Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века - Андрей Кокорев

...Если квартирант порядочный человек, он и без объявлений знает, как нужно держать себя. С кошками же да с собаками – целая история; я уж и говорить перестал. Заметишь, бывало, скажешь такому жильцу, то в обиду сейчас, как будто про его внучку или племянницу ему говорят».

Если будущему квартиранту все же удавалось внушить доверие домовладельцу, переговоры между ними завершались подписанием контракта. В документе перечислялось все, что предоставлял домохозяин: помещения, отопление, освещение – вплоть до своего полотера, а также скрупулезно перечислялись обязанности жильца. Как шутили в то время, предусмотрительный собственник жилья вписывал в договор и такой пункт: «Я, такой-то, обязан уведомлять домовладельца о появлении чертей за неделю до прибытия таковых в снимаемую мною квартиру».

Шутки шутками, но появления в жилищах москвичей нечистой силы действительно имели место. Весной 1914 года некие духи в течение нескольких недель досаждали семье Меньшовых, снимавшей квартиру в доме № 34 по Большой Дворянской улице[107]. До смерти перепуганные домочадцы утверждали, что время от времени по комнатам летала посуда, сама двигалась мебель, скакали по полу мелкие предметы. Иногда, для разнообразия, невидимые хулиганы обливали постели квасом, бросали в пирожные кислую капусту, заправляли щи керосином. Совершенный в квартире молебен и окропление комнат святой водой не пресекли чертовщины.

Среди зевак, толпившихся возле таинственного дома, обсуждались две версии случившегося. Согласно первой, все безобразия проделывают две свояченицы Меньшова, которые таким способом хотят вынудить главу семейства нанять более просторную квартиру. По второй версии, все затеял сам Меньшов, поскольку недавно умерший брат-фабрикант обошел его в завещании, и «шалости духов» – попытка заставить родственников поделиться наследством.

Только представители полиции сохраняли спокойствие. Они настойчиво предлагали Меньшову на время съехать с квартиры, чтобы без помех отыскать источник «нечистой силы». Тот, измученный до последнего предела, был уже на все согласен, но просил дать ему возможность испробовать последнее средство: привезти на квартиру икону Иверской Божией Матери. То ли повлияла перспектива встречи с прославленной святыней, то ли сыграла роль серьезность намерений полицейских до конца расследовать таинственное явление, но духи внезапно отступили.

«Мы узнали, что благодаря полиции в доме Меньшовых все затихло, – отметил один из журналистов. – И это хорошо. Могущество полиции, конечно, стоит вне всяких сомнений. Но мне пришлось где-то в провинциальной газете прочитать:

«Благодаря принятым полицией мерам, гололедица на улицах прекратилась и выпал снег»».

Продолжая разговор о контракте, отметим, что с его помощью некоторые домовладельцы старались застраховать себя от потери доходов во время дачного сезона. Для этого они настаивали, чтобы договор подписывался на год, и оговаривали размер неустойки, которую можно было взыскать с жильца при досрочном оставлении квартиры. Но даже при таких условиях ушлые москвичи умудрялись находить лазейку. Не желая платить лишнее домовладельцу, они прибегали к помощи так называемого нарушителя контрактов.

– Милостивый государь! – в один прекрасный день обращался квартирант к домовладельцу. – В последнее время мои денежные дела пришли в некоторое расстройство, поэтому я уже не могу позволить себе столь дорогое жилье. Памятуя, что в договоре, заключенном между нами, имеется пункт, который позволяет мне переуступить квартиру другому лицу, хочу рекомендовать вам своего хорошего знакомого. Он готов в любой момент подписать на себя все обязательства по моему контракту.

При знакомстве новый квартирант выглядел вполне солидно и производил на домовладельца самое приятное впечатление. А главное, собственника квартиры согревала мысль, что вместо жильца-неплательщика он приобретал вполне обеспеченного клиента. Ему было и невдомек, что «солидный» господин, подряжаясь на проведение этой мистификации, уверял своего нанимателя:

– За свои услуги беру всего пятнадцать процентов от суммы, которую вам пришлось бы заплатить домовладельцу. Я даже вселяться не стану после подписания контракта. А если ваш хозяин попробует обратиться в суд, то все равно получить с меня ничего не сможет. Живу я на квартире у гражданской жены, собственным имуществом не обременен, так что взыскать с меня нечего.

«Нарушитель контрактов» заставлял домовладельца горевать об упущенной прибыли, но был явлением сравнительно редким. А вот неплательщики лишали его реальных денег и встречались гораздо чаще. Впрочем, тех, кто не платил за квартиру, всегда можно было выселить с помощью полиции и взыскать деньги через суд. Только одна категория любителей пожить, как тогда говорили, «за счет датского короля» могла чувствовать себя в относительной безопасности – квартиранты домов, принадлежавших церкви.

Доходные дома, принадлежавшие духовному ведомству, были столь же комфортны, как и дома частных владельцев. Между ними существовало только одно различие: согласно законам Российской империи, решения по делам, связанным с церковной собственностью, могли выносить исключительно суды высшей инстанции. На практике это означало, что иск на неплательщика, поданный церковными властями, из-за перегруженности московского окружного суда мог ожидать рассмотрения год, а то и два.

Этого времени «обиженному» квартиранту вполне хватало для нанесения ответного удара. Он принимался забивать в стены громадные гвозди, портить обои, всячески загаживать жилье. Перспектива получить к моменту выселения руины вместо квартиры и понести затраты на серьезный ремонт (судиться по возмещению ущерба пришлось бы так же долго) заставляла владельцев церковных домов идти на компромисс. Они напрочь забывали о долге, а за это жилец-вандал должен был немедленно перебираться в другое место.

Завершая тему темных делишек, связанных с жильем, упомянем о квартире, которую предлагали к сдаче, но москвичам снять ее было невозможно. В 1914 году в газетах с завидной регулярностью появлялось объявление о сдаче роскошной квартиры с мебелью и телефоном. Периодически его подвергали редактуре, чтобы не слишком бросалась в глаза схожесть с предыдущим. Если названный в нем дом выходил на разные улицы, то в адресе указывалась то одна, то другая. Зато номер телефона оставался неизменным.

На вопрос о сдаче квартиры по телефону отвечали уклончиво, более чем прозрачно намекали, что вряд ли она подойдет. Если же клиент оказывался слишком настойчивым и все же приходил ее осмотреть, в ход шло последнее средство – называлась несусветно высокая цена, после чего огорошенного москвича просто выпроваживали.

Секрет таинственной квартиры открывался просто: она предназначалась для богатых коммерсантов, прикативших в Москву на неделю-другую «развеяться». Чтобы им не рисковать своим реноме в гостинице, куда всегда могла нагрянуть полиция и составить протокол о нарушении общественной нравственности, оборотистые люди предлагали приезжим снять на время «семейное гнездышко». По желанию клиента, квартира могла быть сдана вместе с «хозяйкой», которая умела не только подать чай, но и была готова скрасить одиночество гостя.

Однако покинем гнездо порока и, обратившись к воспоминаниям Н. М. Гершензон-Чегодаевой[108], заглянем в обычную московскую квартиру начала XX века. Сама мемуаристка подчеркивала, что их семья не относилась к зажиточным, поэтому обстановка в доме была самой скромной:

«Наша квартира... располагалась в двух этажах, во втором этаже помещались четыре комнаты – столовая, маленькая комната, детская и спальня. В третьем – на одном уровне с чердаком, две папиных комнаты – кабинет и библиотека. Сначала там была только одна комната – с тремя окнами и балконом, а на месте второй устроена была прачечная. Но эта комната сама по себе казалась папе неуютной (он и потом ее не любил), а прачки, которые ходили мимо его двери, стуча корытами и разговаривая, мешали ему работать. Поэтому очень скоро прачечную Лили[109] уничтожила и сделала на этом месте папе прелестный кабинет – такой, как ему нравилось, не с паркетным, а с крашеным полом и невысокими окнами. Возле прохода на чердак помещалась крошечная умывальня– уборная. Так что наверху получалась как будто отдельная квартирка, совсем изолированная и тихая. [...]

Особенно притягивал к себе папин кабинет. Это была довольно большая комната с широкими половицами крашеного пола и тремя невысокими окнами. В ней стояло мало вещей. Очень скромный письменный стол с двумя ящиками (тот самый, за которым я сейчас пишу), рядом другой стол, оклеенный черной клеенкой, где лежали разные книги и рукописи. Одна небольшая книжная полка. У стены стояла железная кровать, накрытая шерстяным (еще студенческим папиным) одеялом верблюжьего цвета с красными узорами по концам. На этой кровати папа иногда отдыхал днем, но ночью не спал никогда. Возле кровати помещался низкий детский «рыженький» стол, который сейчас стоит у меня за спиной. В кабинете было два-три стула с черными обитыми клеенкой сиденьями и обтянутое темно-зеленой клеенкой жесткое кресло, на которое обычно садились гости, приходившие к папе.