Охота на Герострата - Антон Первушин

Люк в пассажирский салон ТУ-154 был открыт, к нему подвели трап, но никого поблизости от трапа не наблюдалось. Только на значительном удалении, метрах в ста, стояли трое в штатском, один держал в руках мегафон. Над полем царила тишина, столь необычная для аэродрома, такая, что даже были слышны кузнечики, стрекочущие в траве вокруг взлетно-посадочной полосы. И над всем этим ослепительно сиял обжигающий диск летнего солнца и стояла жара. Да, та самая жара. Жара гор, которые стреляют.

— Быстрее, — обронил только Мишка, и мы ускорили бег.

Одного из штатских (того, который был с мегафоном) я узнал: полковник Хватов собственной персоной. Ну что ж, пришлось, значит, встретиться и на этот раз. Только вот сегодня МНЕ придется выступать в роли вашего спасителя. Придется. А заодно и должок оплачу. С процентами.

— Здравствуйте, Игорь Павлович, — сказал я, но протянутую для приветствия руку проигнорировал: обойдешься. — Без меня, смотрю, ничего у вас толком не получается. Может, пора в отставку? А мне — на ваше место?

Улыбка сошла с лица Хватова. Он убрал руку:

— Напрасно вы так, Борис Анатольевич.

— Ничего в нашей жизни не бывает «напрасно».

— Зачем ты, Игл? — пытался остановить меня Мартынов.

Я смерил его холодным взглядом. О, Господи, скольких сил мне стоила эта холодность! Ведь я уже был на пределе в тот момент; я же был уверен, что умру сегодня, здесь, под жарким летним солнцем, в тишине, после всех усилий — умру. И черное отчаяние готово было переполнить меня в любую секунду, отпусти только чуть вожжи.

— Ладно, — сказал я. — Начинайте. Сколько можно тянуть?

Полковник поднес мегафон к губам:

— Лаговский, вы меня слышите?!

Я даже не сразу сообразил, к кому Хватов обращается, но потом, конечно, вспомнил… Вот так-так… Лаговский. Николай Федорович. Значит, это все-таки твоя настоящая фамилия. Но какая наглость — устроиться в Одессе под своей собственной фамилией! Вот и еще одним вопросом меньше. Только зачем тебе, Игл, перед смертью столько ответов?..

Все-таки у Герострата был сильный голос: он отвечал без мегафона, но по громкости его ответ ничем мегафону Хватова не уступал:

— Слышу, слышу! Ну как там, появился мой любимчик?

— Борис Орлов здесь!

Смех, почти хохот.

— Наконец-то! Ну что, работаем по уговору? Или есть новые предложения?

— Нет! Начинаем!

— Пусть тогда идет. Топай сюда, маленький мой.

За все время переговоров я не заметил в люке ни намека на движение. Герострат предусмотрительно не выставлял себя снайперам напоказ.

— Что за «уговор»? — обернулся я к Мишке.

— Ты встаешь внизу, у трапа, — пустился в скорые объяснения Мартынов. — Он выпускает заложников; они сходят по трапу. Когда выйдут и сойдут все, ты начинаешь подниматься.

— Разумно, — кивнул я, — с его стороны, — а потом, помолчав, не без издевки (единственный способ остался уберечься от срыва) задал еще один вопрос: — Ну а что у нас приготовлено на вторую часть? Какой там у вас «уговор»? Надо понимать, самолет забросают гранатами?

— Да ты что?! — Мишка казался искренним. — Там же будешь ты, Борис!

— Не в первый раз подставлять меня под пули, ведь верно? Уж как-нибудь примете этот грех на душу, правда, Игорь Павлович?

— Вы бредите, Борис Анатольевич, — резко отвечал Хватов. — Мы же гарантируем вам безопасность. Мы готовы выполнить любое его требование в обмен на вашу жизнь. Потому штурма не будет. Только вы тоже постарайтесь вести себя там благоразумнее. А то если…

— С чего это вдруг такая забота?

— Игл!..

— Постой, Мишка. Мне интересно полковника послушать.

Хватов устало опустил руки.

— Не нужно считать меня холодным расчетливым мерзавцем, — сказал он, глядя мне в глаза. — Я тоже человек. Если бы такое было возможно, если бы он потребовал в обмен на заложников меня, я бы пошел. И с радостью бы, Борис Анатольевич, пошел, потому что… потому что… Да что толку объяснять: вы все равно меня не слушаете…

— Напротив, я вас внимательно слушаю, — сказал я. — И кое-что понял. А теперь послушайте меня, Игорь Павлович. Если Герострат попытается уйти, если найдет лазейку и захочет ею воспользоваться, немедленно уничтожьте его. Даже если для этого придется убить меня. Вы поняли?!

Хватов приподнял брови; сбоку невнятно охнул Мишка.

— Я не понимаю вас, Борис Анатольевич.

— Неважно. Вы сделаете так, как я вас об этом прошу?

— Игл, ты в своем уме?!

— В своем, — я посмотрел на Мартынова. — Ты, наверное, тоже меня не понимаешь?

По глазам было видно, что нет. В глазах его была растерянность. Вот так, подумал я. А когда-то мы понимали друг друга с полуслова.

— И не нужно понимать, — сказал я ему. — Главное делайте, что я говорю: уничтожьте его.

И я пошел, пошел к трапу, прокричав уже на ходу:

— Герострат, я иду к тебе!

Пошел. И хотя каждый новый шаг давался все с большим и большим трудом, а в ушах зазвенело, как после легкой контузии от продолжительной стрельбы из АКМа, я знал, что дойду, не сверну в сторону, потому что «там дети… восемнадцать детей».

Я остановился у трапа и в ту же секунду вниз по ступенькам двинулись заложники. Посторонившись, держась рукой за поручень, я стоял у трапа, а они шли один за другим: женщины тихо плакали, мужчины или зло щурились или выглядели озабоченно-расстроенными, одного побагровевшего толстяка придерживали под руки, он едва волочил ноги: видно, прихватило сердце. И только дети казались внешне спокойными. Наверное, просто не смогли они еще оценить всю величину опасности, которая им только что угрожала.

Дети, черт подери! Я же никогда, ни разу в жизни не задумывался о своем собственном ребенке, каким он будет, каким бы я хотел его видеть, если, конечно, появится он когда-нибудь у меня. И не стояло как-то никогда передо мною вопроса, как сам я отношусь к детям, кто они для меня, эта неприметная за суетой взрослых дел часть человечества? Но я видел, что такое мертвые, УБИТЫЕ дети, я знаю, что ничего в мире нет горше маленького детского горя, и я не был способен отказаться, услышав требование Герострата.

Я провожал их глазами, выхватывая то одну, то другую маленькую фигурку из толпы уходящих через поле заложников, и думал о том, что у меня, наверное, уже точно не будет детей. Не успеть…

— Давай, Боря, поднимайся, — услышал я знакомый мне и ненавидимый голос. — Что ты там застрял?

И я стал подниматься по трапу, все еще придерживаясь за поручень. Шагнул в салон, усиленно моргая, чтобы побыстрее привыкнуть к сумраку, который царил здесь внутри, и снова услышал:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});