Лики Японии - Юрген Берндт

Для «чужестранца» в Японии процесс принятия окончательных решений очень сложен, чаще всего недоступен. Это делает его неуверенным, а подчас и нетерпеливым, особенно когда он в своей слепой вере в авторитеты считает, что стоит ему поговорить с «шефом», и все будет в порядке.

Принятие решения осуществляется здесь, как правило, снизу вверх. Правда, толчок хотя бы для виду часто следует сверху, однако окончательное решение принимается только после убедительных аргументов снизу. На первый взгляд подобная система кажется несколько запутанной, тяжеловесной и нерациональной. Но это отнюдь не так, ибо эта налаженная мини-система хорошо вписывается во всеобщую систему норм поведения и потому, с одной стороны, она не тормозит принятия решений, а с другой — побуждает каждого человека к активным действиям, даже если он остается анонимным. Так уж повелось, что отдельное лицо меньше всего ориентировано на собственное «я», а больше на группу, к которой он принадлежит и с которой себя отождествляет.

Вся система отношений — «сэмпай» — «кохай», «сеньор» — «юниор» («учитель» — «ученик»); «оябун — кобун» («мастер» — «подмастерье», «руководитель» — «опекаемый»), «отец» — «сын» — показывает, что японское общество организовано по вертикали, а не по горизонтали. В этой иерархии каждый занимает свое определенное место, так что ему не приходится задаваться вопросом, кто стоит над ним. Человек включен в жесткую схему норм и правил поведения, обучиться которым ему не составляет никакого труда, ибо с первого дня своей жизни он постоянно видит перед своими глазами пример взрослых. Так, в Японии нет просто «брата» или «сестры». Эти слова в японском языке вообще отсутствуют. Есть «ани» — «старший брат», «отото» — «младший брат», «анэ» — «старшая сестра» или «имото» — «младшая сестра». С самого начала ясно, кто кого обязан почитать. Младшие не называют своих старших братьев и сестер по имени. К старшему брату обращаются со словами «о-ни-сан», а к старшей сестре — «о-нэ-сан». Дословно это звучит так: «господин достойный уважения старший брат» и «госпожа достойная уважения старшая сестра».

В собственной «группе», когда знаешь, с кем имеешь дело, схема действует бесперебойно, но, если приходится общаться с членами другой «группы», часто становишься беспомощным, ибо не знаешь, какие слова употреблять, так как это зависит от положения того или другого члена «группы». Поэтому в Японии очень важны две вещи: рекомендательное письмо, желательно от общего знакомого, и обмен визитными карточками. И если на визитной карточке рядом с именем, адресом и телефоном владельца обозначены все занимаемые им посты и виды деятельности, это отнюдь не означает, что он перечислил их из гордости или самомнения. Это скорее дань вежливости: другой должен знать, с кем имеет дело.

В Японии каждый старается соблюдать правила совместного существования, даже если не очень отдает себе в этом отчет. Если спросить японца, не воспринимает ли он многие из этих правил как пережиток феодального или даже более раннего общественного уклада, он в ответ скептически покачает головой. Тем не менее наряду с основными капиталистическими отношениями между трудом и капиталом в Японии до сегодняшнего дня сохраняются отношения, которые сложились еще в период феодализма, особенно во времена сёгуната Токугава.

Эти отношения обязаны своей жизнестойкостью нескольким факторам: во-первых, в японской истории вопреки всем предпосылкам не сложилась сильная, обладавшая классовым сознанием буржуазия, которая смела бы все феодальные отношения как в материальной, так и в духовной жизни общества; во-вторых, та буржуазия, которая появилась благодаря быстрому процессу капитализации японской экономики, либо не прошла вообще, либо прошла очень короткую фазу буржуазного либерализма или капитализма свободной конкуренции; в-третьих, господствующие слои, как правило, потомки старой феодальной аристократии сознательно включали традиционные черты социальных отношений в процесс экономической модернизации Японии. «Европейская техника и японская душа!» — гласил один из лозунгов прошлого века. Правда, в последнее время отнюдь не все японские социологи придерживаются, например, мнения, что именно «производственная общность» с ее системой пожизненного зачисления человека на службу берет свое начало в традициях феодальных или раннекапиталистических производственных отношений. Некоторые из них подчеркивают, что те отношения между людьми в производственном процессе, которые имеют место теперь, возникли лишь в двадцатые годы нашего века и затем наиболее выпукло проявились с 1945 по 1950 год — в период острых социальных разногласий.

В Японии часто говорят о пирамидальной структуре общества, когда оно рассматривается как одна большая семья, на вершине которой стоит император. Эта пирамида, в свою очередь, состоит из бесчисленных маленьких «производственных» пирамид, возглавляемых предпринимателями, а также из множества еще меньших, «семейных» пирамид, во главе которых стоит отец. Каждая из пирамид, вплоть до самой большой, держится благодаря безусловной лояльности по отношению к тому, кто в данное время ее возглавляет. Таким образом, возникают дополнительные моральные обязательства, так успешно маскирующие фактические отношения, в которые люди объективно вступают в ходе капиталистического производственного процесса, что эти отношения или абсолютно не осознаются или же оттесняются на периферию сознания.

Несколько лет назад в одной крупной западноевропейской газете можно было прочитать следующее: «Даже генеральный директор японской фирмы проходит через заводские цеха в рабочем комбинезоне!» А почему бы и нет? Ведь любой все равно знает, кто является боссом. «Он лично приветствует каждого рабочего, и создается впечатление, будто рабочие принимают его за своего!» Да, внешнее впечатление этого, действительно, иногда создается.

Система кадров, зачисление на службу на всю жизнь, вознаграждение за многолетний труд по выходе на пенсию, а также чисто внешние символы, такие, как эмблема на производственной одежде, исполнение заводского гимна перед началом работы, и другие — все это конкретные проявления того, что одни назовут феодальными пережитками, а другие — характерными чертами японского капитализма.

Был конец апреля, время ежегодного весеннего наступления японского рабочего класса, то есть начала переговоров между работодателями и рабочими о новых тарифных ставках. Соблюдай инструкции, иначе — забастовка! Таковы чаще всего призывы профсоюзов, стремящихся добиться удовлетворения своих требований повышения заработной платы. На 27 апреля служащими токийской государственной железнодорожной сети была назначена всеобщая забастовка. Наряду с государственными в Токио имеются еще несколько частных железнодорожных линий. Одной из них мне приходилось пользоваться ежедневно. Когда вечером 26 апреля я ехал домой, повсюду репродукторы оповещали людей о том, что в знак солидарности с коллегами государственных железных дорог служащие частных дорог также объявляют забастовку. 27 апреля я ни свет ни заря был разбужен грохотом промчавшегося поезда. Что это значит? Это никак не вязалось со вчерашними объявлениями. И скоро мне стало известно следующее: во-первых, упомянутая частная железная дорога принадлежала крупному концерну универсальных магазинов, а председатель профсоюзов дороги был тесно связан с концерном; во-вторых, на частной железнодорожной линии на работу нанимают только по рекомендации родственника или знакомого, которым наниматель полностью доверяет. Решающую роль играют здесь, как и во многих других краях, связи. Японское слово «энко» толкуется именно так. Того, кому человек обязан рекомендацией, нельзя подводить. К чему же тогда эти объявления накануне вечером, если заранее было известно, что забастовки не будет? «Чтобы не ударить лицом в грязь перед другими профсоюзами», — ответили мне. Понять это, право, нелегко.