Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский

Наложенные не сразу жгуты, долгий ночной путь к деревне Дорофеевка оказались роковыми для Вовка-Курилеха. Он уже имел до сегодняшнего случая два тяжелых ранения, не говоря о легких, и однажды с горечью признался мне, что своей крови у него почти не осталось. Его энергичное, волевое лицо, всегда бледное и слегка одутловатое, показалось нам меловым, когда ранним утром заглянули мы в хату, где полковая медицина спасала капитана, впрыскивая ему камфару для поддержания сердца. Наш Вовк трудно, в полном сознании умирал. Попрощавшись с ним, мы вышли с Клепининым и Бородиным на улицу, понурив головы.

Днем командира полка не стало. Говорили, что он молча плакал перед самым концом... Наверное, от обиды. Только начнешь узнавать человека и привыкать к нему – а его уже нет. Проклятая война!

Похоронили капитана Вовка-Курилеха в Дорофеевке, на видном месте, и столбик, стесанный с одной стороны для надписи и увенчанный жестяной звездой, в изголовье поставили, а все боевые машины, что на ходу были, выстроились в строгую линию и, дав угол возвышения орудиям, отсалютовали командиру полка, славному воину и хорошему человеку, тремя залпами в сторону противника.

В Дорофеевку, уже занятую пехотой, мы прибыли из рейда среди ночи. Ориентиром нам послужили несколько догорающих хат. Перед отступлением в деревне поработали рыжие сволочи – эсэсовцы. У порога одной хаты лежал белобородый старик в белой полотняной рубахе, а рядом с ним – двое маленьких мальчуганов, должно быть внучат. У деда в обеих руках зажаты пуки почерневшей соломы. Он не дал загореться крыше, которую подпалил факельщик, и был застрелен на месте озверевшими поджигателями, убившими заодно и детей. Ахата осталась цела. Проходя мимо нее, солдаты и офицеры замедляют   шаг, сжимая кулаки. У ребят перекатываются желваки на скулах, глаза недобро вспыхивают.

Здесь, в Дорофеевке, нам приказано было отремонтировать уцелевшую матчасть прямо на месте. Ремонтники матерились, так как большая часть машин требовала капиталки. Поршни в цилиндрах хлюпали, как... (тут лучше пропустить цветистое сравнение, изобретенное командиром ремвзвода), двигатели уже не «ели», а буквально «пожирали» масло и выплевывали из выхлопных патрубков жирный черный дым, быстро перегревались и еле-еле тянули. Главный фрикцион почти на всех машинах «вел», и включать нужную передачу стало трудным делом: шестерни в КПП долго и нудно скрежетали, рычали, не желая входить в сцепление друг с другом, а рычаг переключения передач при этом трясся в прорези кулисы, как от лихорадки, и больно поддавал в ладонь. О бортовых фрикционах и тормозных лентах и говорить не приходится. Мехводители вместе со своими неполными экипажами помогали ремонтникам, как могли.

Один раз, поздним вечером, около десяти часов, меня вызвали в штаб и приказали доставить секретный пакет в штаб армии. Доставить донесение – это почетно, но как выполнить задание срочно на своих двоих, да еще и ночью, не совсем понятно. Уж не подшутить ли надо мной задумали? Изрядно поплутав по темной степи, добираюсь до цели далеко за полночь. Дежурный офицер, зевая, выдал мне расписку и небрежно сунул мой драгоценный пакет в кожаную папку. Обидевшись почему-то, медленно тащусь обратно сквозь черную и сырую по-осеннему ночь...

Наводчик из экипажа Бородина притащил как-то, мучимый любопытством, оцинкованную коробку с немецкими сигнальными ракетами. Поскольку ракетницы у нас в хате не было, он придумал зажать картонный патрон между двух досок, что лежали на земле перед дверью хаты, а потом железной скобой разбивать капсюль. Предстоящее развлечение собрало перед хатой всех ее военных постояльцев, в количестве четырех человек. Сержант, с молчаливого одобрения зрителей, приступил к запуску. Он повернул дощечки так, чтобы ракета была нацелена на пустынную дорогу, аккуратно наступил ногою на верхнюю дощечку и ударил скобой по капсюлю. Но ракета оказалась с характером: вырвавшись из своего картонного цилиндра, смятого, должно быть, досками, она не захотела лететь в   заданном направлении, а начала с пронзительным, режущим уши визгом выписывать замысловатые спирали вокруг сержанта. Словом, джинна выпустили из бутылки. Наводчик приседал, смешно подпрыгивал, отчаянно отмахивался руками, но ракета, словно разъяренная оса, продолжала виться вокруг него. Мы сначала корчились со смеху, а потом растерялись, не зная, что делать. Наконец наш сержант, зажав уши ладонями, обратился в бегство и скрылся за углом хаты, а ракета, по-разбойничьи свистнув ему вслед, на последнем витке воткнулась в разлохмаченную ветром соломенную прическу хатенки, над самой дверью, и поперхнулась. Солома задымилась. Бородин, стоявший у порога, вырвал сноп, в котором засела ракета, и швырнул его в землю, а сержант, опомнившись, с неописуемым наслаждением затоптал каблуком сапога свою злодейку, точно гадюку, подхватил ящичек под мышку и быстрым шагом направился к ставку-копанке. Донесшийся оттуда всплеск сообщил нам, что казнь совершилась.

23 сентября

Полтава освобождена! Красная Армия неудержимо идет к Днепру, а Геббельс, словно одержимый, твердит всему миру о Восточном вале, о мощных оборонительных сооружениях, якобы загодя воздвигнутых, благодаря гениальнейшей прозорливости самого фюрера, на правом, западном берегу Днепра. Разрекламированный на все лады вышеупомянутый вал, по мнению доктора, прославившегося своей объективностью и принципиальностью, обязательно остановит волну нашего наступления. Но как быть с тем фактом, что еще вчера севернее Киева войска Центрального фронта с ходу, на подручных средствах форсировали широкую водную преграду и не просто захватили плацдарм, но сумели за одни сутки расширить его и углубить более чем на 30 километров?

25 сентября

Ура! Сегодня по танковой рации услыхал, что Смоленск полностью очищен от гитлеровских вояк. А что же Восточный вал? Ведь Смоленск расположен по обоим берегам Днепра. Взглянуть бы на свой город хоть одним глазом. Как он там? Говорят, от него мало что осталось...   

26 сентября

На марше. По полтавскому шоссе проползли мимо Чутова, где две-три машины снова остановились из-за ветхости, и прибыли в село Николенка. Это большое село просторно раскинулось на ровной местности. Украшает его озеро в высоких камышовых зарослях. На майдане, в центре села, торчит, видный издалека, высоченный, с мачтовую сосну, деревянный крест. Крестище этот, по словам колхозников (почти одних женщин), приказали поставить немецкие власти по предложению сельского головы (старосты) из бывших кулаков в память жертв голода 1930 года: вот, мол, полюбуйтесь, православные, что принесли Украине Советы и как мы, ваши избавители, печемся о вас и скорбим вместе с вами о загубленных большевиками душах. К рассказу о том, как появился в Николенке сей «памятник», жители со слезами и гневом добавляли, что за два года «заботливые» фашистские хозяева угнали на каторгу в неметчину и поубивали в округе столько народу, что если бы этот крест мог расти, то уперся бы в самое небо, а «найкраще всього» – если б он воткнулся в поганую глотку Гитлеру.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});