять преподавательское место в харбинской школе – среди русских, но за пределами Российской империи. Советской подданной она никогда не являлась, как, впрочем, не принадлежала и ни к каким эмигрантским политическим группировкам.

Мать прекрасно владела русским языком. Зарубежных соотечественников старшего поколения, знавших её, она поражала своими знаниями, являясь «ходячей энциклопедией». Она вышла из культурной семьи, гимназию окончила с золотой медалью, на Бестужевских курсах слушала выдающихся учёных, корифеев гуманитарных дисциплин. Кроме того, обучая других, учишься сам, а мать с окончанием «Бестужевки», как я уже сказал, учительствовала. Давать уроки ради заработка она начала ещё студенткой, а позднее в своих книгах это описывала на основе собственного опыта. «Если бы не революция, – не раз повторяла она, – я в конце своей служебной карьеры, вероятно, стала бы начальницей женской гимназии».

Познание русских людей и России для матери оставалось повседневным и разносторонним занятием до конца её дней. Она вела курсы русского языка и литературы в одном из колледжей университета штата Орегон. Научно-культурными интересами полна была и наша домашняя жизнь. Отец являлся признанным авторитетом в ориенталистике и не только среди коллег-соотечественников, но у самих китайцев и монголов пользовался необычайным почётом. Отец работал над обзором русской культуры, а мать ему помогала. «В вопросах языка, литературы и искусства, – было указано в предисловии к первому из трёх томов его труда, – автор пользовался советами и помощью своей жены А.Ф. Рязановской (Нины Фёдоровой), а страницы о языке написаны ею целиком…» Если бы эти страницы оказались собраны под одним переплётом, то получилась бы отдельная небольшая книжка. Издавался труд на средства из бюджета нашей семьи, за счёт автора, в то самое время, когда создавалась «Жизнь». Некоторые главы романа печатались как рассказы в русской зарубежной периодике. И были у матери такие читатели-почитатели, как Александр Бенуа, Сергей Кусевицкий, Александр Ливен, Владимир Набоков, Игорь Сикорский, Игорь Стравинский…

Наши выдающиеся соотечественники, очутившись на чужбине, продолжали считать себя русскими людьми, и прославились они на весь мир как русские. Но было бы несправедливо этим определением ограничиться – творчески осуществились не на родине, каждый из. них в своей области стал американским специалистом, американским мастером, американским творцом. Так и моя мать. Она оставалась русским человеком и была прежде всего русской писательницей, но разве не стала она же писательницей американской? «Жизнь» она писала по-русски, а «Семью» и «Детей» – по-английски, и престижную литературную премию американцы присудили ей без скидок, как своему автору, владеющему языком страны так, как должен владеть их соотечественник, претендующий на звание писателя. В издательской аннотации бостонской фирмы, где вышли «Семья» и «Дети», было указано: «Нина Фёдорова сама из тех русских, о которых она пишет», но лишь впоследствии те же романы оказались матерью написаны (не переведены!) и