Креститель - Александр Прозоров

Он сделал аккуратный разрез на груди, поместил волос внутрь, тщательно затер шрам, затем обмазал фигурку салом, не прекращая бормотания. Взял кривую ветку, прилепил на нее скульптурку так, чтобы она стояла вертикально, поднял глаза к небу. Там с пронзительной яркостью, доступной только южным землям, сияли звезды.

— Полночь не полночь, — вздохнул ведун, — а время бесовское. Начнем.

Он поставил ветку с фигуркой на угли, подложил вокруг еще несколько веточек. Дождался, пока чадящим красным пламенем загорится жир, вскинул руки над костром:

— Ты, огонь, прародитель всего сущего, пропусти в этот мир сына земного, именем Будимировым, плотью мужской, обличьем человеческим. Прими его дитем живым, душою чужим, телом единым с волхвом киевским Будимиром, слугой Перуновым…

Тут следовало рассказать про жертву как можно больше, но, увы — Олег ничего больше просто не знал.

— Ты, вода, текла из-за гор, по полям, лесам, лугам широким, — продолжил он ритуал, зачерпывая воду из реки и поливая ею скульптурку, — Под небом синим, в ночи черной. В тепле грелась, в холоде мерзла. Ты луга поливала, деревья омывала, на ведуна Будимира текла, да в реку уносила. Унеси вода, злое-чужое, оставь его, Будимирово, сладкое да белое. Оставляю здесь его голову, его жизнь, его судьбу.

Крестик начал недовольно теплеть — значит, фигурка приобретала ясные колдовские качества.

— Стану не помолясь, выйду не благословясь, из избы не дверьми, со двора ие воротами — мышьей норой, собачьей тропой, окладным бревном, — запел, раскачиваясь, ведун. — Выйду на широку улицу, спущусь под круту гору, выйду в чисто поле, в широко раздолье. В чистом поле, в широком раздолье лежит белый камень Алатырь. Под тем белым камнем лежит убогий Лазарь. Спрошу я у того Лазаря: не болят ли у тебя зубы, не щиплют ли щеки, ни ломит ли кости? Встань, Лазарь убогий, прими с себя болезни и беды. Сними слово змеиное, сними глаз дурной, сними мор черный. Возьми свои беды, отнеси их во Киев-град, отдай ведуну Будимиру, слуге Перунову. Отдай ему слово змеиное… — выхватив нож, Середин проколол кукле рот, — отдай глаз дурной, — он проколол глаза, — отдай мор черный, — нож вонзился в низ живота и в сердце. — Пусть живет волхв Будимир, слуга Перунов, с твоими подарками во всякий день, и во всякий час, и до последнего мига.

Ведун облегченно перевел дух — обряд был закончен. Подождав, пока ветка прогорит и кукла упадет на угли, Олег залил из реки огонь, забрал магического двойника Будимира и поднялся — ночевать на сыром берегу ему ничуть не улыбалось. Проще прогуляться по прохладе, а поспать в постели.

Почти так у него и получилось: в столицу он вернулся к восходу. Сонная стража как раз отворяла ворота. В детинце он прошел на кухню, выгнал из нее не менее сонных стряпух, после чего открыл топку печи и аккуратно поставил внутрь, слева от дверцы, к самой стене, чтобы не задели забрасываемыми дровами уже успевшую покрыться твердой коркой куклу. Затем поднялся наверх, разделся и с наслаждением погрузился в теплоту перины.

Середину показалось, что он только-только закрыл глаза, как плеча уже коснулась вежливая рука:

— Боярин… Боярин… Боярин…

— Чего тебе?! — зло рыкнул на мальчишку Олег.

— Боярин, князь тебя кличет, Владимир Святославович…

— Если обедать, то я не хочу.

— По нужде важной кличет.

— А ты откуда знаешь?

— Время ныне не обеденное, боярин.

— Маньяки вы все и садисты, — с чувством произнес ведун, благо снов этих никто вокруг всё равно не знал, но сел-таки в постели, потряс головой и начал одеваться.

В каменных палатах Середина уже ожидали великий князь и богатырь. Своего недовольства его опозданием правитель никак не высказал, только указал место слева от трона, и сел в кресло. Распахнулись двери, в зал вошел монах, низко поклонился:

— Смиренный слуга Господа и базилевса Ираклий тебе, великий князь русский, челом бьет.

— Рад видеть тебя, грек, — милостиво кивнул Владимир. — Крепко ли здоровье твое, нет ли известий каких от базилевса Василия?

— Благодарствую за заботу, великий князь, здоровье мое в руках Господа, а потому роптать грех. Из Византии писем не приходило. Однако же, был я сегодня в святилище киевском, ибо место для молитв христианских найти еще не могу. Узнал я там… — Грек неожиданно перевел взгляд на Олега. — Ведомо мне стало, что волхв Будимир, умы прихожан своих смущавший, ночью внезапно недужен стал сильно. А поутру, после восхода, его в такой жар бросило, что прийти к молитвам он так и не смог доныне.

Ведун понял, что грек знает всё. Знает, откуда у предателя взялась болезнь и что Середин делал вчера в святилище. Знает. Но предпочитает молчать. И опять душу кольнуло удивление: неужели византиец и вправду желает помогать Руси?

— Известие, которое я принес тебе, княже, не только радостно, но и тревожно. В недуге волхва многие обвинить тебя пытаются, хотя ничем слова свои подкрепить не могут. Однако же народ тревожат, и даже кличи уж раздавались к детинцу идти и менять правителя — тебя, великий князь, на иного.

— И что? — вскинул подбородок Владимир.

— Волнение среди люда киевского бродит, однако же имени нового властителя избрать они не могут. Кто своих любимцев кричит, кто Будимира вспоминает и исцеления его дождаться требует… — Грек опять перевел взгляд на Олега.

— Не дождутся, — кратко ответил ведун.

— То послужит покою в земле русской к радости Руси, друзей ее… — понимающе улыбнулся грек. — Но я надеюсь, болезнь волхва продлится долго и не даст бунтарям повода избрать себе нового предводителя?

— Она продлится долго, — пообещал Олег, окончательно уверившись, что монах и вправду догадался о причинах неведомого недуга. — Насколько я знаю, самые опытные из волхвов здешнего святилища почему-то умерли один за другим. Теперь исцелить Будимира просто некому.

— Да, — согласно кивнул монах и снова поклонился. — А теперь, великий князь, дозволь мне уйти к себе домой и предаться молитвам, от коих меня отвлекли столь печальные события.

— Не дозволяю, — отрицательно покачал головой Владимир. — Поелику есть у меня к правителю византийскому, базилевсу Василию, важное дело.

— Я внимаю, великий князь, — сложил ладони на груди монах.

— Устами твоими, грек, — начал киевский правитель, — базилевс Василий, сын базилевса Романа, не раз мне в дружбе и любви своей братской клялся.

Монах согласно поклонился.

— Ведомо мне, грек, что у базилевса Василия есть сестра, прекрасная Анна. Посему предлагаю я брату своему Василию союз наш дружественный, союз Византии и Руси узами семейными скрепить. Пусть в знак дружбы и любви базилевс отдаст мне в жены сестру свою, порфирородную Анну!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});