Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина

Володя же с головой окунулся в вожатские дела — пятый отряд тоже готовил сценку к родительскому дню. У Юрки совсем не было ни времени, ни возможности ему помочь, увидеться. Огорчённые донельзя, вечером они кое-как улучили десять минут, чтобы побыть вдвоём. Юрку соблазняла мысль, что они могли бы встретиться ночью, но после новости, что Володя не спал двое суток, он даже мысленно не заикнулся предложить погулять после отбоя. А ведь Юрка в последнее время тоже спал плохо. Но он-то мог уснуть хотя бы на пару часов, а Володя не мог вовсе. И Юрка знал, что это не преувеличение — то, на что он не обращал должного внимания раньше, сейчас стало бросаться в глаза: тёмные круги под глазами, Володина вялость и подавленность. Как бы Юрка ни хотел быть с ним всегда, он не имел морального права требовать, чтобы Володя не спал вообще.

***

На следующий день, день рождения «Ласточки», Юрка даже не надеялся выкроить и получаса перед началом праздника, чтобы побыть с Володей наедине. Но вышло ещё хуже: у них не нашлось ни минуты. С самого утра Юрке поручили выполнить миллиард мелких дел, сдать пять пятилеток за три года, построить пару БАМов (1) и перетащить пианино. По поводу последнего он возмущался больше всего — расстроится же. Тем не менее настроение у Юрки было боевое.

— Быстрее, выше, сильнее! — услышал он голос физрука Семёна, доносившийся со спортплощадки. Голос у того гремел будь здоров, на площади слышно.

Юрка впервые в жизни официально — с благословения Ольги Леонидовны — пропускал зарядку, шёл к эстраде украшать её к концерту и слушал физрука. Ждал, когда от этого голосища затрещат деревья, и думал, что он, Юрка, и так всех быстрее, выше и сильнее, а ещё лучше — и вовсе всемогущ. Разве можно было считать иначе, если с ним, с оболтусом Коневым, происходили просто сказочные события? Володя, тот самый комсомолец-красавец-умниц Володя, целовал его в щёку, брал за руку и говорил: «Ты такой красивый, когда играешь». Да, случалось оно редко, но не по их вине. «Дай волю, — сказал вчера вечером Володя, — никогда бы тебя не отпустил».

Перетащить пианино оказалось не такой уж и трудной задачей — у Юрки в помощниках был ушастый Алёша и завхоз Саныч, у пианино — колёсики, а у чёрного хода кинозала и у эстрады — специальные пандусы. Но инструмент всё равно было жалко. Пока волокли, Юрка беспомощно бурчал себе под нос: «Магнитофона им мало, а если дождь?» — а как установили и проверили звучание, выругался — как пить дать расстроено, «си» вообще не звучит.

— Ну и кто теперь настраивать будет?

— Да мало ли у нас умельцев, Юрок, найдём человека. — И завхоз бодрым шагом направился в административный блок.

— А ты не умеешь? — наивно поинтересовался Алёша.

— Настраивать? Конечно нет. Но как-то раз, кстати, попробовал — просто я ненавидел, когда оно звучит не так, а дождаться настройщиков терпения не хватало, вот и полез сам. Меня тогда чуть лопнувшей струной не прибило, — не без хвастовства заметил он. — Видишь шрам на подбородке?

— Ничего себе! Вот ты смелый, Юрка! Знаешь что, вот говорили про тебя всякое, а я не верил. Отвечал, что Конев хороший парень — и правда же, так и есть!

— Что это ещё за «всякое» и кто говорил?

— Разное говорят: одни, что оболтус, другие, что, наоборот, в подвожатника метишь. Не обращай на это внимание, пусть что хотят, то и говорят.

— Кто говорит? — спросил Юрка, думая на Ксюшу.

— Ну… только по секрету, ладно?

— Буду молчать как партизан.

— Маша Сидорова Ольге Леонидовне на тебя жаловалась, что худрука от работы отвлекаешь, а ты вон пианино настраи…

— Маша?! — выкрикнул опешивший Юрка. И добавил тише: — Ну Маша… Ну получишь у меня!

— Эй, ну только по секрету, ты же обещал!

— По секрету, Алёш, по секрету.

Подошло время завтрака. Первым делом Юрка бросился искать Машу, чтобы выпытать, почему она на него наговаривает. Но Маши нигде не было видно. ПУКи сидели вдвоём, без Ксюши. Юрка подошёл к ним, спросил:

— Вы не знаете, где Маша?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ульяна кокетливо улыбнулась:

— А зачем тебе?

— Да вот хотел сообщить ей, что в спектакле она больше не участвует, аккомпанировать буду я!

— Во дела… — протянула Уля. — Посмотри в здании кружков. Они там с Ксюшей стенгазету рисуют к празднику.

Спонтанная идея напакостить Маше так понравилась Юрке, что он решил не искать её. Знал, что через сарафанное радио новость об исключении Маши из спектакля разнесётся быстро, Сидорова сама его найдёт. Надо только Володю предупредить…

Предупредив Володю и позавтракав, Юрка вернулся на площадь. Туда же явился и третий отряд во главе со своим вожатым. Они стали ждать музрука — был в лагере и такой специалист. Он отвечал за радио и концерты и должен был принимать у них номер. Юрка же уселся ждать завхоза Саныча. Тот явился довольный, радостно сообщил, что музрук настроит инструмент, и бодро отправился по своим завхозным делам. Музрук явился с аккордеоном, выслушал Юрку и потыкал по клавишам. Согласился и попросил подождать, пока не прогонят номер. Юрке скучать не дали — отправили помогать Алёше украшать сцену.

Июльская жара мариновала пионеров третьего отряда, они уныло тянули песню из кинофильма «Гостья из будущего»:

«Слышу голос из прекрасного далёка,

Голос утренний в серебряной росе,

Слышу голос, и манящая дорога

Кружит голову, как в детстве карусель».

Под этот унылый аккомпанемент Юрка с лопоухим товарищем вешал тяжёлые синие шторы. Оба умаялись — тонкие петли то сваливались с крючков, то рвались, и приходилось пришивать их прямо на весу. Музрук не хотел отпускать подопечных, и они продолжали не петь, а стенать грустную детскую песню о счастливом будущем.

Юрка нет-нет, да отвлекался на неё. Он не особенно любил этот фильм, «Гостья» казалась ему слишком нудной, и если в первый раз смотреть было интересно, то во второй Юрка уже скучал. А посмотрел он все серии и не раз — дочка маминой подруги Тонька обожала этот фильм, но была ещё слишком мала, чтобы ходить в кино в одиночестве, и потому Юрка, мотивированный пятнадцатью копейками «на мороженое», исправно водил её на каждый сеанс. Он знал этот фильм едва ли не наизусть. Он знал и эту песню, но ни разу не вслушался и не вник в текст. А сейчас прислушался и загрустил — она напомнила ему о том, что время идёт, что скоро закончится эта смена и им с Володей придётся расстаться.

Ребята всё повторяли и повторяли последний куплет:

«Я клянусь, что стану чище и добрее,

И в беде не брошу друга никогда,

Слышу голос и спешу на зов скорее

По дороге, на которой нет следа».

От сумасшедшего солнца плавилась даже тень, но по Юркиной спине пробежал холод: «По дороге, на которой нет следа», — мысленно повторил он. И понял вдруг, что эта песня жуткая! Что она совсем не про счастливое будущее, а про утрату понятного, доброго настоящего — детства. Юрка уже утомился, голова кружилась от голода, а в воображении развернулись бредовые картины: он увидел широкую серую дорогу, себя, Володю и каждого из присутствующих здесь. Они шли вперёд, не догадываясь, что этот путь — путь в никуда, что идут они не сами, их тянет влекущая в неизвестность чёрная дыра будущего, которая неизбежно поглотит и его, и Володю, и всех этих детей.

Он помотал головой и поспешил отвлечься:

— Осталось повесить всего одну шторину.

Юрке казалось, что они с Алёшей возятся бесконечно долго, а ребята всё поют и поют эту жуткую песню. Наконец горн позвал всех на обед.

Юрка ел без аппетита, всё смотрел в дальний конец столовой на своего Володю. Тот стоял спиной, как обычно в шортах, белой рубашке и красном галстуке. Юрке подумалось вдруг, что пройдёт всего ничего времени и Володя уже не будет их носить. Что Володя изменится и Юрка тоже изменится, они оба неизбежно повзрослеют. Он понял, что не хочет взрослеть, не хочет в это «далёко» и даже хуже — боится.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Меньше чем через неделю они расстанутся. Может быть, не навсегда, может быть, даже не на годы, а только на месяцы, но расстанутся. И каким Юрка увидит его следующим летом? Станет ли Володя выше ростом и шире в плечах? Реже или чаще будет улыбаться? Станет ли его взгляд строже или более усталым, чем сейчас, а может, наоборот, — мягче и добрее? Столько вопросов, и никто не сможет дать на них ответа.