Клубничный блеф. Каван - Лина Мур

его, указывая на стеклянный дымчато-серый огромный стол на двенадцать персон.

— Ни разу, если честно. Обычно я питаюсь в ресторанах или кафе. Я не умею готовить, точнее, умею готовить обычные блюда, но не как Слэйн. Он ради своей жены изучил тысячи блюд, а ещё отлично печёт.

— Никогда бы не подумала, что тот мужчина, который вылетел таким разъярённым, умеет готовить. Наверное, его жена счастлива с ним.

— Она его любит. У них своя долгая и сложная история. А тебе это важно, да? Тебе важно, чтобы мужчина умел готовить? Я могу научиться.

— Нет, — смеюсь, чтобы Каван прекратил так волноваться, — я непривередлива, ведь моё питание — это овсянка на воде, яблоки, немного помидоров и огурцов, ещё вода. Так что меня прокормить очень просто.

— Но это неправильно, Таллия. Ты портишь своё здоровье. Тебе нужно питаться нормально. Ты же теперь знаешь, что у тебя нет аллергии ни на какие продукты, — замечает Каван. Я печально вздыхаю и пожимаю плечами.

— Да, ты прав, но я боюсь. Знаешь, мне всю жизнь говорили, что если я съем что-нибудь другое, то сразу же наберу вес. Или у меня начнётся жуткая аллергия, и я могу умереть. Эти страхи до сих пор сидят внутри меня. Я бы очень хотела перестать бояться, но каждый день слышала только «нельзя», «запрещено», «навредит фигуре», «конец балетной карьере». Моя мама была очень строга ко всем балеринам. Перед каждым занятием нас взвешивали, и если она видела, что вес стал больше, то выгоняла из зала с позором и не впускала, пока девушка не сбросит вес. Она всегда ставила меня в пример, а мне было стыдно и некомфортно, потому что никто со мной из-за этого не общался.

— Сука, — шипит Каван, а потом смотрит на меня так, словно он убил мою маму. — Прости, Таллия, но то, что ты мне рассказываешь жестоко для меня. Я бы придушил её. Не могу слышать о том, что она с тобой делала. Это жутко злит меня.

— Каван, не нужно. Это моя мама, она хотела, как лучше и пыталась сделать из меня приму, но не слышала меня. Она многое перенесла в жизни: потеряла сына; её бросил муж. Поэтому нельзя винить её во всём. Она просто ошибалась. А кто не ошибается? Тем более балет — это жестокий вид танца. Нельзя быть женственной, потому что тогда ни один партнёр не сможет тебя поднять. У каждой танцовщицы есть некоторые проблемы с превращением в женщину.

Этот момент оттягивают до двадцати лет, пока гормональный фон не стабилизируется, — мягко отвечаю я.

— Какие проблемы? У тебя есть проблемы с женским здоровьем?

— Сейчас уже нет, но раньше были. Я не должна с тобой говорить о подобном. Это неправильно, — смущаюсь я, ощущая жар на щеках.

— Я хочу всё знать о тебе. Договоримся, Таллия, что ты рассказываешь мне всё, даже о том, что чувствуешь. Я хочу полностью понять тебя. Мне это нужно, — просит Каван.

— Что ж, — глубоко вздыхаю и киваю ему, — дело в том, что у меня до девятнадцати лет не было месячных. Из-за ограничений в питании и недостатка витаминов, менструальный цикл не начинался. Такое бывает у каждой балерины или гимнастки.

А также нам запрещён секс. После лишения девственности девочка начинает формироваться, у неё появляются грудь и бёдра, она развивается и набирает вес. Такое недопустимо, потому что балерина должна быть тонкой и грациозной. Никто не может прыгать с большой грудью, она мешает. Поэтому ни одна девочка не могла зайти так далеко. Но я знаю, что многие пробовали не лишаться девственности, но получать удовольствие. Они не говорили со мной об этом, я слышала их перешёптывания. А так как я была помешана на любовных романах, то знаю, о чём они говорили, но сама не пробовала. Мне было страшно располнеть даже от этого, тем более моя мама убила бы меня за подобное.

Вот так.

— Ужасно, — шепчет Каван. — Чёрт, это отвратительный вид танца.

— Отнюдь, это очень красивый вид танца. Сложно танцевать, когда у тебя большая грудь или задница.

— Но у тебя есть грудь, Таллия. — Каван красноречиво смотрит на мою грудь, отчего я краснею ещё сильнее.

— Да, это так. Несмотря на тот факт, что я до сих пор девственница, у меня выросла грудь в шестнадцать лет, и мама перетягивала её каждую ночь бинтами, чтобы этого не происходило.

Это было больно, и я разматывала бинты, потому что невозможно было спать. Грудь жутко болела. А утром я снова её заматывала, как и во время танцев. Мама ненавидела мою грудь и даже бюстгальтеры не покупала, только бинты. Когда я сбежала, то невеста моего брата отвела меня в больницу к гинекологу, и врач выписала мне специальные гормональные таблетки и витамины.

Сначала я изучила их состав, а потом начала принимать, убедившись в том, что они не навредят мне. Из-за этого моё тело немного изменилось. Это тоже напугало меня, поэтому в одно время я вовсе перестала есть, но зато у меня начались месячные. А потом… потом я так разозлилась на маму, что позволила своему телу меняться. Я ненавидела балет и всё, что с ним было связано, хотя очень люблю танцевать. Сейчас это делать сложнее из-за моего тела, но порой так хочется ощутить музыку всем телом.

— Но твоё тело прекрасно, Таллия. Оно потрясающее. Даже если ты наберёшь вес, оно будет таким же прекрасным, как и сейчас. Я знаю о чём говорю. Я видел множество женщин, но твоя фигура требует веса, иначе ты умрёшь. Лучше быть здоровой, чем перетягивать себя бинтами и страдать. Тем более ты больше не вернёшься в балет, я этого не допущу. Перед тобой раскрыт весь мир, и ты должна попробовать в нём всё, Таллия. Открой свою клетку и выпусти себя на свободу.

У меня в глазах скапливаются слёзы от слов Кавана. Я отдаюсь порыву и обнимаю его. Крепко-крепко. Каван охает от этого, но потом обнимает меня тоже.

— Спасибо тебе. Спасибо за то, что сказал это мне, — шепчу, утыкаясь лицом ему в грудь.

— Спасибо тебе за то, что позволила мне это сказать.

Я улыбаюсь и закрываю глаза, вдыхая уже знакомый аромат Кавана. С ним так хорошо. Чертовски хорошо, и словно это больше не я, а кто-то