Искры гаснущих жил - Карина Демина

Сверр гладил кобылицу, и та стояла смирно, бархатный нос ее касался его щеки, словно лошадь рассказывала о чем-то…

Доверчивая.

— Нет, пожалуйста… ты не должен этого делать.

Кэри не знала, откуда появился нож.

Просто солнце плеснуло светом, и вспыхнула тонкая кромка лезвия, а кобылица, завизжав, встала на дыбы. И кровь запахло. Запах этот заставил Кэри отпрянуть и, потеряв опору, она упала на песок. Горячий. Колючий. Разбитый многими копытами.

— Вставай, — Сверр протянул руку, и пальцы его были в крови. — У этой лошади был дурной норов. И выезжана отвратительно.

Руку пришлось принять.

Он поднял Кэри рывком и, впившись в плечи неожиданно сильно тряхнул ее.

— Никогда не говори мне о том, что я должен, а чего нет.

— Ты… — Кэри не могла отвести взгляда от лошади. Та еще была жива, она пыталась подняться, но вновь и вновь падала на песок. — Ты ее…

Сверр обнял, прижимая к себе, и острие ножа уперлось в спину Кэри.

— Я никому не позволю тебя обидеть.

— Кэри…

Память отступила перед этим голосом, унеся с собой и терпкий аромат крови, и теплоту песка, скользкие ладони Сверра, страх и обиду, детскую, пережитую.

— Не надо плакать, Кэри, — ее муж стоял перед креслом на коленях и слезы вытирал, не платком — пальцами. А перчатку так и не снял.

Он выглядит обеспокоенным.

И наверное, зря она истерику устроила.

— Все… хорошо, — собственный голос стал сиплым, надсаженным.

— Нехорошо, — возразил Брокк, но пальцы его замерли на щеках. Он же встал. Отстранился. И вернулся в свое кресло, которое было рядом, но все же слишком далеко. — Но мы постараемся все исправить.

Он не сердится?

— Возьмите, — Брокк протянул платок и, окинув Кэри взглядом, сказал. — Вам стоит выпить.

И привести себя в порядок. Выглядит она, надо полагать, отвратительно, но Кэри сидела, цеплялась за кресло, будто боялась, что стоит подняться и все вновь изменится. Брокк ушел и вернулся с бокалом вина.

— Я не хотела рассказывать столько… — Кэри мяла платок, чистый, он все же хранил запах ее мужа. — Вы, наверное, вправе меня презирать.

— За что?

Он стоял, держал бокал, заслонял окно, глядя в которое Кэри избежала бы необходимости смотреть на Брокка.

— За… за все.

За то, что она не способна ненавидеть Сверра и уж тем паче, забыть его. Она ведь хотела, но почему-то не получается.

За игры его, в которых Кэри приходилось участвовать.

За Ригера.

И скандал. Он непременно разразится, потому как Ригер теперь не захочет молчать.

За свадьбу, которой не должно было быть… и за нее саму, выродка.

— Возьмите, — Брокк вложил бокал в ее руки, и стекло было теплым от его тепла. — И выпейте. Ваш брат, уж простите за откровенность, явно был не в себе. Он умер, и выражать соболезнования по поводу этой смерти я не стану. Он причинил много зла, уж поверьте.

Кэри верила.

Знала, пожалуй, лучше, чем кто бы то ни было.

— Но не вам отвечать за его поступки.

Брокк все-таки сел.

— И не мне вас судить. И не вам считать себя… выродком, — он накрыл пальцами перчатку, провел по коже, а потом вдруг снял. — Мне казалось, вы знаете. Все знают.

Левая рука Брокка из рода Белого Никеля была железной.

Кэри завороженно смотрела на металлический остов, тончайшие патрубки, его оплетавшие, на сеть из живого железа… Брокк расправил ладонь, позволяя этой сети растянуться, почти разорваться, и медленно сжал кулак.

— Я избегал вас не потому, что вы мне неприятны, — он разгибал палец за пальцем, и отблески света скользили по металлу. — Но потому, что весьма у многих мое уродство вызывает вполне естественное отвращение.

Он замолчал. И Кэри не знала, что ответить.

Уродство?

Рука не выглядела отвратительно, скорее уж необычно… и странно… и совершенно… в рисунке паутины Кэри виделась особая внутренняя гармония. Движения пальцев отличались естественной плавностью. И сама ладонь…

— Вы ее сделали? — преодолев робость, Кэри потянулась к железу, но прикоснуться ей не позволили.

— Я. Сначала хотел просто… деревянную, как люди носят, чтобы внимание не привлекать. Неприятно, когда все смотрят и… первое время я вообще из дому не выходил.

Брокк спешно натянул перчатку.

— Но всю жизнь прятаться не выйдет. Вот и пришлось… что-то придумать. Я пойму, если и вы решите держать дистанцию.

— Из-за руки?

Он разглядывал перчатку, и указательный палец правой руки скользил по линии шва. И Кэри следила и за пальцем, и за швом, выполненным жесткой шелковой нитью. Сама кожа тонкой выделки успела растянуться и пойти тонкими трещинами, которые складывались на внутренней стороне ладони в рисунок.

— Вы должны были выйти замуж не за меня.

— Знаю, — она все еще мяла платок, но слезы исчезли.

— И наверняка, вы разочарованы.

Чем?

— Нет, — ответила Кэри. Но ей не поверили.

— Оден куда лучше подходил вам.

— Почему?

Какой-то не такой у них получается разговор. И ужин, о котором Кэри напрочь забыла, остыл. А вот вино согревалось уже от ее собственных рук. В бокале тонули отблески света, а тени легли у ног.

Больше не было холодно.

И дождь за окном, вновь начавшись, рисовал водяное кружево на стекле. Брокк наблюдал за дождем, а Кэри — за Брокком.

Все было не так, как должно бы, но…

Разве плохо?

— По происхождению. По статусу. По… — Брокк запрокинул голову. — По способности защитить вас… свою семью.

Тень дождя ложилась на его лицо, и кожа обретала синеватый металлический оттенок.

— Дважды я был помолвлен. И обе невесты от меня отказались. Первая — узнав, что моя сестра наполовину альва. Вторая — когда я лишился руки.

— И вы думаете, что и я…

Кэри прикусила губу.

— Вам сложнее, вы не невеста, — жена.

— Пожалуй…

Узоры обручального браслета сроднились с кожей.

— Именно, — Брокк краем глаза заметил ее жест, и подвинул манжет. Он смотрел на застывшее железо со странным выражением на лице, словно раздумывая, как снять его.

Никак.

К счастью.

— Чего вы опасаетесь? — Кэри не знала, имеет ли право задавать ему такие вопросы.

— Пожалуй, того, что однажды вам надоест быть женой калеки, который ко всему много ниже вас по происхождению. Вам захочется иного. И я не вправе буду вас останавливать. Этот брак обречен, Кэри.

— Потому что вы так решили?

Он поклонился.

— Но… — Кэри проглотила обиду. — Мы… хотя бы можем попытаться.

— Вам попытка будет стоить нескольких лет жизни, возможно, что не самых неприятных. Мне она обойдется дороже.